Это лишь игра - 2 (СИ) - Шолохова Елена (читаем книги онлайн .TXT, .FB2) 📗
Я с аппетитом налегаю буквально на всё, что приготовила домработница Германа: салаты, запеченный в фольге лосось, крохотные пирожки с безумно вкусной начинкой. Потом вдруг замечаю, что сам Герман ест не торопясь, с ленцой и как-то аристократично, и мне сразу становится неудобно. Чувствую себя какой-то дикаркой оголодавшей. Я сразу выпрямляюсь, подбираю локти и тоже начинаю еле-еле ковыряться вилкой в тарелке, стараясь есть так же, как он. Герман это, конечно же, подмечает.
— Да брось, Лен, ешь так, как тебе удобно. Не смотри на меня. Я просто сыт. Поужинал не так давно. А то бы тут уже ничего не осталось, — шутит он. Но это неправда, он всегда так ест. А сказал так, чтобы я не смущалась. Но я все равно смущаюсь.
— Спасибо, я тоже уже сыта.
— Тогда рассказывай, Леночка… — он ставит локоть на столешницу и подпирает щеку кулаком.
— Что рассказывать? — теряюсь я.
— Всё. Всё, что сегодня произошло.
Мне ведь действительно так хотелось излить ему все свои переживания, но сейчас, когда он спросил, я даже не знаю, с чего начать. Да я и немного успокоилась уже.
Помявшись, все же говорю:
— Ну, если вкратце, то Антон меня бросил. Сказал, что разлюбил.
— И это тебя так расстроило? — приподнимает Герман бровь. А у самого глаза так и горят.
— Честно говоря, нет. Ни капли. Но… Вера Алексеевна, это мама Антона… тоже узнала всю правду.
— Какую правду?
— Что я покалечила Антона, что это я была за рулем. Ну и про тебя тоже узнала.
— Стало легче?
Я прислушиваюсь к своим ощущениям и замечаю, что тяжесть, которая весь день меня давила и душила, почти ушла.
Нет, если я встречу Веру Алексеевну мне будет, конечно, стыдно смотреть ей в глаза, но вот сейчас мне действительно легко. Ощущение такое, будто я выпуталась из сетей. Это чудовищно, но это правда. Наверное, я — эгоистка…
— Стало, — признаюсь я.
Герман мне улыбается, но сейчас его улыбка кажется какой-то порочной, что ли. И к щекам тут же приливает кровь. Или я совсем с ума схожу?
— А еще нас так ужасно подвела журналистка, — перескакиваю я скорее на другое. — Мы с Юлькой так на нее надеялись… А Леонтьев… они такую лживую басню состряпали! Слов нет, какие они сволочи!
Я снова вспоминаю, как мы сидели в кафе, как эта Сомова унижала и провоцировала Юльку, и меня вновь охватывает праведный гнев.
— Представляешь, наплели, будто Юлька с этим Славой сама… ну, ты понимаешь… с обоюдного согласия. А потом стала его шантажировать. И так расписали, мол, ее наняли конкуренты Леонтьева. Из-за выборов. Ты представляешь, какой бред! Какая наглая ложь!
Герман слушает меня, не перебивая, с нечитаемым выражением лица.
— А ты бы видел, как бедную Юльку теперь травят в интернете. Грязью поливают… Люди такие злые… А эта журналистка… Сомова… ее же нам Олеся Владимировна нашла… Она должна была взять интервью, рассказать всем правду, а она… понимаешь, она такие вопросы задавала унизительные, будто обвиняла ее и искала этому подтверждение… Ну и так явно старалась спровоцировать Юльку. Мы теперь думаем, что дальше делать. Наверное, обратимся куда-то выше… И на передачу можно пойти… Пусть говорят, например…
Герман молчит. Но слушает внимательно.
— Но вообще это так несправедливо! А травля… это вообще что-то за гранью! Герман, скажи что-нибудь… — жалобно прошу я. Гнева уже нет, есть только тихое отчаяние.
— Что тут скажешь? Рты всем не заткнешь. Придется терпеть.
— Да я понимаю. Просто мне-то тошно от всего этого, а каково Юльке — даже не представляю…
— Меньше об этом думайте. Собака лает — ветер уносит. Поговорят и перестанут. Что вам слова тех, кого вы даже не знаете? И потом, Лен, вы ведь должны были понимать, когда всё это начали, что тихо-мирно упрятать Славика за решетку не получится. Что это будет война. Он — сын губернатора, второй — сын прокурора. Думать, что напишешь заявление и их посадят — это утопия.
У меня вытягивается лицо. Если уж Герман так говорит…
— Леночка, мне не хочется тебя пугать, но вас могли попросту… — Герман замолкает. — Что угодно могли с вами сделать. И вся эта шумиха в прессе, какой бы она неприятной ни была, это, считай, вы отделались малой кровью. И, по большому счету, это даже к лучшему. Твоя подруга в фокусе. Ее теперь не тронут. И тебя тоже. И бабушку твою. Теперь это просто репутационная война.
— Но а как же справедливость? Жертву поливают грязью, Славу выставляют порядочным, ему сочувствуют. Что здесь хорошего?
— Жертва жива. Цела и невредима. Уже хорошо при таких вводных. Леночка, пойми, мало одной жажды справедливости. Если тебе нужен результат, а не просто так шашкой возмущенно помахать, то надо уметь оценивать свои силы и силы противника, надо просчитывать на несколько ходов вперед, надо понимать свою цель и выстраивать… — Герман окидывает меня взглядом и, выдохнув, замолкает. И во взгляде, и во вздохе его явственно читается: «да кому я всё это рассказываю?». — А у вас, прости, борьба с ветряными мельницами.
— Наверное, ты прав, — скисаю я. — И что, получается, сын Леонтьева выйдет сухим из воды? Останется безнаказанным? И ничего тут не сделать?
— Ну почему же? Всегда можно что-то сделать, — пожимает плечами Герман. Но, взглянув на меня, хмурится. — Только ты, пожалуйста, Леночка, не лезь на рожон. Я обязательно что-нибудь придумаю, только ты больше ничего не предпринимай.
— А федеральные каналы? Телевидение? Разве это не хорошая идея?
— Нет.
— Но… — сморгнув, я растерянно смотрю на него. И не нахожу, чем возразить.
— Прошу, не делай больше ничего. Вообще ничего. Держись от всего в стороне… ну, насколько возможно.
— Хорошо, — соглашаюсь я. — Только… когда будет суд, я всё скажу, как было.
— Само собой, — усмехается Герман.
— И ты правда нам поможешь?
Он кивает.
И меня отпускает. Будто меня неожиданно избавили от тяжеленной ноши. Наверное, потому что в кого-кого, а в Германа я верю. Если уж он поставит себе цель, то Слава точно не выкрутится. Без вариантов. Нехорошо так думать, но по части манипуляций Герману нет равных. И это в нем меня одновременно и ужасает, и восхищает.
Потом Герман рассказывает про своего отца, а я вдруг ловлю себя на том, что слушаю его и блаженно улыбаюсь. И почти не вспоминаю ни о чем. А ведь всего два-три часа назад меня буквально ломало изнутри и корежило, так было плохо…
Нет, это «плохое» никуда не делось. Умом я понимаю: проблем у нас воз и целая тележка. Но почему-то сейчас я воспринимаю всё иначе. С какой-то небывалой легкостью и уверенностью, что всё наладится. Это как анестезия. Рана есть, но боли не чувствуешь. Наоборот, ты в эйфории. Вот так и я в эту минуту.
Как зачарованная, смотрю на Германа. Любуюсь им. Купаюсь в его ответных взглядах. И в голове ни одной разумной мысли, кроме: люблю…
Не отрывая от него глаз, наливаю себе из графина морс — в горле пересохло. Успеваю отпить лишь пару глотков, как вдруг звонит мой телефон. От неожиданности я вздрагиваю и проливаю морс на себя. И от эйфории в одну секунду — ни следа. Чувствую себя нелепой и неуклюжей. И мокрая футболка противно липнет к телу.
На звонок я все-таки отвечаю, потому что это бабушка. Я давно должна была уже приехать домой, но, конечно, обо всем забыла.
— Бабушка, прости, пожалуйста! Я потеряла счет времени… совсем из головы вылетело… так получилось… нет, всё у меня хорошо… целую.
Пока я разговаривала с бабушкой, Герман сходил на второй этаж и принес махровый халат и полотенце.
— Душ там, если забыла, — Герман указывает наверх.
Но тут опять начинает голосить телефон. На этот раз звонит Олеся Владимировна. Я несколько секунд колеблюсь, но все-таки принимаю вызов.
— Лена, извини, не могла раньше позвонить. Как все прошло? Приезжала журналистка?
Она так громко говорит, что Герман, несомненно, ее тоже слышит. Он сидит совсем рядом.
— Приезжала. Давайте я завтра все расскажу. Неудобно по телефону.
