Любовь без права на ошибку - Алюшина Татьяна Александровна (е книги .txt) 📗

У меня с родителями странно сложились абсолютно доверительные открытые отношения. Странно, потому что так не бывает – до определенного возраста, лет до десяти, да, и у многих, но подросток заполучает слишком много тайн, вопросов и открытий, о которых невозможно говорить с родителями. Ну невозможно, и все!

Мне, видимо, это забыли объяснить, и я шпарила прямые вопросы и заявления на головушки родителей прямым же текстом с требованием немедленного углубленного ответа. Родители мои – тоже люди не совсем традиционные в плане принятых догм и правил, а посему вопросы мои их не смущали и они шпарили доченьке столь же прямыми и четкими пояснениями.

Например, про месячные мне объяснял папа, доходчиво и подробно, с демонстрацией картинок в медицинской энциклопедии, и небольшим экскурсом о возникновении беременности, и совместным походом в аптеку за средствами гигиены, поскольку мама в тот момент была в командировке, а к девочке пришло девичество.

Вот я и жаловалась истерично маме о своей ущербности и страхолюдстве. На что она однажды подвела меня к зеркалу и спросила:

– Скажи, что ты там видишь?

– Уродину! – заявила я в агрессивно-плаксивой форме.

– Давай конкретно, по деталям, что тебе не нравится? – настаивала мама.

– Волосы жирные постоянно, сколько ни мой, – приступила я к перечислению, – и цвет у них какой-то мышиный!

– А что-нибудь хорошее в них есть?

– Ну-у-у, – подавшись к зеркалу и присматриваясь повнимательнее, пыталась я отыскать это «что-нибудь хорошее». – Они густые…

– Вот. Ты заметила, что мало у кого из девчонок встречаются такие густые волосы, а ведь это твое достояние. Давай дальше.

– Лицо страхолюдное, – «дала дальше» я. – Лоб прыщавый, нос толстый какой-то стал, губы пухлые, как у пупса. А шея?! Длиннющая, тощенькая!

– А теперь посмотри по-другому, – предложила мама. – Отвлекись от очевидных недостатков, найди достоинства, которые ты не хочешь замечать! Присмотрись, какой у тебя изысканный, изящный овал… – И она провела пальцем по всему контуру лица. – Не круглый и не плоский, как блин, не вытянутый и узкий, не сердечком, как детский, а аристократический. Теперь посмотри, какая у тебя кожа, не на лбу, а на щеках, подбородке. Прыщи пройдут, и очень скоро, а твоя нежная бархатистая кожа останется. Я же тебе объясняла, почему у подростков происходят такие несимпатичные физические моменты: тело меняется из детского во взрослое.

И так мы простояли час, и мама вместе со мной прошлась исследовательским взглядом по всему моему телу, открывая не замечаемые мною в подростковом антагонизме очевидные достоинства. А потом она научила меня, что никогда нельзя себя ругать за мнимые и явные (если таковые есть) физические недостатки, а надо говорить себе самые лучшие слова, хвалить свое тело, благодарить, что оно такое чудесное и так замечательно тебе служит. И уговорила закрепить урок.

– Ручки мои красивенькие, пальчики мои тоненькие… – начала я и, не выдержав, рассмеялась.

Мы с ней, как заигравшиеся подружки, обнялись и с хохотом повалились на кровать, придумывая все новые и новые нежные похвалы частям моего тела.

– Шейка моя лебединая! – хохотала я, перекатываясь по кровати.

– Попка моя упругая! – вторила мне мама.

А когда мы совсем выдохлись и устали смеяться, она сказала:

– А знаешь, это очень здорово работает, я на себе проверяла. Надо только сначала все время вылавливать в мыслях любую критику себя и тут же заменять ее похвалой. А потом привыкаешь и даже не замечаешь.

– А потом? – приподнялась я, опершись на локоть, ужасно заинтригованная.

– А потом совершенно непонятно, как и почему ты начинаешь по-настоящему себя любить и принимать такой, какая ты есть. И знаешь, что самое загадочное?

– Что? – завороженно спросила я.

– Что больше никогда в жизни тебя не посетят никакие комплексы физической неполноценности, и никто и никогда уже не сможет тебя обидеть или задеть высказыванием о твоем несовершенстве, и тебе будет глубоко наплевать на чужое недоброе мнение. Вот так. Кажется волшебством, а всего лишь надо хвалить себя.

– Здорово! – согласилась я.

Надо знать мое врожденное упорство! Если я решила что-то сделать, я ухайдакаюсь вся сама, достану всех окружающих, если понадобится, но сделаю то, что решила!

Не самое лучшее для женщины качество, как утверждает мой папа и как не раз убеждалась я сама, но что поделаешь – какой дали характер при рождении, тот и придется донашивать!

И я начала упорно талдычить хвалебные речи своему несуразному тельцу! Вот прямо как стихи заучивала – повторяла и повторяла про себя и мысли паразитические вылавливала, как учила мама. Ну например. Еду я в школу, увидела свое отражение в окне вагона метро и подумала: «Какой у меня носище уродский!», тут же спохватилась и заговаривать принялась: «Носик мой тоненький, ровненький, красивенький…», и так далее.

Мучилась первые месяц-полтора страшно! А потом вроде и замечать перестала, хвалебные мысли-речи лились сами собой. Через полгода я вдруг обнаружила, что сверстники как-то и подотстали от меня. Или я их замечать перестала в упор? И как-то раз переодевалась перед зеркалом, торопилась куда-то и вдруг тормознула, поймав себя на том, что отражение, на которое я смотрю, мне нравится и не вызывает никаких критических замечаний.

Опа! Тренинг похвалой я продолжила с еще большим усердием и к пятнадцати годам получила искреннюю любовь к себе замечательной, полное игнорирование любой критики со стороны сверстников и привычку хвалить себя, приросшую ко мне, как вторая прекрасная шелковистая кожа!

Мама… Мамочка…

Под воспоминания я закончила все косметические процедуры после душа, не знаю, как для кого, а для меня обязательные, и поинтересовалась у Герцога, развалившегося у зеркала и подремывавшего:

– А не пойти ли нам обследовать участок, Ваше Высочество?

Высочество открыло глаза, вальяжно встало на ноги, с удовольствием потянулось и медленной, полной величия походкой подошло к двери, выказав действием согласие с моим предложением. Ну и чудненько!

Участок нам в общем и целом понравился. Грамотный такой участочек! Большущий, фиг его знает, сколько там в сотках. Но отдельно стоящая крытая летняя веранда с печкой и мангалом, буфетом и умывальником и деревянным столом с лавками, и банный двухэтажный комплекс, и какие-то хозяйственные постройки располагались на нем вольготно, не теснясь и не мешая друг другу, среди высоких сосен, рябин, яблонь и берез.

Мы нагулялись, надышались, Герцог пометил территорию где надо, сделал все свои важные дела, и мы вернулись в дом, тем более что к ночи стало прохладно.

Надежда Ивановна тем вечером из своей комнаты больше не выходила.

– Письмо читает, – сообщила озабоченная состоянием хозяйки Вера Николаевна, пригласив меня поужинать с ней в кухне.

Есть не хотелось. Но для приличия и поддержания компании я попила чаю с вкусным домашним вареньем из крыжовника и оладушками, благо мне на все диеты глубоко по фаренгейту: лишние калории на моем девичьем стройном стане не откладываются в жировые накопления. Я же говорю: уникальная я девушка!

Герцог получил порцию свежей баранины с овощами, даже изобразил нечто вроде благодарного кивка головой, но не поручусь, вполне могла и ошибиться.

– Переживает она, – делилась своими опасениями Вера Николаевна, – как бы приступа не было.

– Но это же радостные переживания, – подбодрила я ее.

– От радостных, знаешь, тоже… – отмахнулась домработница.

А я пошла спать, не вступая в дебаты. Устала.

– Ну? – спросила я у Герцога, достав из специальной сумки его плетеную корзинку-кровать. – Где предпочитаете расположить ваше лежбище?

Герцог неспешно прошелся по комнате, явно испытывая мое терпение, остановился возле кресла, повернул ко мне голову и скривил морду, что в его исполнении означало саркастическую улыбку.

– А давай! – махнула я разрешающе рукой, вступая в заговор с Его Высочеством.