Лучший друг девушки - Кауи Вера (читаем книги .TXT) 📗
– А с ней самой ты вообще не разговариваешь?
Роз повела плечом.
– Не вижу в этом никакого смысла. Нам все равно нечего сказать друг другу...
В последние недели лета она много плавала, ходила под парусом и загорала. Редкие ненастные дни она проводила в антикварных лавках Провинстауна либо на лодке приплывала на виноградник Марты, откуда на взятом в аренду велосипеде добиралась до Эдгартауна, тщательно избегая при этом встреч с «шикарной» нью-йоркской публикой, напоминавшей ей тех людей, от которых она сбежала из Уэллесли. Поднималась она с первыми лучами солнца, чтобы сходить в Барнстейбл за брусникой или покопаться в засыпанном песком садике Викки.
В конце лета через бинокль Викки она наблюдала за прилетавшими птицами: ржанками, камнецветками, желтоножками и белыми цаплями, целыми стаями копошившимися на покрытых густой жижей отмелях, пока Викки рисовала их.
Быстро редела листва, появились первые признаки осеннего увядания, на болотах высоко поднялась трава, а в местных магазинах открылась сезонная распродажа перед новым учебным годом. Лето явно шло на убыль.
В один из вечеров, сидя дома после ужина, так как на дворе уже чувствовался морозец, они слушали Брамса на проигрывателе с особой точностью воспроизведения звука, который Роз подарила Викки на последний день ее рождения.
– А что ты думаешь о Калифорнии? – неожиданно спросила ее Викки.
– Ничего не думаю о Калифорнии. А причем здесь Калифорния?
– Одна из моих старинных подруг читает в Беркли курс литературы, и она говорила, что у них на кафедре истории искусств появился человек, который буквально всех взбудоражил. Типичный бунтарь-одиночка, но его студенты добиваются отличных результатов, и записаться к нему на курс очень сложно. Если прибавить к этому еще тот факт, что его книга о Жерино считается одним из лучших исследований по этой теме, то, как мне кажется, твои надежды найти человека, взгляды которого ты могла бы уважать, могут сбыться. Правда, понадобится ловкий ход, чтобы перевести тебя из одного университета в другой, но ты ведь круглая отличница. Я сочиню о тебе восторженный и хвалебный отзыв и, надеюсь, моя подруга сможет протолкнуть тебя на курс, который, уверена, покажется тебе интересным...
Два года спустя Тони Стэндиш медленно ехала по узкой, извилистой улочке, уходящей вверх по склону холма. По бокам ее, как лепестки, террасами, один над другим, располагались маленькие симпатичные домики, почти скрытые от глаз густой листвой. Тони подумала о том, что Соселито напоминает ей Средиземноморье: ни дать ни взять Капри. Глаза ее внимательно рыскали по сторонам, отыскивая номер, который Роз сообщила ей по телефону; наконец она обнаружила его на маленьком розовом домике. Он стоял несколько особняком, наружные его ящики для растений полыхали цветочным разнообразием.
– Тетя Тони!
Когда Роз распахнула багряную входную дверь, лицо ее выразило неподдельную радость, и объятия ее были искренними и пылкими.
– Возвращение блудного сына, – блестя улыбкой, изрекла ее тетка, только что возвратившаяся из «Голден Дор», где провела шесть недель, сбросила десять фунтов и на столько же лет помолодела.
– Но упитанного тельца, увы, не будет. Вместо него будет рыба... не забывай, что мы в Калифорнии, зато она у нас самая крупная и самая свежая...
– Рыба так рыба, но было бы неплохо, если бы она оказалась семгой.
– Естественно. Я ведь все хорошо помню. Запеченная и поданная на стол под майонезом собственного изготовления.
– Ну и дела! – подивилась Тони. – Повар и одновременно историк искусств?
– Да, теперь я умею немного стряпать. – Викки меня обучила, а если что не так, я всегда могу позвонить ей по телефону. Что же касается историка искусств, то Бог с ним.
– Но ученую степень ты все же получишь?
– Если все будет хорошо.
Тони с головы до ног критичесни оглядела любимую племянницу.
– Во всяком случае, сама ты точно выглядишь хорошо. Видимо, твой образ жизни наконец пошел тебе на пользу.
Роз словно светилась изнутри. Тонкая и стройная даже в хлопчатобумажных шортах и шелковой футболке цвета шампанского, она все равно выглядела элегантной. Это у нее уже в крови. Как и у ее матери. Хотя, в отличие от нее, Роз выглядит намного... открытей, что ли. До сих пор и она была до предела замкнутой, недоверчивой. Глядя на нее сейчас, Тони подумала, что, видимо, нашелся такой человек, которому она поверила. Человек, сумевший совершить невозможное. Яркая улыбка ее могла соперничать с солнцем, а вечная самонадеянность уступила место спокойной уверенности в собственных силах. Куда-то исчезла настороженная и замкнутая, готовая спорить по любому поводу девчушка. Значит, кому-то удалось ослабить мертвую хватку державшего ее внутреннего напряжения.
Широко раскрыв рот и ничуть не смущаясь от этого, Роз весело расхохоталась.
– Мой образ жизни и я теперь неразлучны. Пойдем, я поставила на лед целый кувшин маргаритас.
– Ангел ты мой!
Вслед за Роз Тони прошла в наполненную солнцем гостиную, выходившую на террасу, откуда открывался прелестный вид на бухту. Отделанные ситцем с горевшими на нем цветками мака диван и кресла были скорее удобными, чем изысканно-утонченными, вдоль двух стен тянулись набитые книгами полки. Книги и листы бумаги стопками лежали и на большом кофейном столе, придвинутом вплотную к дивану. На одной из книг, греясь в лучах солнца, лежала мармеладного цвета кошка. В разных местах комнаты стояло несколько ваз с небрежно вставленными в них цветами, а одна из стен, без книжных полок, была сплошь завешена картинами.
– Что это? – спросила Тони.
– Морские пейзажи Викки, остальные – Питера.
– Что он еще и рисует, а не только читает лекции по живописи?
– Только ради собственного удовольствия. Он обладает потрясающей способностью постигать сущность чужих полотен, сам же, увы, талантом живописца обделен – во всяком случае, таким, каким бы мог гордиться. У него на этот счет требования, прямо скажем, космические.
– В галереях на Мэдисон-авеню я видела кое-что и похуже, хотя указанные там цены исчисляются десятками, а то и сотнями тысяч долларов.
– Он бы наверняка согласился с тобой, так как верит, что истинному таланту вообще цены нет и произведения искусства невозможно оценить той или иной суммой денег. – Роз улыбнулась. – Удивительно несовременная точка зрения.
– Ты говоришь прямо как твоя мать, – заметила Тони.
– Как она там? – спросила Роз, разливая бледно-зеленую жидкость по двум большим бокалам.
– Как всегда. Правда, теперь уже выкуривает подряд по три пачки в день. – Тони встретилась взглядом с Роз. – Он тоже совсем не изменился. Но довольно о них, меня больше интересуешь ты. – Тони взяла свой бокал. – Твое здоровье, детка. – Отпила несколько глотков и удовлетворенно крякнула: – Вот это «Маргарита», так «Маргарита»!
– Рецепт мне сообщил один бармен из Сан-Диего после того, как я ему сказала, что картина, которая висит у него в баре – а он ее получил взамен довольно крупного неоплаченного счета, – принадлежит кисти раннего Ротко.
Тони почти наполовину осушила свой бокал.
– Лично я кроме Нормана Роккуэла вообще никого не знаю, поэтому удивляться не буду.
Роз подалась над столом, чтобы снова доверху наполнить ее бокал.
– А чему будешь удивляться? – глядя Тони прямо в глаза, спросила она.
– Я же тебе уже говорила: ничего не изменилось с тех пор, как ты уехала. Твоя мать как шла, так до сих пор и топает по проторенной своей дорожке, вернее, колее; твой отчим как делал свои миллионы, так и продолжает их делать. Диана все так же его капризная любимица, Дэвид все тот же херувим, а Джеймз все так же блюдет врата храма Ливи. – Тони помолчала. – Но мне казалось, что он пишет тебе и держит тебя в курсе всего.
– Значит, не всего, и ты об этом прекрасно знаешь.
– А как насчет того, чтобы просветить меня по поводу некоторых вещей, которых я действительно не знаю... Например, что заставило тебя так спешно покинуть поле сражения после столь блистательного дебюта?
