Гнев Диониса - Нагродская Евдокия Аполлоновна (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
Как мне хотелось расхохотаться тогда! Но вы были так увлечены стихами, поэзией окружающего, что мне не хотелось нарушать вашего настроения.
Вспомните, еще сами вы во время наших долгих бесед говорили о массе мужских черт в вашем характере.
Вспомните, как вы в детстве, когда мы любим бессознательно, влюблялись только в женщин. Вы понимаете и любуетесь женской красотой и пишете женщин с увлечением.
Во время наших разговоров в вашей мастерской я наблюдал за вашими словами. Вы судили о женщинах совершенно с точки зрения мужчины.
Помните ту француженку, которую привел к вам в мастерскую ваш знакомый скульптор?
Когда она ушла, вы посмотрели ей вслед и сказали задумчиво: «Она накрашена и не молода, но я понимаю, почему он сходит по ней с ума, в ней есть что-то странно-очаровательное». Вы должны были быть лесбиянкой. — Александр Викентьевич!
— Полноте, друг мой, вы сейчас испугались слова, а не понятия. Вы не сделались ею только потому, что ваше воспитание, обстоятельства, ваша нравственная чистота и ваш, до встречи со Старком, не проснувшийся темперамент не допустили вас пойти по этому пути. Кроме того, вам это не пришло в голову, вы не знали «секрета».
Судьба столкнула вас со Старком… Здесь я вижу действительно странный случай, какую-то «шутку сатаны», потому что Старк был именно тем между мужчинами, чем вы между женщинами.
Сильный, смелый, он имел женскую натуру, даже больше, чем вы. В вашей наружности нет ничего мужского, тогда как формы тела Старка, его манеры нежнее и изящнее, чем у большинства мужчин.
Для нормальных людей женственность в мужчине неприятна, но посмотрите, как Старк симпатичен всем. Он нравится людям, совершенно противоположным по характеру.
А его любовь к ребенку? Разве это отцовская любовь? Нет, он мать, и мать самая страстная.
Он до встречи с вами, одолеваемый своим страстным темпераментом, бросался от одной женщины к другой и отходил злой и неудовлетворенный нравственно. Странно, что судьба столкнула вас, но что вы бросились один к другому через все препятствия — ничего нет удивительного. Было бы страннее, если бы этого не случилось.
Ни он с другой женщиной, ни вы с другим мужчиной этой страсти не испытали бы никогда. Вы счастливая женщина, друг мой.
Я сидела, слушала Латчинова и… я чувствовала, что в его словах есть какая-то правда.
— Только лесбиянкой я бы быть не могла — нет, никогда! — восклицаю я.
— И счастье ваше, что вы не узнали этого секрета. Это при ваших взглядах было бы большим для вас горем. Вас бы потянуло на это, как пьяницу на вино. Вы бы боролись с собой, с своей нравственной чистоплотностью, падали бы и приходили в отчаяние…
Ваше счастье, что вы не догадались, — и встретили Старка. Я повторяю, что вы счастливая женщина.
— Ну, Александр Викентьевич, значит, по вашей теории выходит, что Старк тоже не догадался и он мог быть счастлив с бароном Z.
— Нет, Татьяна Александровна, тут есть один оттенок. Женщины любят именно женщину, а мужчины… мне неловко объяснять вам это, но барон Z, не мог возбудить в Старке ничего, кроме отвращения и насмешки.
Я молчала.
— Итак, вот моя теория. Много на свете людей, переменивших свой пол. Одни знают это, другие и не подозревают.
Верна ли моя теория или ложна, не знаю, но, приняв ее, вы не будете ломать голову сами над собой.
Он с минуту помолчал и потом начал снова улыбаясь:
— Я вас, может быть, удивлю сейчас, но я чувствую себя ужасно скверно и сознаю, что это начало конца. Я недавно обратился к доктору и потребовал правду о моем здоровье. Эскулап решил, что если сделать операцию немедленно, то я проживу долго, если нет, то я имею в своем распоряжении полгода, год — самое большее.
— Александр Викентьевич! Вы согласились на операцию?!
— Нет, мой друг. Я на нее не соглашусь. Доктор обещает мне кончину без особых мучений и я ни за что не откажусь от удовольствия покончить поскорей со всей этой кутерьмой, называемой жизнью.
Я хочу говорить, умолять, но голос мой мне не повинуется. Я только беру его тонкие руки в красивых кольцах и с тоской сжимаю их.
Он смотрит на меня с таким выражением, которое я видела на его лице один только раз — в памятную ночь, когда Старк увез от меня ребенка.
В эту ночь он удерживал меня на постели и говорил: «Бедный друг, пожалейте их; кто знает, может быть, вы им всем нужнее, чем вы думаете. Если бы не они, я бы не стал вас удерживать. У меня сейчас нет ни яду, ни револьвера, но я помог бы вам дойти туда, к скале над морем. Но я знаю, что ваша жизнь нужна другим», — Останьтесь жить, хоть для нас, ведь вы всегда жили для других! — наконец могу я выговорить.
— Друг мой, я так устал, так мне хочется, наконец, покоя. Не зовите меня к жизни. Я хотел умереть еще тогда в Риме.
Я поднимаю голову и со скорбным удивлением смотрю ему в лицо.
Лицо его сохраняет свое выражение грусти и нежности, и его рука ласково гладит меня по голове.
— Помните вы день, когда Старк позировал вам в последний раз, когда он был так весел? Я киваю головой.
— Так вот, в этот самый день я, придя домой, хотел покончить с собой.
— Но почему, почему? — говорю я с тоской. Он задумчиво гладит меня по голове.
— Милый друг мой. Право, я никого из моих друзей не любил так, как вас, сам не знаю почему. Вам одной мне хочется сказать то, что я думал не говорить никому, никогда.
А что мне хочется говорить, я приписываю моей болезни, моей слабости.
Дни мои сочтены, и мне не хочется ничего земного уносить «туда». Мне почему-то кажется, что «там» есть что-то. Конечно, не рай, не ад, но мне представляется невозможным, чтобы моя мысль, память и воображение могли исчезнуть вместе с моим телом.
Это кажется мне ужасно глупым, именно глупым.
Вы видите, Тата, — позвольте мне называть вас так — я делаюсь болтлив, как все дряхлые и умирающие, но я не могу, я не хочу уносить с собой то, что было и радостью, и мукой для меня…
Я безумно любил Старка, Тата, и в тысячу раз больше, чем вы.
— Я вижу, что вы поражены, но я решил все рассказать вам.
Вы не знали «секрета», я его знал с детства, и я хотел «сознательно быть чистым», в этом было мое мучение.
