Глубже (ЛП) - Йорк Робин (прочитать книгу txt, fb2) 📗

Теперь я тыкаю его в грудь, и, возможно, плачу, но мы не будем рассматривать это слишком внимательно, потому что мне нужно это сделать. Это такое облегчение — выплеснуть все наружу, обвинить его, наброситься на него с этими словами, которые я слишком долго держала в себе.

— Мне очень жаль, — говорит он.

— Ты должен сожалеть. Ты вел себя со мной как придурок, и я просто принимала это. Я позволяла тебе. Но больше не позволю. Если хочешь быть со мной, решайся.

Он обхватывает мое лицо ладонями. Я ничего не слышу из-за шума крови в ушах, бешено колотящегося сердца и ярости. Не знаю, что со мной не так. Я сказала свое слово и должна уйти, но он поймал меня в ловушку, не сводя с меня глаз, и я не хочу быть где-то еще.

Все, что я сказала, правда, но я все еще хочу быть здесь.

— Ты трус. — Мой голос хриплый. Низкий. В шоке, потому что я только сейчас это поняла.

— Знаю.

— Лжец.

— Знаю.

— Ты играешь со мной.

Он качает головой.

— Нет. Я не... не хотел этого делать. Я просто не могу.

— Что не можешь?

Еще один толчок, и наши носы сталкиваются и скользят друг мимо друга. Он не целует меня. Он прижимается ко мне и трется своей щекой о мою. Царапает щетиной мой подбородок. «Ты мне нужна». Вот что он пытается мне сказать. «Я хочу тебя».

Он мне тоже нужен. И я тоже его хочу. Но с его стороны нечестно давать мне это и ничего больше. Этого недостаточно.

— Не могу, — повторяет он.

— Я даже не понимаю, о чем ты говоришь. — Я больше не звучу так резко. У меня нежный голос. Я чувствую себя нежной, потому что, Боже, я забочусь о нем, хотя это неправильно и глупо. Ему больно, и мне не все равно. — Не могу понять, потому что ты мне ничего не рассказываешь.

— Знаю. Мне очень жаль.

Теперь я отталкиваю его руки и хватаю его за голову, как он схватил мою. Я хочу, чтобы он меня увидел. Хочу, чтобы он услышал, понял. Я погружаю пальцы в его волосы, удерживаю его, заставляя выслушать меня.

— Ты мог бы мне рассказать, — говорю я. — Нет ничего такого, чего бы ты не мог мне рассказать. Боже, что угодно — ты же знаешь, что я на твоей стороне. И если бы ты просто рассказал мне... — я замолкаю, думая, на что это было бы похоже.

Я должна молчать, но во мне слишком много алкоголя, слишком много открытости, чтобы не сказать всего этого.

Я смотрю ему в глаза.

— Если бы ты просто рассказал мне, мы могли бы забраться в кровать под одеяло. Мы могли бы снять с себя все и действительно быть вместе. Глубоко, а потом еще глубже, как ты и говорил. Ты же знаешь, как это было бы, Уэст. Мы оба знаем.

— Невероятно, — говорит он.

Я опускаю большой палец вниз, провожу им по дуге его брови.

— Ага. Невероятно.

Я обнимаю его, прижимаю к себе, кладу голову ему на шею, потому что думаю, что ему это нужно. Я почти уверена, что я единственный человек в Айове, который когда-либо обнимал его, а в Орегоне, кто знает? Может быть, никто не обнимает его, кроме меня.

Я крепко обнимаю его, и он дрожит. На самом деле дрожит.

Мне его жаль. Это что-то новенькое. Думаю, это первый раз с тех пор, как я встретила его, когда я не чувствовала, что Уэст обладает всей властью, держит в руках все карты. Впервые в жизни я поверила, что он, может быть, еще больше облажался, чем я.

Я целую его в челюсть, еще раз поглаживаю его спину, она широкая, теплая и сильная, и правда в том, что я ничего не могу с собой поделать. И никогда не могла.

Но после всего этого я отпускаю его. Делаю шаг назад. А после встречаюсь с ним взглядом и поднимаю подбородок.

— Либо глубже, либо ничего, — отвечаю я. — Так что решайся.

На этот раз я та, кто уходит.

Глава 8

ФЕВРАЛЬ

Уэст

Январь закончился. Наступил февраль.

Я бросил продавать травку и избавился от своей заначки. Без Кэролайн пекарня была мертва. Я усердно работал, занимался, пока поднимался хлеб, слушал жужжание флуоресцентных ламп.

Это было скучно. Скучно и жалко.

Прошло три недели, с тех пор как я видел Кэролайн, и все равно она была вплетена в мою жизнь. Мои воспоминания, мои мечты, мои мысли. Оказывается, нельзя вырезать кого-то из своего сердца, просто захотев этого.

Я не хотел причинять ей боль. Не хотел передавать ей власть, чтобы уничтожить меня. Не хотел трахнуть ее и уйти, как будто это ничего не значит, как будто она ничего не значит.

Я просто хотел быть с ней. Все время. Во всех отношениях. Даже несмотря на то, что я в любой момент могу уехать, и даже несмотря на то, что я не заслуживал ее.

«Глубже или ничего» — вот что она сказала, прежде чем уйти из моей квартиры и из моей жизни.

Я был слишком напуган, чтобы выбрать. Слишком напуган, чтобы последовать за ней на улицу, сказать ей то, что она хотела услышать, упасть на колени и умолять, если придется.

Я был слишком поглощен всеми этими вопросами, на которые у меня не было ответов.

Что, если ты пойдешь за любовью всей своей жизни, и она разрушит тебя?

А что, если ты этого не сделаешь и поймешь, что уже разрушен?

А что, если нет правильного выбора? Только ты, девушка, которую ты любишь, и твой страх. Тикающие часы, мать, которой ты не можешь доверять, сестра, которая нуждается в тебе, отец, полный решимости испортить все хорошее, что тебе удалось заполучить в свои руки.

Я уклонялся от более глубокого, но никогда не задумывался об альтернативе.

Глубже или ничего.

Мой выбор должен быть сделан.

Что за придурок ничего не выбирает?

Дым наполняет мои легкие, и это было так давно, что накрывает без промедления.

Кайф — это уродство. Это усиливает мое плохое настроение, настолько, что я чувствую, как мои губы кривятся, а уголки рта опускаются вниз. Мои ноздри раздуваются.

Я делаю еще одну глубокую затяжку.

Я стою на веранде в задней части ресторана, чтобы выкурить сигарету в разгар праздничной суеты по случаю Дня Святого Валентина. Здесь холодно, звуки кухни приглушены изоляцией и деревянным сайдингом.

Чаевые сегодня хороши. Я должен был бы довольствоваться работой, но я вылезаю из своей гребаной кожи.

Я не видел Кэролайн двадцать два дня.

В окне, на фоне темноты снаружи, мое отражение смотрит на меня, злобное и ожесточенное.

Я похож на своего отца.

Я в том возрасте, в каком он был в моем первом воспоминании о нем. Он купил мне велосипед с тренировочными колесами и Человеком-пауком на сиденье. Я думал, что он чертовски потрясающий. Я имею в виду моего отца. Не Паука, хотя Паук тоже был великолепен.

Мои папа и мама всегда целовались, везде держались за руки. Когда он приходил в себя, мне не разрешалось ложиться в мамину постель по ночам. Они издавали там какие-то звуки, так что мне приходилось зажмуриваться и отгонять свои мысли прочь. Я лежал на диване под старым зеленым нейлоновым спальным мешком, потирал атласную подкладку под подбородком и думал о том, как будет здорово, когда они поженятся. Когда у меня будет два родителя.

Дети с двумя родителями жили в доме с двором. Я знал это, потому что наблюдал за детьми в школе, у которых было то, что я хотел, и главное, что у них было — это папы и мамы. Папы с работой и обручальными кольцами, которые приходили на школьные концерты с видеокамерами и махали руками.

В паре метров от меня, по другую сторону стены, изголовье кровати выбивало свой ритм. Голоса моих родителей сливались воедино, низкие и настойчивые, полные боли.

Я решил, что очень скоро заведу собаку вместе с котенком, которого папа ни с того ни с сего принес домой неделю назад.

Очень скоро все будет идеально.

Но это длилось недолго. Это никогда не длилось долго. Он спорил с моей мамой, и ей не удалось его успокоить. Он продолжал твердить о том, сколько она потратила на какую-то рубашку, которую купила. Ссора переросла в тираду о ее нытье, о ее нужде, о том, каким бесполезным гребаным бременем мы оба были.