Инженю, или В тихом омуте - Ланская Ольга (е книги .txt) 📗
— Красивая, — повторила та. Искренне, с восхищением — вот уже три года доставляя удовольствие одним этим словом и интонацией, с которой оно произносилось. — И так смотрелась — ну настоящее кино. Хорошо, что записала…
— О, ты мне льстишь, дорогая! Я так рада, что тебе понравилось! Между прочим, это кино будет многосерийным…
Она тут же спохватилась — напрягать Вику было ни к чему. Она и так ей сто раз уже объяснила, что это неопасно. Потому что она не сказала телевизионщикам, как ее зовут, а лицо ее никто не запомнит — это кокетство было, конечно, тут же горячо опровергнуто, как она и рассчитывала. И еще она сообщила Вике, что оставила телефон и имя с фамилией только милиции — так что беспокоиться за нее не надо, ей ничто не угрожает. Но вот говорить подруге — ей проще было называть Вику именно так, хотя той бы это не понравилось, — что она планирует дать не одно такое интервью, и газетам тоже, не стоило. Ей этого все равно не понять, а лишние разговоры ни к чему.
— Я хотела сказать, что они, наверное, повторят передачу — ты же слышала, они сказали, что в следующем выпуске вернутся к этой теме. Так что если тебе правда понравилось…
— Может, останешься? Поздно уже, — а у тебя день был такой, тебе не надо бы одной сегодня… Да мы еще так и не пообедали, между прочим, — не могу же я тебя голодную отпустить. Я сейчас приготовлю обед, а потом посидим, поболтаем… Заодно и телевизор вечером посмотрим вместе…
Доводов было слишком много — и все они, даже вместе взятые, были не очень убедительны. Но возможно, предложение стоило принять — на тот случай, если эти из милиции увидели передачу и сейчас ей звонят, и начнут нервничать, и, может даже, к ней нагрянут, выяснив адрес по номеру телефона. А там никого — она снимала эту квартиру, совсем недавно сняла, месяц назад, и соседи ее не знали, и пойди вычисли, кто именно тут живет.
Что ж, пусть подумают, что она со злости дала им не тот телефон, пусть решат, что потеряли ее навсегда. Она была не против того, чтобы они понервничали, — это было бы платой за такое неприветливое отношение к ней. А она вернется утром и прослушает их встревоженные голоса на автоответчике. Совсем другие голоса — вежливые, может быть, даже заискивающие.
Но не только в этом было дело — но и в Вике. Которая своим восхищением, своими комплиментами, своей искренностью заслужила, чтобы она у нее осталась. И она молча развернулась вместе с креслом к кровати, на которой полусидела-полулежала Вика.
— Звучит заманчиво, — произнесла тихо хриплым и низким голосом, которым обычно разговаривала с мужчинами, если надо было сказать что-то интимное, — и посмотрела ей прямо в глаза. А затем медленно встала с кресла, давая полюбоваться своим обнаженным телом, и так же медленно легла рядом. Очень неспешно, давая Вике возможность рассмотреть ее всю, каждое ее движение — как она наклоняется, как ставит на кровать одно колено, а потом другое, как ползет, как нависает над ней, как облизывается. — Звучит заманчиво…
А уже через мгновение она лежала откинувшись, улыбаясь сладко, потягиваясь всем упругим телом, всеми выпуклостями и складками — и ощущая робкие нежные прикосновения. Вика всегда была такой после того, как говорила комплименты — то ли задумывалась о собственной непривлекательности, то ли спрашивала себя, когда она ей, Марине, надоест, но в любом случае становилась очень мягкой и ласковой. Зато когда возбуждалась…
На этот раз ее хватило минут на десять — а потом уже начались стискивания и болезненные пощипывания и глубокие проникновения пальцами. И Вика терлась жадно о ее хотя упругое, но все же немного пухлое тело своим, худым и плоским. А потом язык оказался между ног, жадный, торопливый, беспощадный — хорошо знающий то место, в котором находился, прекрасно там ориентирующийся, безошибочно делающий то, что надо. И она ей подыграла, конечно, — выгибаясь, постанывая все громче и громче, хватая за волосы и утыкая голову в себя.
Почему не подыграть, если человеку от этого приятнее, если это внушает ему, что он умеет по-настоящему доставлять удовольствие, если это ему прибавляет уверенности? В конце концов, она и мужчинам так подыгрывала, всем без исключения — и всем это только нравилось. И никому и в голову не приходило, что это игра, — и даже самые убогие, надуваясь от гордости, поднимали самих себя до небес и считали, что ее осчастливили. А она не собиралась их развенчивать.
Оргазм с Викой она и вправду получила — просто изобразила его более бурным, чем он был на самом деле. И долго конвульсировала, невидяще глядя в потолок широко распахнутыми глазами, а потом затихла.
— О, ты была великолепна! — прошептала через какое-то время, видя над собой лицо с жирно блестящими губами и нарисованным на нем вопросом. — О, что ты со мной делаешь?!
Лицо вспыхнуло радостью, давая сигнал телу, и рука снова заскользила по груди, заново начиная ритуал, после которого опять должны были прозвучать те самые слова, которые Вика так любила слушать.
— О, прошу тебя — это невозможно! Пожалуйста, я больше не вынесу!
— Ладно, я в ванную, а потом пойду приготовлю поесть — а ты полежи пока…
Вика прикоснулась губами к губам, вдруг переводя прикосновение в поцелуй, передающий ей ее собственный вкус и запах. Жадный, страстный поцелуй, говорящий о том, о чем молчала Вика. Которая тут же вскочила, заботливо прикуривая ей сигарету, аккуратно ставя рядом с ней пепельницу. Быстро выскакивая и возвращаясь со стаканом в руках.
— Попей, Марин, — твой любимый «Эвиан». А я пошла — надо же тебя накормить, чтобы силы появились…
— О, ты такая ненасытная!
Вика обернулась уже в дверях — расцветшая, счастливая, жутко довольная жизнью и собой — и, послав воздушный поцелуй, вильнула крошечной худой попкой, удаляясь. Странно, но именно этого ей всегда не хватало в общении с мужчинами — из-за своей неуверенности она и оставалась до сих пор девственницей. Пусть не в прямом смысле, искаженном одним-единственным актом, имевшим место когда-то давно и больше не повторявшимся. Пусть в переносном — но она была с ними девственницей, боясь близости с ними и одновременно зная, что никому из них эта близость с ней не нужна. А вот с Мариной она становилась совсем другой — и увидь ее сейчас мужчина какой-нибудь, она ему, может, и понравилась бы. Ну не внешностью — но сексуальностью, раскованностью, убежденностью в своей привлекательности.
Она подумала, что именно за это Вика ее и любит — за то, что она дает ей возможность почувствовать себя такой. За то, что при ней, Марине, она может ходить голой и не стесняться своего тела. За то, что может позволять себе в постели все, что угодно, и слышать в ответ стоны, предоргазменные выкрики и бессвязный шепот и комплименты. И усмехнулась, подумав, что, может, Вика иногда представляет, что она в постели с мужчиной — и это его она целует там и от него слышит, что восхитительна и бесподобна.
Она вытянула руку, любуясь черной сигаретой с золотым фильтром — так фантастически смотрящейся в красивой руке, украшенной золотом и черным маникюром. Ей именно за это «Собрание» и нравилось — за сочетание цветов и стильность. Потому что вкус был скорее неприятный, когда она в первый раз их попробовала. Но искусство требует жертв — и вот привыкла уже за те три года, что курила исключительно их.
Любопытно, но она как раз впервые попробовала их у Вики — когда три года назад, в день их знакомства, зашла к ней в гости. Тоже лето было, жара, и она сидела дома, надо было к экзаменам готовиться, сессия все же, — но никакого желания заниматься, как всегда, не было. Да и лекции, которые требовалось выучить, отсутствовали — так тяжело было заставить себя ходить в институт, просто ужас.
И она махнула на экзамены рукой — сказав себе, что если экзаменаторами будут мужчины, она и так все сдаст. Ну а если женщины, это, конечно, хуже — ну так пусть ставят двойки, она как-нибудь пересдаст осенью. Или вообще переведется на вечерний — там полегче. Потому что на дневном молодой эффектной девушке, у которой столько дел и забот и мыслей, помимо учебы, очень непросто.
