Аметист - Хейз Мэри-Роуз (книги бесплатно полные версии txt) 📗

Фред становился довольно известным художником. За месяц он продал три большие картины, более чем за пятьдесят тысяч долларов каждую; одну из картин приобрел музей искусств. В статье журнала «Пипл» Фред представлялся как социальный художник десятилетия и самое сексуальное лицо сезона, что несказанно поразило самого Фреда.

В день рождения Гвиннет Фред пришел домой рано и с особым подарком, огромным и тяжелым. Гвин открыла картонную коробку, сопровождая свои действия возгласами восторга и беспокойства, усилившегося при виде огромного темно-коричневого ящика, сплошь покрытого маленькими блестящими кнопочками и рычажками.

— Фред, ты прелесть. Но что это?

— «Бета Макс». Думаю, тебе он понравится.

— «Бета Макс»?

— Видеомагнитофон. Последний писк. Телевизор смотреть. Включаешь его и подсоединяешь к телику, если тебе надо куда-то уйти, а программу смотришь позже. Теперь ты не пропустишь ни одного любимого шоу. Можем к тому же брать в прокате фильмы. Говорю тебе, штуки будут в большой моде.

Тоненький внутренний голосок в душе Гвиннет пропищал было сигнал тревоги, но в тот момент она его не поняла и проигнорировала. Однако, когда в следующий раз Гвиннет пришла в студию и обнаружила там восемь больших картонных коробок с надписью «Сони», спрятанных под широкой черной пластиковой пленкой, она сразу же обо всем догадалась.

«О нет! — ужаснулась про себя Гвин. — Он, несомненно, взялся за старое».

— Ну почему? — разгневанной фурией Гвин набросилась на Фреда. — Ты знаменит. Тебе сопутствует удача. Тебе больше не надо заниматься такими делами.

Фред и не подумал извиняться.

— Это помогает мне не терять сноровки, придает уверенности…

— Что ты имеешь в виду?

Фред ответил очень серьезно:

— Предположим, что со мной что-нибудь случится. Предположим, однажды я проснусь, все потеряв. Не могу рисовать. Может, зрение испортится, или я заработаю артрит. И тогда у меня останется то, к чему я смогу вернуться.

Гвиннет эта мысль показалась абсолютно нелогичной, поскольку, потеряв зрение или руки, быть вором гораздо сложнее, нежели художником.

Гвин не могла поверить. Она не понимала Фреда. Но потом вдруг до нее дошло. Фредом двигал первородный инстинкт естественного самосохранения, который поддерживал его и в прошлом. У Гвин такого опыта не было — однажды ее красота отойдет, и у нее ничего не останется. Фреду этого не понять.

— Красота — великая вещь, но она не вечна.

— Типично мужская логика! — возражала Гвиннет. — Мужчины по-другому смотрят на эту проблему.

— Ну почему же? Мужчины тоже стареют. И лысеют.

После долгих юных лет уродства комплимент по поводу внешности до сих пор был для Гвиннет настоящим подарком. Но вскоре этот подарок у нее отнимут. Временами Гвин просыпалась в ужасе при мысли, что снова превратится в уродину. Она решила подтянуть кожу лица, но и тут в засаде сидел страх. Одной ее знакомой подобная операция только испортила внешность: левая часть лица сделалась ниже правой, и это останется до конца жизни. Уж лучше иметь морщины.

Фред, казалось, был поражен тем, что подобные мысли так расстраивают Гвиннет.

— Знаешь, Гвин, если ты можешь делать деньги из своей красоты, пока она не прошла, — прекрасно, но не думай всерьез до конца дней своих оставаться красавицей. Неужели же так важно, что несколько дизайнеров и фотографов считают тебя достойной быть лицом восемьдесят второго года?

Все относительно, любовь моя: в девятьсот десятом году ты выглядела бы как белая ворона.

— Да нет, я пошутила, — слабо улыбнулась Гвин.

— Врешь. Можешь обчистить меня, можешь с кем-то изменить, но никогда мне не лги. Теперь слушай — я говорю совершенно серьезно: ты и в самом деле считаешь, что я люблю тебя за красоту?

— Нет. То есть да! Разумеется. Ты же художник.

— Дерьмо собачье! Первое, на что я обратил внимание, была твоя улыбка. Потом — твой смех. И глупое выражение на твоем лице, когда ты уронила на пол свои контактные линзы. Может это уложиться в твоей больной голове? Художника не волнует то, что другие люди находят красивым.

— Не волнует?

— Нет. Я хочу видеть, какую тень твой нос отбрасывает на твою щеку. Как отражается свет фонаря на мокром камне улицы. Я ищу контраст, цвет, посредственность, человека смеющегося, жирного, худющего, и — да-да, с морщинами, черт побери. Люди с морщинами очень интересны. Морщины у людей появляются по определенным причинам. Покажи мне классическую красоту, и я докажу тебе, до чего же она скучна. В конце концов, куда девается то, что было прекрасным?

Джесс сидела на каменном парапете у станции метро «Зокало» в Мехико и ждала Карлоса Руиса.

Она позвонила по номеру, который Карлос дал ей в Сан-Франциско. Ответил женский голос, принадлежавший, должно быть, Эсперансе, выразительно отрезавший:

— Карлос но эста аки [1]!

— Когда он… — начала было Джесс.

— Здесь — нет. — Женщина собиралась повесить трубку.

— Передайте Карлосу, что я звоню по поводу Белого Кролика! — поспешно закричала Джесс и, воспользовавшись некоторым замешательством на другом конце провода, оставила номера своих телефонов в Мехико и Сан-Мигеле.

Правда, уверенности в том, что Эсперанса их записала, у Джессики не было.

Карлос позвонил через месяц. Голос его накатывался волнами, порой совершенно пропадая в треске статических помех. Говорить было совершенно невозможно.

— Ладно, — согласился Карлос, — давайте встретимся.

Он будет в Мехико на следующей неделе. Нет, домой он к Джесс не придет. Лучше встретиться где-нибудь в городе, в людном месте.

Разговор удивил Джесс и вызвал еще большее желание разыскать Викторию. Потребность найти подругу превратилась в непрекращающийся зуд, постоянно напоминая о незавершенном деле. Джесс всегда любила доводить свои дела до конца, ей нравилось подводить итоговую черту под очередным этапом собственной жизни, прежде чем спокойно двинуться дальше. Переехав в Сан-Мигель-де-Альенде, она почувствовала, что наконец преодолела определенный барьер и нашла место, где ее существование сможет обрести определенный смысл. Теперь, похоже, ей удастся если не увидеть, то поверить в сверкающую и манящую цель впереди.

Чувства Джесс обострились, глаза стали девственно чисты. Все случилось именно так, как предсказала Виктория, и Джесс хотела, чтобы подруга узнала о ее радости и, возможно, даже порадовалась вместе с ней. Джесс мечтала показать Виктории свои новые работы и сказать:

— Взгляни, в конце концов я действительно в силах сделать это.

И еще она хотела рассказать Виктории об апрельской выставке в Нью-Йорке — первой персональной выставке в большой галерее.

Кроме того, что очень важно, Джесс сделает все, чтобы заставить себя извиниться и признаться в том, что была не права. Она не любила, а порою даже не могла признаться в своих промахах и проступках. Виктория знала об этом, по крайней мере если получила известное письмо…

Джесс вздохнула и поболтала в воздухе загорелыми ногами. Она всматривалась в толпы туристов и уличных, торговцев, пытаясь увидеть Карлоса.

Перед Джесс, тряся связкой серебряных браслетов, остановился индеец, за которым следовала женщина со множеством косичек в волосах и с наброшенными на плечи яркими разноцветными пледами. Мальчишка лет трех-четырех, сняв грязные трусишки, сосредоточенно справлял большую нужду в сточную канаву. Супружеская пара пожилых американцев смотрела на ребенка с нескрываемым ужасом. Джесс услышала, как жена сказала:

— Теперь-то ты этому веришь, Вейн?

— Не верил бы, если бы не видел своими глазами, дорогая, — отозвался муж.

Турист с ярко-каштановыми волосами облокотился на парапет рядом с Джесс. Она в досаде отвернулась. Тогда турист заговорил:

— Прошу прощения за опоздание.

Карлос Руис! Джесс уставилась на него в полнейшем изумлении.

— Я ни за что бы не узнала вас.