Серебряный город мечты (СИ) - Рауэр Регина (читать полностью книгу без регистрации txt, fb2) 📗
— Ещё и особенно Максимилиана, который Второй. Рудгарды из гербовых книг исчезли при нём, — я добавляю живо, уточняю и, строя годами отрепетированную гримасу, прошу. — И давайте на «ты», пожалуйста-пожалуйста. Официоз — это абсолютно и совершенно не моё.
Очаровательную улыбку я выдаю следом, подкрепляю ею слова, прежде чем за пивом потянуться, а дядя Савоуш фыркает.
Его очередь.
— Вы непосредственны, Квета, но давай-те… давай, — Павел, пряча улыбку в бороду, качает головой.
Барабанит пальцами по столу
Заговаривает задумчиво, как-то так, что учёного я в нём начинаю видеть враз, представляю легко на какой-нибудь исторической конференции или лекции, где откашливаться, прежде чем начать говорить хорошо поставленным голосом, он также будет:
— Признаться, я очень рад, что наконец-то появился интерес к столь сложному для нашей истории времени. Столетие между двумя эпохальными, не побоюсь этого слова, событиями. Им мало кто интересуется, а жаль, очень жаль, Квета.
— Приход ко власти Габсбургов, наш грош перестали печатать, народные волнения. Чем здесь интересоваться, Павел? — дядя Савоуш вопрошает ворчливо, перечисляет, старательно загибая пальцы.
И пока Павел кидается искрометными взглядами, я умно добавляю:
— Забыл религию.
— Верно, — профессор истории кивает одобрительно, и пятерку себе я мысленно рисую. — Думаю, можно не рассказывать: какими непростыми были в то время отношения между католиками и протестантами. Что Фердинанду, что после него Максимилиану, следовало балансировать на тонкой грани.
— Иначе была бы ещё одна ночь Варфоломея.
— Сам Максимилиан, к слову, был больше протестантом, чем католиком, — Павел, лишь хмыкнув на едкий выпад приятеля, продолжает размеренно, концентрирует всё внимание на мне. — А вот его жена, Мария Испанская, являлась ярой католичкой. Когда ей пришлось переезжать вместе с мужем в Вену, где была высоко поднята протестантская голова религиозной гидры, то она сделала все, чтобы этой самой головы не было в её окружении.
— Ваша Альжбета была отослана в Вену к своей тетке по матери, где на зависть и шок многим быстро и внезапно вознеслась при дворе, — дядя Савоуш заявляет скучным тоном, показывает всем видом, что тема подобная внимания по-хорошему не стоит. — Какая-то чешка в свите инфанты. Неслыханное дело.
— Рудгарды были католиками, — я произношу задумчиво. — Мария поэтому пустила её в своё окружение?
— Думается, что да. Инфанте положена свита и друзья, разделяющие ее взгляды. К тому же в некоторых дошедших до нас переписках упоминается, что Мария была просто очарована одной из своих фрейлин, которую звали по-домашнему Бетси. Она славилась острым умом и редкой красотой. Всегда умела развлечь Ее Высочество, пусть в отличие от многих других фрейлин и не была испанкой.
— Вот только при дворе Альжбета продержалась недолго.
— Как сказать, по тем временам и год уже долгий срок, — Павел улыбается тонко, хмыкает и на куски тлаченки, усыпанные зеленью и белыми кольцами лука с ярко-фиолетовым ободком, смотрит любовно.
Так, что слюни впору подбирать мне.
И плевать, что после девяти не едят: Якобу рукой я призывно машу, объясняю через весь зал на пальцах, чего хочу и жажду.
— Но да, — Павел, вытаскивая прикрытый полотенцем хлеб, соглашается, продолжает мысль, — вскоре после смерти Фердинанда она покинула Вену и вернулась домой, где как раз умер её единственный брат и наследник Рудгардов. Это был последний известный виток жизни последней наследницы из рода Рудгардов. Да проститься мне такой каламбур.
— А дальше? Там ведь пожар случился.
— Случился. Условно принято считать, что это был конец шестидесятых — начало семидесятых годов, но даже в записях Микулаша Дачицкого и его родни не зафиксирован год, поэтому как знать когда он произошел, — Павел улыбается чуть грустно.
Разводит руками и вилкой.
И мясо, угрожая встретиться с каменным полом, опасно кренится.
— А Дачицкие, на минутку, вели тогда неплохую хронику Кутна-Горы, — свои пять копеек дядя Савоуш вставляет, возводит глаза к потолку. — Помню, как я чах над этими опусами. Всё, что вне и позже Египта тоска смертная.
— Я тоже помню, — Павел хмыкает показательно, возводит глаза туда же. — А по поводу дальше… намного позже, уже при правлении Рудольфа, в одном из реестров говорится, что земли, на которых некогда стоял замок Перштейнец, принадлежащий роду Рудгардов, отошли к короне по причине прерывания оного рода. В приписке к той записи было сказано, что замок сильно разрушен и разграблен после произошедшего пожара. Вот и всё.
— Установить точный год пожара и смерти Альжбеты пока что не представляется возможным, я понял, — дядя Савоуш заключает скорбным голосом. — Только откуда вывод, что она погибла именно в нём?
— Ну да, — теперь соглашаюсь я, устраиваюсь так, что локоть на спинку стула пристраиваю, закидываю ногу на ногу и ехидно извещаю, — в одной из версий легенды пожар рук дело самой Альжбеты. Она объявила пламенный протест миру и сбежала рука об руку с пылким влюбленным. Шекспир завидует молча и в стороне.
— Славка! Мы вырастили тебя циником!
— Почему бы и нет? Можно гадать и смело строить сотню версий, как она закончила свой жизненный путь. Право на жизнь за неимением фактов они будут иметь все. Но ваш покорный слуга… — паузу Павел делает театральную, оглаживает бороду, откашливается, чтобы договорить весомо, — … всё же смеет предположить год её кончины. Правда, неофициально, прошу заметить это, Квета! Неофициально, я предполагаю неофициально и не для печати, что она умерла в шестьдесят пятом году.
— Почему? — мы с дядей Савоушем вопрошаем хором.
Оправдываем ожидания Павла.
Который от нашей реакции довольно светится:
— Потому что именно в 1567 году один из приближенных Марии писал, что «вот уже как два года нет с нами нашей дорогой и милой Бетси». Ну?
— От отбытия из Вены прошло три года, — я говорю торопливо, соображаю, — а вот два и при такой формулировке можно насчитать от смерти.
— Умный ребенок. Но циник.
— Дядя Савоуш… а город?
— Какой город, Квета?
— Есть легенда, что пан Казимир на рождение дочери заказал город из серебра… — я рассказываю отстраненно.
Повторяю то же, что и Любошу.
Думаю, что если Павел прав, то вести дневник Альжбете осталось не больше года. Надо было сразу заглянуть в конец.
А не…
— Про него я слышал только слухи, Квета, а им, — Павел пожимает плечами, — прости, я не доверяю. Возможно, и был такой заказ пана, но в любом случае размеры, я считаю, значительно преувеличены. В дальнейшем я не встречал никаких упоминаний или находок, что позволили бы судить о его существовании.
— Понятно.
— Дачицкий, Дачицкий… вспомнил! — дядя Савоуш щелкает пальцами, вскакивает, стуча ладонью по столу и указывая на Павла. — Славка, тебе надо поговорить с той девочкой… Павел, как её звали? Хорошая такая девочка. Она писала по Дачицкому диссертацию, собирала как раз материал. Мар…Мир… не помню, я старый склеротик на имена.
— Марта? — Павел вопрошает рассеяно, трёт подбородок, пристально глядя сквозь меня, кивает сам себе, а потом, фокусируя взгляд, уже мне. — Я совсем про неё забыл, но этот старый склеротик прав, Квета. Если кто-то и сможет тебе рассказать что-то большее, то это она. Я сейчас напишу номер. Она живет, правда, в Кутна-Горе, но, думаю, это не проблема.
— Нет, — я заверяю.
И записанный на салфетке номер в карман рюкзака убираю, провожу остаток вечера в компании «двух занудных стариков», слушаю их рассказы, и на тарок они меня всё ж разводят. Травят байки, которых один дядя Савоуш знает тысячу, как минимум.
Я же, когда Павел откланивается и, напомнив про Марту, уходит, рассказываю про дела и работу, про Дима и профессора, про что-то ещё, обыденное и незначительное. И мы сидим уже без смеха и веселости, и Якоб сам приносит солёные огурцы и кружку лежака.
Не мне, а… папа заказывал всегда их.
