Все еще здесь - Грант Линда (книги серии онлайн txt) 📗
Такие беседы мы с ней вели в золотые годы, когда еще интересовались политикой. Нельзя сказать, конечно, что сейчас мы совсем потеряли к ней интерес. Я смотрю новости, проглядываю пару колонок в газетах, время от времени читаю журналы (и, к собственному удивлению и неудовольствию, замечаю, что все чаще соглашаюсь с «Ныо Рипаблик» и все реже — с «Нейшн»), а кроме того, подписываюсь на целый набор журналов по Ближнему Востоку, но все никак не удосуживаюсь их почитать. Эрика подписана на «Гла-мур» и «Вэнити фэар», а из книг читает в основном то, что рекомендует читательский клуб. Кроме того, в последнее время у нее появилось новое увлечение: глотает пачками эти модные книжонки, по которым нынче все с ума сходят, — автобиографии разных бедолаг, у которых было тяжелое детство, и теперь они, бог знает почему, жаждут поделиться своими несчастьями с целым светом. Сколько раз, приходя домой, я заставал ее в слезах над историей какой-нибудь ирландской девочки, чуть не умершей от голода пятьдесят лет назад!
— Ну и о чем ты плачешь? — говорил я ей. — Что тут плакать? Неужели сама не понимаешь, что плачешь только потому, что тебе это нравится?
Нет, пусть уж лучше возится со своим бисером.
Этому ее увлечению у нас в доме посвящена целая комната, да еще отдельная полка в книжном шкафу в спальне. Эрика плетет из бисера цепочки, браслеты, серьги, сама их носит и всех родных и знакомых вынуждает носить, ибо дарит им свои поделки по любым торжественным случаям. Ей нравятся сложное многослойное плетение, десятки и сотни переплетающихся нитей с нанизанными разноцветными бисеринками, образующими сложные узоры. Мне все это старомодное рукоделие непонятно и, честно говоря, неприятно. Но я помалкиваю. Молчу и жду, когда же она наконец пресытится и выбросит все эти мотки шерстяных ниток, обрезки тканей и пластмассовые коробочки с бисером, который вечно рассыпается и потом катается по всему полу так, что в собственном доме босиком не походишь. Единственная светлая сторона этого хобби — когда Эрика, нагнувшись, собирает рассыпанный бисер, смотреть сзади на ее аппетитную попку одно удовольствие. К своему увлечению она относится с безумной серьезностью. Эрика вообще безумно серьезно смотрит на все, что с ней связано… тут мне по какой-то странной ассоциации вспоминается Алике: когда мы с ней заговорили как-то о минимализме, она сказала: «Знаешь, что такое еврейский минимализм? Хочу, чтобы все было так минималистично, как только можно — и, главное, везде!» Я так хохотал, что опрокинул себе на колени сахарницу. Нравится мне, как она одевается — простое черное платье, никакого бисера. Интересно, есть ли у нее хобби? Почему-то мне кажется, что нет. Можно было бы, конечно, заявить Эрике напрямик, что от ее бисера меня уже тошнит — но что же такое семья, как не необходимость мириться с тем, что вам друг в друге не нравится? В конце концов, плевать мне на бисер. Меня интересует моя жена — без ожерелий, без браслетов, а самое лучшее — вообще безо всего.
Вот таким мыслям предавался я, когда в Кру нас сняли с поезда, препроводили на станцию и объявили, что ждать придется по меньшей мере час. Никаких объявлений, никакого обслуживания, и все на нас так косятся, словно это мы виноваты, что застряли. Что нам оставалось? Сидим в зале ожидания с прохладительными напитками: кто пытается читать, кто слушает плеер, кто играет в электронные игры. Шум вокруг и тяжесть биографии Джонсона(тяжесть чисто физическая — весит она добрую пару фунтов) заставили меня отложить книгу и погрузиться в воспоминания. Вспоминал я наш недавний разговор с Майклом. Ему, как видно, все не давала покоя мысль, что его отец в свое время стрелял в людей, и он без устали расспрашивал меня о военной службе. И вот через пару дней после моего приезда, вечером в саду, он задал очередной вопрос:
— Пап, а расскажи, как началась война?
Тут я едва не рассмеялся, потому что Майкл, сам того не зная, попал в точку. Задал вполне безобидный вопрос, в ответ на который я могу рассказать вполне безобидную историю: он просто посмеется, мне не придется отгораживать его от того ужаса и грязи, что гордо именуется «воинским долгом» — долгом, которого, если это зависит от меня, ни Майкл, ни мой старший сын никогда не исполнят. Так что я сходил на кухню, принес пива себе и ему (имитация «серьезного мужского разговора» — подозреваю, что Майкл не любит пиво) и, устроившись на траве, начал рассказ о том, чего мой сын не увидит ни в кино, ни по телевизору.
— Видишь ли, — начал я, — я тогда всего месяц как отслужил свои три года и искал работу. Жил в Хайфе вместе с целой компанией таких же дембелей — снимали дом в складчину. С твоей мамой я тогда еще не познакомился. Мы обычно целыми днями сидели на крылечке, выпивали и… ну, чего там, ты уже большой… честно говоря, не столько выпивали, сколько курили траву. И вот сидим мы, и один из ребят, тоже американец, по имени Стив, говорит: смотрите, машин на дороге многовато для праздника. В святой день, как ты понимаешь, водить автомобиль не положено. А тут машины сплошным потоком идут, и где-то вдалеке слышатся сирены. Мы вернулись в дом и включили радио — а там диктор монотонным голосом зачитывает список кодов для резервистов. «Мать-перемать, — говорим мы, — да ведь это ж война!» И тут сразу я слышу свой код — Хазан Барак, это значит «яркая молния». И узнаю, что мне надо ехать в Яффу. Я начинаю бегать по дому и собирать вещи — ну, ты понимаешь, рюкзак, ботинки, все такое, но из-за того, что я вусмерть укуренный, ни черта не могу найти. Перерыл весь дом — нету! Тогда Стив говорит: «Слушай, мне помнится, что ты свою амуницию оставил у того парня в Тель-Авиве, хотел забрать, когда обустроишься». И я соображаю: точно! Надо ехать в Тель-Авив забирать свои вещи. Но, во-первых, времени нет, а во-вторых, этого парня я точно дома не застану, потому что он тоже резервист и сейчас наверняка едет на свой сборный пункт!
И вот выбегаю я из дома в джинсах, футболке и резиновых шлепанцах-«вьетнамках», которые тогда мы все носили из-за дешевизны, и сажусь на автобус. Едут все в одно место — на сборный пункт в Беер-Шеву. Приезжаю я туда — и что же вижу? Во-первых, не то что ни одного знакомого лица нет — нет даже никого, кто бы знал кого-нибудь из моего отряда. Видишь ли, сбор резервистов организуется без учета того, кто где служил, поэтому солдаты из одного взвода могут оказаться рассеяны по всей стране и войти в разные отряды.
— И что же? — спросил Майкл.
Он, должно быть, не может представить себе отца молодым — обкуренным перепуганным хиппарем. Хотя не раз видел мои фотографии тех времен, но, должно быть, ему кажется, что тот парень с длинным хаером и беззаботной физиономией — какой-то самозванец, подменивший его отца.
— Так вот. Время идет, уже ночь наступила, на пункте полный бардак — все мечутся туда-сюда, никто ничего не понимает, ну прямо взятие Берлина, знаешь, когда русские наступают, а нацисты бегают и уничтожают документы. Помню, выхожу я из автобуса и думаю: господи боже, так вот это и есть непревзойденная военная машина, с которой мы должны выиграть войну?! Толпа людей — огромная толпа, десятки тысяч; одни пьют кофе, другие разыскивают свое обмундирование, третьи носятся со свернутыми одеялами на плечах. Просто лагерь беженцев какой-то, а не мобилизационный пункт. Никаких танков, никаких пушек — только масса людей. Устроено все было так: там был такой ангар, огромный — можно было десяток самолетов разместить, без стен, без ничего, только крыша на столбах. В дальнем конце этого ангара сидят за столами несколько рядовых, ведут учет. А за ними сложены рядами до потолка рубашки, трусы, одеяла, спальные мешки, винтовочные чехлы, носки, ботинки — словом, все, что положено иметь при себе солдату. Я постепенно разбираюсь, что тут происходит: прибыв на пункт, резервист первым делом находит тех, с кем служил, они вместе получают обмундирование и отправляются на фронт. А я стою один как перст и думаю: мать честная, может, прямо так на войну идти? Враги как увидят меня в джинсах и «вьетнамках» — со смеху помрут! Но все же я беру себя в руки, встаю в очередь, записываюсь и получаю две рубашки, две смены белья, пару ботинок, спальный мешок, палатку — в общем, все, что положено.
