Парадиз (СИ) - Бергман Сара (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
И сексуальность.
— А он уже любит? — насмешливо хмыкнул Дебольский.
Губы Зарайской вытянулись, лицо подернулось хмарью:
— Все кого-то любят.
— Люб-лю, лю-у-блю Лё-олю!
Острые коленки замелькали между сосен, взметнув иголки, брызнув мелкой галькой из-под нелепых розовых сланцев. Она захохотала, взвихрив в пушистые, топорщащиеся иголками кроны остро звонкий, искристый смех, изогнулась, увильнула от рук, спряталась за колючим, шершавым стволом — еловые лапы потянулись к ней, стараясь схватить, объять и горячо расцарапать прозрачно-белую, тонко-молочную, золотящуюся веснушками кожу.
— Люблю-ю!
И чей-то крик, уже не разобрать чей, поднимался в шуршащие, смеющиеся, веселящиеся иголки, терялся, заблуждался среди них, искал выход. Не находил и множил сам себя:
— Я люблю-ю-ю, люблю-ю-ю…
Лёлька носилась меж сосен, высоко вздергивая острые коленки. Звонко смеясь, оступаясь, вскакивая, вскрикивая, взвизгивая, вздрагивая, взбаламучивая тихую, истомную, благостную сень кромки леса. Не давая покоя соснам, лишая их привычной дремы.
— Лю-юб-лю-ю…
Трещали неловкие шаги, вскрики, скрежет гальки, шорох волн. Хохот, вскрики. Мелькали между сосен молодые забавляющиеся, веселящиеся голые тела. Лелькины плечи, локти, розовые, истертые галькой коленки, дымчатые, тронутые загаром соски, покрытая вязью золотых веснушек грудь, маленькие, трепетно вытянутые ягодицы.
— Попалась! Пошли купаться!
Схватил вдруг Сашка замешкавшееся, неловко замешавшееся, оступившееся хрупко ломкое девичье тело. Обжегся о его разгоряченную, влажно истомную, опаленную солнцем кожу. Разбился от остро взвившегося хохота.
— Не хочу!
И борясь, стискивая в руках, хохоча, потащил к холодной кромке воды.
— Не хочу — не хочу — не хочу! — звонко заливалась она.
Будто в самом деле боялась холодной, жгучей, кусачей воды, алчно тянущейся волнами к ее разгоряченной, золотисто-веснушчатой коже.
Зарайская, уперев острый локоть в столешницу, зажала между пальцами белую ручку с нелепым логотипом «ЛотосКосметикс». И принялась играть ей, быстро перебирая пальцами, раскручивая, переворачивая, резко останавливая.
— У него есть бывшая жена с ребенком, и он платит алименты. — Губы ее сложились в трубочку: — И девушка во Фрязино. Которая пять лет ждет, когда он на ней женится. — Взгляд ее при этом остановился на Дебольском.
И он поймал его, удерживая внимательно и испытующе:
— А кто тогда ты?
— Я? — губы ее едва шевельнулись, прошло мгновение, другое, а потом тихий голос ответил: — А меня он хочет.
Но в воде притихла, затеплела. Глаза подернулись марью, и долгий лавандовый выдох коснулся его лба, глаз, щек, ноздрей. Вместе с набрякшей тяжестью макушкой, опустившейся на плечо. И взбрызнутые, сухо мокрые волосы ее защекотали, задернули пологом плечо.
Жгуче холодные волны облизывали ее ребра, голубизну кожи, нежную теплоту веснушек, сжимали испуганную темноту сосков. По плечам Лёльки побежали мурашки, она сжалась, тесно прижалась к Сашке, слилась с волнами и замерла, затихла в его руках. Глядя куда-то за плечо, беззащитно податливо обвив острыми ветками рук плечи. Прижав к подбородку горячую кожу плеча.
А под водой она стыла, кожа леденела, чтобы изнутри рдеть — гореть — в руках.
Пальцы его вжимаясь в горячую, густо влажную сень подмышек, поднимая ее в волнах, вешая на себя невесомое тело. И она едва слышно размыкала за ухом тонкие обожженные солнцем губы:
— А-а-ах…
Пальцы гладили узкую, игольчато хрупкую спину, сжимали острые пики выступающих лопаток. Теплых, холодных, осененных благословением веснушек.
— А-а-ах…
И вода подхватила, подняла ее — отдала ему в руки. Лёлю.
Холодные тела скользили друг о друга, терлись. Сашка прижимался к ней горячим и вздыбленным. Чувствуя жестко курчавые, едва приметные волоски. Пугливые, боящиеся холодной воды ребра. Переливчатый прилив едва ощутимого выступа бедра. Сжавшиеся под пальцами ягодицы, в раскрытой пади меж которыми билась холодила вода.
Гладил, ласкал, обтирался в холодной воде. Спускался вниз, протиснув пальцы меж сжатых бедер, разведя — раздвигая — их в ледяной воде. Углубляясь туда, где она горячая, окуная пальцы в другую влагу — сладко теплую, густую, скользкую.
— А-а-ах…
Прижался к ее скользко мокрому, увертливо текучему телу, втерся в мягкую колкость волосков, утопая пальцами в вязком и горячем. Потеребил, утонул во вздохе и сам дернулся, судорожно обмякая.
В холодную воду брызнула горячая мутно-белесая струя, вихревым потоком влилась в соленые морские волны, замешалась, забеленила, взбиваясь на поверхность белой пеной.
А Лёлька вдруг встрепенулась, подхватилась из рук. Взметнула тучу брызг, глаза заискрили смехом! Она выдернулась, бросилась к берегу, осенив, окатив его звонким переливчатым смехом. Волны вскинулись вокруг ее ног, выбросили с пеной на берег.
И девчонка: звонкая, смехоподобная, искристая — кинулась на горячую гальку выстуженным телом, прижалась, согреваясь, вскинула руки, перевернулась на спину, опоясав талию дробным песком. Заигравшим на веснушчатом животе сенью нестерпимого неодолимого очарования.
И тонкие пальцы упали в Пашкины объятия. На длинном, вытянуто веснушчатом, подернутом загаром и солнцем, теплом и солью, животе задрожала, затрепетала морская ракушка.
Согревшиеся соски ее потеплели, зардели темно-розовым, белая кожа худеньких бедер, плеч, живота, рук вызолотилась внутренним жаром веснушек.
И понеслись поцелуи, невинные, солнечно-летние ласки. На соленых губах, горячей коже, дрожащих щиколотках. Которые обжигала галька, и Лёлька прятала, поджимала розовые, покрытые белым налетом пятки. Ловила слабую морскую пену — остужала. Смеялась, поводила остро ломкими плечами с пятнышками загара, с веснушками, с неровными ореолами шелушащейся, не выдержавшей солнечной любви, нежной кожей.
И звонкий, смешливый, восторженный голос хохотом несся над пустынным пляжем:
— Киприда! Киприда, дарящая любовь!
33
— Хорошо устроился, — саркастически, с колкой издевкой бросил Дебольский. Забыв раздеться, стоя напротив Зарайской в куртке, с сумкой на плече. — От одиночества не страдает. — И усмехнулся.
Она медленно, задумчиво подняла голову. И внимательно — остро испытующе — посмотрела Дебольскому в глаза:
— А ты, — взгляд цвета воды подернулся приливной зыбью, — Саша, ты не такой? — И голос ее показался чуть хриплым, дергающим нервы, дребезжанием отдающимся в солнечном сплетении. Дебольский занервничал.
Но она уже сморгнула и опустила голову, занесла ручку над одним из своих бесконечных бланков — кончики белых волос мазнули по столу.
Дебольский не видел себя со стороны, но знал — чувствовал, — как дернулись желваки на его плохо выбритых, чуть синеватых щеках.
— Я, во всяком случае, никому не вру и мозги не трахаю, — чересчур, наверное, резко бросил он. Будто защищался.
Хотя она ни в чем не обвиняла.
Зарайская склонила голову набок, по бледной щеке пробежал лучик света:
— И он не врет. Просто с той, которая очень хочет замуж, так можно. Эта девушка все знает и со всем мирится. Ведь она женщина.
— Не все такие, — бросил Дебольский.
— Не все, — согласилась она, расписываясь в трех заданных графах. — Только те, кто очень хочет замуж. Но иллюзии, — схлопнула стопку и подняла глаза, — есть у всех.
И в глазах ее снова встала та странная дымная поволока, уголки губ дрогнули.
— Думаешь, он на ней не женится? — спросил Дебольский и пожалел — не нашел в себе сил разрушать ее собственную иллюзию.
Но Зарайская глянула на него исподлобья и вдруг звонко расхохоталась:
— Женится, — уверенно сказала она. А потом на мгновение задумалась, откинулась в кресле — остро выступили ключицы. — Женится, — еще раз подтвердила она после минутного размышления, — года через три. Когда ему будет плохо.
