Лекарство от любви – любовь - Егорова Ольга И. (мир бесплатных книг .TXT) 📗
Каждое утро начинающегося рабочего дня практически ничем не отличалось от другого. Установленный прядок вещей был таким же незыблемым, как ритуал смены времен года, смены дня и ночи, как бой курантов в новогоднюю ночь или выступление президента с обещаниями счастья – за минуту до того, как этот Новый год наступит.
Вот и теперь он поднимался вверх по знакомым ступенькам, число которых знал наизусть. Двенадцать ступеней – первый пролет, еще двенадцать – второй, всего – двадцать четыре. По длинному, немного сумрачному коридору – до конца, каждый раз в течение последних двух лет отмечая, что пора бы сделать ремонт в здании, заменить облупившийся паркет на полу, покрасить стены, побелить потолки. Только вот средств на ремонт всегда не хватает – пожалуй, и в этом году едва ли ему удастся выкроить даже самую малость.
Тетя Маша – бессменная уборщица, которая работает здесь уже лет пятнадцать, а может, и больше. Традиционное утреннее приветствие – Герман еще ни разу не забыл поинтересоваться, как идет учеба у ее внука, поступившего в этом году в Аграрную академию, как здоровье кота, в течение последних трех лет страдающего приступами мочекаменной болезни. Все как обычно, и на ее вопрос: «Как у вас-то, Герман Дмитриевич?» – он ответил как обычно: «Лучше всех, Марья Ивановна, лучше всех!» Открывая дверь в кабинет, мысленно добавил: если бы не эти чертовы профилактические работы на линии…
После традиционной чашки зеленого чая, который Герман заваривал себе сам, не имея на этот случай секретарши и ничуть не переживая по этому поводу, он на самом деле позвонил в Министерство образования, выяснил все вопросы, касающиеся ассигнований, и записался на прием на следующую неделю, чтобы прояснить еще кое-какие вопросы, из тех, что решаются не по телефону, а при личной встрече. Усилием воли подавив глупое желание в десятый раз проверить, не закончились ли работы на линии, он все же отвлекся, углубившись в прайс учебно-методической литературы, полученный накануне из крупной книготорговой фирмы, и помечая галочкой те пособия, которые необходимо было закупить. На это ушло больше часа времени – периодически он отрывался на то, чтобы ответить на телефонный звонок, делал пометки в блокноте.
Проверив электронную почту, Герман обнаружил несколько писем. Одно содержало приглашение на областной семинар для директоров школ и учителей информатики, другое – приглашение к участию в педагогическом интернет-фестивале. Информатизация школы-интерната была одной из самых наболевших проблем – за последний год удалось приобрести только три новых компьютера. Конечно, этого было мало, чтобы всерьез говорить о наличии базы. Поиск спонсоров пока не приносил утешительных результатов.
Герман ответил на все письма, приняв приглашение и на семинар, и на фестиваль. Еще несколько писем в почтовом ящике носили более частный характер – разобравшись наконец и с этими письмами, он позволил себе минутную передышку, поднялся из-за стола и вышел на балкон. Несколько минут ушло на то, чтобы выкурить сигарету, немного расслабиться, отвлечься от текущих дел. Прежде Герман всегда заполнял эти промежутки все теми же размышлениями о работе, с той лишь разницей, что здесь, на балконе, с сигаретой в руке, он придавал этим размышлениям несколько более абстрактный, философский характер.
Но только не сегодня. Два с лишним, почти три часа – достаточно большой промежуток времени, дающий слабую надежду на то, что в этот раз его попытка дозвониться до Вари окажется более успешной.
Телефон услужливо предложил для повторного набора последний набранный номер, и Герман, не раздумывая, согласился.
И даже не поверил, услышав вдруг на том конце длинные гудки.
Обычные длинные гудки, равнодушно сообщающие о том, что абонент в данный момент слышит сигнал о вызове. Что связь есть, что она восстановлена и что теперь дозвониться до Вари стало точно так же просто, как, например, до Министерства образования или до комитета здравоохранения…
Гудки шли. Герман считал их, растерянно, почти не веря в то, что это случилось, и в то же время лихорадочно размышлял над тем, что он ей скажет. Что же он ей скажет, черт побери, – кажется, вечера вечером он уже рассуждал на эту тему и решил просто сказать «спокойной ночи», но это было вчера, а теперь «спокойной ночи» совсем неактуально, теперь оно прозвучит глупо и неуместно…
Тогда что же?
В каждом длинном гудке умещалось несколько коротких и гулких ударов сердца. Пожалуй, только на первый взгляд эти удары были одинаковыми. На самом деле – и Герман успел понять это прежде, чем гудки наконец оборвались, – удары сердца – это и были те самые слова, которые он не решался произнести, а вернее, те самые чувства, словесную оболочку для которых оказалось подобрать так сложно, так мучительно сложно…
«А знаешь, – стучало сердце, – ведь я так долго искал тебя. Я шел к тебе долгие годы, заранее зная, что день нашей встречи наступит. И те тяжкие испытания, через которые заставила меня пройти судьба, – теперь-то я знаю, что это была цена за встречу с тобой. Столько времени блуждая во мраке, я бы, наверное, мог заблудиться и погибнуть, если бы в самом конце темного туннеля не увидел однажды светлое пятно – обещание нашей встречи».
«Боже, какая патетика!» – вздрогнул Герман, неужели он посмеет сказать все это ей? Вот сейчас, прямо сейчас, когда гудки оборвутся и он услышит ее голос в трубке, неужели посмеет?
Гудок оборвался, за ним потянулся новый, уже третий по счету.
«А знаешь, – стучало сердце, аккомпанируя на ударных этой протяжной мелодии телефонного эфира, – ведь теперь все, что у меня есть, это ты. Вчерашний вечер, теплый дождь, мокрые ветки деревьев в старом парке, карусели, а еще – твоя улыбка, твой смех, твои случайные теплые прикосновения, удивительный запах спелой черешни, черной и сладкой – аромат твоих губ, твоего дыхания».
«Соната Шуберта в исполнении связки ключей», – добавил Герман, совсем обескураженный шепотом собственного сердца, падающего в пропасть. Падающего – без страха… Неужели он посмеет сказать все это ей?
«И черт возьми, – стучало сердце, падающее в пропасть без страха, – мне так хочется быть с тобой. Быть с тобой всегда, каждую минуту, каждую секунду жизни, в которой так неожиданно появился смысл. Мне хочется, чтобы ты была моей, чтобы ты была моей безраздельно. Знаешь, мне хочется приковать тебя к себе цепями, поставить на твоей нежной коже печать этой вечной принадлежности – и, если только ты этого захочешь, отдаться самому в твой вечный плен, стать такой же безраздельной частью тебя, стать с тобой одним целым…»
«Да нет же, – подумал Герман, – это уж и вовсе попахивает шовинизмом и дискриминацией прав женщины – какие цепи, какие печати?»
«А знаешь, – стучало сердце, – наверное, я просто влюбился в тебя. С первого взгляда, с той самой минуты, когда…»
– Алло, – послышался в трубке голос Вари. Последний гудок оборвался, а вместе с ним оборвались и удары сердца – теперь оно совсем остановилось, замерло или, может быть, все-таки разбилось, упав на дно пропасти, в которую стремилось так бесстрашно. Кто знает…
– Алло, – повторила Варя.
Нужно было что-то сказать в ответ. Что-нибудь, хотя бы это же дурацкое «алло» – лишенное смысла, но спасительное в данной ситуации слово.
Вместо короткого «алло» он отважился произнести целую фразу:
– Привет, Варя. Это Герман.
«Четыре слова», – мысленно подсчитал он. Почти подвиг. Она почему-то молчала.
– Варя, ты меня слышишь?
– Здравствуй, Герман, – ответила она наконец.
Эти два слова подтверждали – вчерашний вечер был, на самом деле был, это не сон и не плод его разыгравшегося воображения. Но что-то едва уловимое в ее голосе, наоборот, опровергало, ясно давало понять – нет, не было ничего, и дождь, и карусели в парке, и даже бумажка с номером телефона – все это мираж, морок, очередной тупик в бесчисленных лабиринтах, по которым странствует душа, тех самых, в которых ей придется блуждать до самого конца… В полном одиночестве.
