Рикошет (ЛП) - Лейк Кери (читаем полную версию книг бесплатно txt) 📗
— Никогда. По факту, где-то, в какой-то стране ты бы этим уже закон нарушила.
— Нет, нет, нет, — она подняла уже приготовленный кусочек с тарелки рядом и протянула его мне. — Бекон, как секс. Полезен в любое время суток. — Зажав бекон зубами, она прижалась ко мне, предлагая взять еду из ее рта, и когда я прикусил, она украла и мясо, и поцелуй. — И он такой чертовски хороший.
— С этим поспорить не могу, — я обвил ее руками, сжимая обе ягодицы, и наклонился за еще одним поцелуем. Впиваясь пальцами в ее плоть, я оценил высокий подъем и упругость ее попки. — Упругая, — сказал я сквозь сжатые зубы напротив ее рта. — У тебя бразильская попка.
— Французско-канадская вообще-то, но большое спасибо.
Я видел в ней какую-то экзотическую смесь, в каштановом цвете ее волос и золотом отливе глаз.
— Ты канадка?
— Мой отец был канадцем. Антон Левеск. Первый и единственный мужчина, которого я любила.
— Он умер.
Обри кивнула.
— Обоих моих родителей больше нет в живых. Мой отец умер в прошлом году.
— Ты сказала, он был первым и единственным мужчиной, которого ты любила. Что заставило тебя выйти замуж, если не любовь?
Ее ноздри начали трепетать от глубоких вдохов, словно она подготавливала себя к объяснению.
— Майкл был моим пациентом, страдал от потери… пожалуй, единственного человека в мире, которого он уважал. Кажется, он думал, что любовь сможет заполнить эту дыру. А я была дурой, что поверила ему.
— Так… ты работаешь с проблемными взрослыми? Я думал, с детьми.
— И с детьми тоже. Большинство моих пациентов столкнулись с жестоким обращением. У многих из них в результате травмы развились расстройства, — выскользнув из моего объятия, она стала у столешницы.
Я скрестил руки.
— Что подожгло интерес?
Ее взгляд опустился от моего, но лишь на секунду.
— Когда мне было девять, мы жили в весьма тихом районе Детройта. В Ривер Рог. Там жили многие автомеханики. Голубые воротнички. Мой отец был рабочим на фабрике, — она отхлебнула пиво. — У нас было не многое. Мы жили весьма бедно. По соседству жил мальчик немного старше меня, — Обри бросила на меня взгляд и покачала головой. — Я никогда не видела его в школе, не знала, ходил ли он вообще в школу. Ему никогда не позволяли покидать задний двор их дома, поэтому мы всегда играли у забора, где у меня была песочница, которую для меня построил папа. — Пока она говорила, то баловалась с пивом, кружа указательным пальцем по горлышку бутылки, ее глаза были расфокусированы, словно она потерялась в воспоминании. — Я делала пирожки из грязи и передавала их ему через забор. Помню, у него всегда были синяки на ногах, летом, когда он носил шорты. Как ни странно, я никогда не спрашивала о них, но была очарована глубокими оттенками фиолетового и пожелтевшего тех синяков, что уже начинали исчезать. Я никогда не подвергалась насилию. Не знала, что взрослый человек способен на такую жестокость.
Слушая, как она описала его, я не мог не задаться вопросом, как ребенок смог так сильно повлиять на ее жизнь.
— Я... дала ему кольцо. Ничего дорогого, просто пластиковая безделушка, которую нашла в коробке с крупой, или что-то в этом роде. Сказала ему, что он мой лучший друг. Мой друг, хотя в то время я не знала, что это такое, — она нахмурилась, из-за чего брови сошлись вместе. — Он пропал без вести два дня спустя. Целую неделю я его не видела. Он никогда не выходил играть. Я подумала, может быть, он поехал в дом своей бабушки на неделю, как я иногда делала летом. Ночью я услышала звуки, которые напугали меня похлеще монстров за окном. И затем, в один день, на его заднем дворе показалось много людей — полицейских, журналистов, репортеров. В то время я не знала, почему все эти люди собрались там. Мама сказала мне, что я слишком маленькая, чтобы понять, и только потом я узнала, что его нашли привязанным к трактору в сарае и истерзанным пытками, — она прочистила горло, отрывая от меня взгляд. — Я думаю, что меня больше всего беспокоило, что он был всего в нескольких ярдах от меня. Я даже звала его по имени, но он никогда не отвечал. Должно быть, он так испугался, что даже не ответил мне, — она выдохнула с дрожью. — Я могла бы спасти его. Если бы я рассказала кому-нибудь о синяках, я, наверное, могла бы спасти его. Если бы я спросила, откуда они у него взялись, дала бы ему возможность попросить о помощи... но я этого не сделала, — Обри подняла взгляд на меня. — В тот момент я поклялась слушать. Я пообещала спрашивать и больше никогда не игнорировать синяки и шрамы. Я никогда больше не буду игнорировать знаки. И вот, что я делаю. Я помогаю интерпретировать знаки.
— Чем именно ты занимаешься со своими пациентами?
— Арт-терапией. У меня были уроки раз в неделю, — она снова улыбнулась, стоя рядом со мной у стойки. — До того, как меня похитили. Надеюсь, они не ждут записки с оправданием за мое отсутствие.
Ее комментарий заставил меня усмехнуться.
— Итак, что делает арт-терапевт?
— Создает. В потере или страдании можно найти радость в создании чего-то, чего раньше не существовало. Творение и исцеление рождаются из той же нити. Возможность дать жизнь чему-то, все еще почитая то, что потерял человек, иногда может исцелить душу
Я нахмурился.
— Ты не в силах заменить то, что потеряно, неодушевленными объектами.
— Нет. Ты никогда не сможешь заменить то, что потеряно, с помощью искусства. На самом деле, несколько картин, что я создала, были нарисованы от ярости и разочарования, раз ты об этом заговорил. Я бы отдала все, чтобы вернуть мою мать. — Ее голова откинулась назад, и она улыбнулась. — Помню, у нее была самая гладкая кожа и самые густые волосы. Я едва могла обхватить их своими маленькими пальчиками, когда она позволяла мне собрать их в кулачок. И ее запах. — Веки Обри задрожали, и она закрыла глаза, ноздри затрепетали, когда она втянула воздух. — Никакое рисование не могло передать такой замечательный запах. Словно дом. Но только до того момента, когда я впервые нарисовала ее лицо. После я была вынуждена вспомнить все, что мне в ней нравилось.
Опираясь локтями на столешницу, Обри опустила подбородок на ладони, и пока говорила, я попытался вспомнить, как пах мой дом. Это был запах стирки, когда моя жена настаивала на том, чтобы летом вывешивать ее на улицу. Запах еды, которую она готовила по вечерам, которая пахла так богато, что аромат заполнял каждую комнату. Запах духов Лены. Запах мыла в волосах моего сына после того, как она его искупала. Если бы я сосредоточился, я почти мог вспомнить.
— В течение стольких лет меня преследовали мысли, что я скоро забуду, как она выглядит. В жизни мы помним только самые удивительные вещи, которые запомнили наиболее четко, в самых ярких цветах. Все остальное — всего лишь белое полотно, — она выдохнула. — А некоторые выкрашены в такой черный цвет, что ты вообще не видишь цветов. С Майклом я всегда думала, что, если бы я могла просто выйти, убраться подальше от него, я смогла бы снова перерисовать эту черноту яркими цветами. Как когда-то. — Обри покачала головой, ее взгляд был направлен за меня, и брови опустились в безысходности, что заставило меня захотеть подхватить ее на руки. — Тем не менее, поверх черного ничего не нарисуешь. Независимо от того, сколько слоев краски ты нанесешь, чернота под ними всегда все поглотит.
Наконец она поднялась со столешницы, скрестив руки на груди. Красивая улыбка снова озарила ее лицо, когда ее взгляд покинул мои глаза.
— Во всяком случае, мой урок на сегодня окончен. Пожалуйста, возвращайтесь завтра, чтобы прослушать еще полчаса бессвязной болтовни Обри.
Я сделал еще один глоток виски, позволив ему обжечь горло, глядя на невероятно сложную женщину, которую я не думал, что когда-либо полностью пойму.
— Обри — такая же опьяняющая и красивая, как и смертоносная. Чем больше я узнаю о тебе, тем еще больше хочу узнать.
Прежде чем она успела ответить, мой телефон завибрировал в чехле у меня на бедре. Я поднял его, посмотрел на знакомый номер на экране и вышел из кухни в фойе, прежде чем ответить:
