Нам не по пути (СИ) - Толина Лия (полные книги TXT) 📗

— Это ужасно… — Не выдерживаю я.

— Это было ужасно. — Спокойно потвердил он.

Никита рассказывает все это так легко, точно сюжет какого-то фильма. А я даже слушать не могу это без болезненного чувства в груди, будто сердце на части рвется. А если начать представлять все в голове, боюсь слез мне не сдержать. Он рассказывает действительно ужасные вещи. Жизнь была к нему невероятно несправедлива.

— Дядя Аркадий нашел меня через месяц — голодного, грязного, обросшего, как домовенок. Он не говоря ни слова, собрал те немногие вещи, что были у меня, и забрал меня к себе. Тогда я и познакомился впервые с Максимом.

— Почему он не приехал раньше? — Я серьезно готова рыдать. Мое горло сдавило такими тисками, что даже воздух с трудом просачивается в легкие.

— Тогда началось по-настоящему серьезное становление его бизнеса. Он был вечно в командировках и разъездах. Ты не должна его винить — он итак делал многое. Дядя Аркадий на протяжении долго времени помогал нашей семье из-под полов. Оплачивал коммуналку, подкидывал отцу работу, за которую платили в два раза больше, чем должны были. Он не должен был делать всего этого, но он делал. Так же он не обязан был беспокоиться обо мне, но он взял меня под свою ответственность. Когда дядя Аркадий забрал меня, отец не появлялся больше месяца. А потом пришел лишь для того, чтобы попросить немного денег. Я не видел его до своего семилетия. К тому моменту я привык жить с дядей Аркадием и Максимом. Ну, стоит сказать, что мы с Максом оба птенцы без мамы, поэтому легко сошлись. Его мама тоже бросила с отцом. Вот только она развелась, отсудила немного денег и смылась в теплые страны. А моя просто ушла в никуда. — Никита помолчал пару секунд и продолжил. — Когда мне исполнилось семь, он вернулся, чтобы забрать меня. Клялся, что изменился, что завязал и бросил. Дядя Аркадий предоставил мне право выбора и пообещал, что будет рядом, не смотря ни на что. Я выбрал папу. В восемь он предал мое доверие и снова сорвался. Я опять переехал к Максу и дяде. Потом папа забрал меня в десять. В одиннадцать я снова у дяди Аркадия. В тринадцать опять у отца. В пятнадцать его едва не лишили родительских прав. Дядя Аркадий взял меня под опеку. Я опять переехал к нему. В шестнадцать отец снова пришел, чтобы просить меня вернуться к нему, но я отказался. К тому моменту, я уже практически ненавидел его. Ненавидел за то, что он был слабым. За то, что всегда между мной и водкой выбирал водку. Мне потребовалось много лет, чтобы попытаться простить его.

— Ты говорил, что Аркадий стал твоим крестным…

— Да, в пятнадцать лет у меня был довольно не простой период. Я чувствовал себя лишним абсолютно везде. А еще это было то время, когда я часто вспоминал маму и, вероятно, очень скучал за ней. Я убежал из дома, чтобы найти ее. Не для того, чтобы сказать, что люблю, а для того, чтобы сказать, что мы выжили и без нее. И бросить так же, как и она меня. Я был обижен на нее. Дядя Аркадий нашел меня на вокзале. Он сказал, что не может быть тем, кого я назову отцом или матерью, тем более. Но сказал, что любит меня, как родного сына. И что если я уеду, это разобьет его сердце. А я не хотел делать ему больно, он был единственным человеком, который никогда меня не предавал. Дядя Аркадий сказал, что он был бы очень рад, если бы я стал его сыном перед Богом. Не знаю почему, это показалось мне правильным. Ведь он итак иногда звал меня «сынок», он утирал мне слезы и, черт, даже в носу ковырять отучил именно он. На крещении были только мы вдвоем. Я не хотел зрителей. Просто это было нужно нам обоим — и мы сделали это. После самого таинства, мы долго сидели на скамейке у церкви и разговаривали. Я плакал. Именно тогда я полностью смог ему довериться и рассказать все, что меня тревожило.

— Какие у тебя сейчас отношения с отцом?

— Мы пытаемся найти друг к другу подход. Все-таки, мы потеряли много времени. Я был на него жутко зол и обижен.

— Сейчас все не так?

— Не совсем, но я борюсь с собой. Я сейчас понимаю, что он и сам-то не особо был виноват. Разве только в том, что оказался слабым. Но он любил меня. И те короткие моменты, которые у нас с ним были, когда мы жили вместе, они были чудесны. Он умел быть хорошим отцом. Отчасти именно за это я не могу ему простить то, что порой он сильно разочаровал меня.

— Он не пьет?

— Нет. С того момента, как я отказал ему, чтобы вернуться домой, он больше не пил. И хоть прошло уже очень много лет, я все так же боюсь, что он может сорваться. Помнишь, когда мы гуляли, и мне пришлось резко уехать? — Я кивнула. — Мне позвонила соседка отца, сказала, что из его квартиры пахнет дымом, а он не открывает дверь. Я испугался, что история начала повторяться, поэтому так некрасиво бросил тебя.

— Все обошлось?

— Да. Он решил пожарить блинчики, а дверь не открывал, потому что громко работал телевизор.

— А мама? — Вопросы сыпались с моих губ, не переставая. Мне так много хотелось у него спросить. Узнать его еще лучше, стать к нему ближе, чем уже есть. Хоть это и очень эгоистично с моей стороны, особенно после такой исповеди.

— Я не видел ее с той ночи, когда она оставила меня. Дядя Аркадий сказал, что потерял связь с ней, когда мне было десять. Я даже не уверен, что она жива. Но надеюсь на это. Злость на нее и обида прошли. Осталось только непонимание. И если впредь я захочу ее найти, мною будет двигать только интерес познакомиться с той женщиной, которая подарила мне жизнь. Несмотря на то, что матери не должны бросать своих детей, я понимаю, что моя просто бежала от своей же гибели. Да, мой отец был ужасен в те времена.

— Ох… — Я с трудом развернулась в его объятиях и взяла его лицо в свои ладони. — То, что ты говоришь, показывает, что у тебя невероятное сердце.

— Или я просто глупый? — Он улыбнулся уголком рта. Мне до судорог захотелось его поцеловать. Я даже испугалась настолько сильного желания.

— Нет, ты определенно не глупый. Я не знаю, чья это заслуга, но ты вырос хорошим человеком.

— Надеюсь на это.

— Кстати, в самом начале истории, ты сказал «жил с дядей и Максом», а сейчас не живешь что ли?

— Нет, у меня есть своя квартира. Уже около года я живу один.

— И что же заставило тебя вновь вернуться в этот дом? — Я нахмурилась.

— Одна чертовски наглая, но невероятно милая незнакомка, которая терла пол в доме с видом озлобленного самурая.

Я рассмеялась. Он и вправду назвал меня Самураем? А еще он назвал меня милой. У меня внутри, будто гигантские бутоны расцвели и защекотали лепестками. Как ему вечно удается доводить мои внутренности до такого сладостного трепета? В какой школе этому учат?

— Как мило. — Только и смогла выдавить из себя.

— На самом деле, я просто боялся за Максима. У него есть одно хобби — вляпываться в неприятности. И пока я не разобрался, кто ты такая и зачем приехала, я не мог оставить тебя с ним в доме одних.

— Ну, теперь-то узнал.

— Да, но теперь мне и самому не хочется съезжать.

Никита смотрит на меня с полуулыбкой скандинавского бога. Я все так же держу свои ладони на его лице. Мы стоим так близко, что его стук сердца становится моим. Уверена, он чувствует мою дрожь. Но я ничего не могу с собой поделать. Меня ласкает холодный воздух, я стою рядом с парнем, в которого влюбилась. Прямо сейчас и самой себе я признаюсь, что влюбилась в этого парня. Сильно. Так сильно, что кажется, собственное сердце увеличивается в размерах в восемь раз, когда он рядом. А Никита переводит взгляд на мои губы и притягивает меня к себе еще ближе. Его рука скользит вверх по моему позвоночнику и останавливается на шее. Его глаза на короткий миг поднимаются, чтобы получить мое немое согласие. Последний шаг делаю я — закрываю глаза и преодолеваю то крошечное расстояние, что было между нашими губами.

Глава 10

У озера мы еще долго стояли, обнявшись и раздумывая о чем-то своем. Я прокручивала рассказ Ника в голове, и по идее, каждый раз должна была относиться к нему все спокойнее и спокойнее. Как с грустным фильмом: смотришь первый раз — обливаешься слезами, но с каждым дальнейшим просмотром слез становится меньше. Ты просто привыкаешь к боли героев настолько, что она уже не ощущается чем-то настолько обычным, не способным пробудить слезы. В ситуации с Никитой все иначе — боль только усиливалась. Росла обида на весь мир за всю ту несправедливость, что только выпала на его долю. А я, дура, еще на свою судьбу жаловалась.