Исповедь Плейбоя (СИ) - Субботина Айя (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные .txt) 📗
И свет гаснет за миг до того, как я окунаю в него пальцы.
Глава сороковая: Плейбой
Первым человеком, которого пускают ко мне в палату сразу после выписки их реанимации, становится не моя мать, которая была со мной рядом несмотря ни на что, а отец Эвелины.
Живой Эвелины.
Живой и совершенно невредимой, и это все, что я хочу знать, потому что только благодаря этому нахожу в себе силы бороться и дышать.
У нее все хорошо: так мне сказала одна сердобольная медсестра, которая следила за новостями последних две-три недели. Эвелине, по ее словам, повезло родиться в рубашке, потому что она «отделалась» только открытым переломом ключицы и простреленным в двух местах плечом.
Мне досталось больше, но я тоже жив и все мои органы на месте, с той только разницей, что мой восстановительный период займет куда больше времени.
Так что, если выражаться по-черному, мы с ней оба хреновы счастливчики, хоть на лице Розанова, который смотрит на меня, стоя у окна, нет ни капли радости по этому поводу.
— Руслан, да? – Он не ждет мой ответ, и ему это не нужно. Просто вежливость, которую он вынужденно цедит, превозмогая себя. И так понятно, что пока я тут пытался выкарабкаться из могилы, в которую чуть сам же добровольно не слег, обо мне навели все справки. Куда больше тех, что рассказала мать Эвелины. – По тебе хорошие прогнозы.
Просто киваю, прекрасно зная, что он нарочно выбрал самую бесцветную фразу, лишь бы не заставлять себя говорить что-то не безразличное. Уверен, даже сейчас, когда жизни его единственной дочери ничего не угрожает, Розанов мысленно снова и снова разрывает меня на куски или собственной рукой заносит топор над моей склоненной над плахой шеей.
— Как дела у Эвелины? – спрашиваю я, буквально наперерез его следующей фразе.
Жесткий взгляд в мою сторону, недвусмысленная попытка дать понять, что он вообще бы предпочел видеть пластырь на моем рту, чем втягиваться в противный диалог. Но мне тоже плевать. После того, что по моей вине случилось с его дочерью, этот человек никогда не будет меня ни терпеть, ни уважать. Настолько очевидная истина, что не нужно и пытаться исправить положение. Я примерно знаю, что он скажет и зачем вообще пришел, но я узнаю, что с Кошкой, даже если придется выдернуть себя из плена капельниц и трубок, чтобы вытрясти из него всю правду.
Пусть я самоуверенная скотина.
Пусть я огромный наглый совершенно охуевший кусок говна.
Но я никогда не поверю, что за пять недель она не нашла телефон, чтобы написать хоть пару строчек, или позвонить.
— У нее тяжелая… душевная травма, - сквозь зубы проговаривает Розанов.
— Что это значит? – я непроизвольно сжимаю кулаки, и он видит это, чтобы тут же в сердцах стукнуть кулаком по подоконнику. Здравомыслящий человек бы заткнулся, но видимо я был неправ, считая, что все мои органы остались внутри. Мозга точно больше нет. – Я хочу знать, что это значит.
— Она в тяжелом эмоциональном состоянии. Никого не хочет видеть. Боится выходить из дома. Закрывает шторы, потому что солнечный свет ее слепит. Постоянно на успокоительных, потому что кричит от малейшего шороха. И все потому, что одной мрази не хватило ума хотя бы просто молча уйти.
Мне абсолютно по барабану, что он думает обо мне, потому что после этого разговора любая моя связь с семьей Розановых прервется. Он пришел уладить детали, сделать пару штрихов, прежде чем накинуть на картинку полотно и спустить ее в пыльный чулан.
— Я сделал то, что сделала, не ради тебя, Руслан.
— Знаю.
— Ты не представляешь, через что мне пришлось пройти, чтобы отмыться от грязи, в которую ты втащил мою девочку, но я тебе клянусь – это был последний раз, когда ты даже подумал об Эвелине.
Что он думает, я должен сказать? Не рыдать же в подушку.
Достаточно того, что мне больно. И это «больно» не идет ни в какое сравнение с болью, которая поселилась в моем теле после того проклятого дня. Больно знать, что из-за меня Эвелина сломалась. Чувствую себя сраный Пятачком, который нашел самый охуенный шарик на свете и стремглав несся, чтобы вручить его грустному ослику, а потом споткнулся на сущей херне – и не осталось ничего, кроме обрывков синей резины на веревке.
Он все-таки идет ко мне и презрительно швыряет на стол толстый бумажный конверт формата А-4. Сделать это более уничижительно нельзя, и я не уверен, смогу ли заставить себя прикоснуться к подачке. Надеюсь, он не принес мне деньги, иначе я потрачу последние недели лечения, спуская их в унитаз, купюра за купюрой.
— Моя жена рассказала, что ты хотел ресторан. – Розанов стучит большим пальцем по конверту. – Теперь он у тебя есть. Документы, разрешения, лицензия.
— Мне не нужно…
— Заткнись, мальчик, и слушай, или, ей-богу, я собственными руками задушу тебя подушкой, и это будет не месть, а избавление мира от бессовестной твари.
Я заслужил, и я молча проглатываю пилюлю. Это не угроза, это - цианид, который Розанов силком впихивает в глотку моим последним жалким, едва дышащим надеждам.
— Если я еще хоть раз увижу тебя возле Эвелины, или услышу твое имя, или хотя бы заподозрю, что ты околачиваешься где-то рядом – я знаю, кому и что шепнуть, чтобы все пули попали в нужное место. – Он даже не трудится понизить голос, угрожая откровенной расправой. – Есть лишь одна причина, почему я не сделал этого до сих пор.
— Пришел ее назвать?
— Когда в голове моей дочери наступит просветление, и она, возможно, спросит о тебе, мне хотя бы не придется врать ей в глаза, придумывая твою смерть от чужой руки. – Он припечатывает конверт ладонью, и мне закладывает ухо от слишком резкого хлопка. – Если ты не уедешь сам, тебе «уедут». Не советую испытывать мое терпение и лояльность еще раз. Я все сказал.
Розанов просто выходит, я борюсь с искушение порвать его «тридцать сребреников».
****
Меня выписывают примерно через месяц, и во всем этом есть какой-то дурацкий эффект дежавю, потому что я снова весь поломанный-переломанный, как стойкий оловянный солдатик, которого в последний момент вытащили из огня. Мать приезжает за мной во второй половине дня: бледная и постаревшая лет на десять.
У меня дома полный бардак, и она, причитая, начинает наводить чистоту. А потом я вдруг слышу сдавленные рыдания и нахожу ее сидящей на диване, в обнимку с подушкой. Видит, что я ее замечаю, и пытается утереть слезы, но я кое-как ковыляю к ней и усаживаюсь рядом.
— Руслан, скажи, что с тобой все будет хорошо? – просит она, трясясь так сильно, что моих рук не хватает подавить ее дрожь. Что-то выдыхает сквозь зубы. – Я тебя так люблю, мой хороший.
— Куда же я денусь, - пытаюсь отшутиться я. – У меня вообще мешок нерастраченной удачи за плечами. Вот сейчас поправлюсь – и начну тратить с размахом.
