Отраженная в тебе - Дэй Сильвия (е книги TXT) 📗

Остановившись под козырьком, я посмотрела на Гидеона:

— Скажи, чтобы ехали вместе. Нам надо поговорить наедине.

— Сам об этом думал.

Энгус коснулся края фуражки и скользнул за руль. Второй водитель подошел к Гидеону и вручил ему ключи от машины.

— Мисс Трэмелл, — вроде как приветствовал он меня.

— Ева, это Рауль.

— Уже встречались, — отозвалась я. — Рауль, вы в тот раз передали мое послание?

Пальцы Гидеона шевельнулись на моей спине.

— Передал.

Я расплылась в улыбке:

— Спасибо, Рауль.

Рауль направился к переднему пассажирскому сиденью «бентли», а Гидеон повел меня к «мерседесу» и открыл для меня дверь. Я ощутила некоторое волнение, когда он уселся за руль и поерзал на сиденье, пристраивая свои длинные ноги. Запустив двигатель, Гидеон влился в безумный нью-йоркский транспортный поток, умело и уверенно управляя мощным автомобилем.

— То, как ты ведешь машину, усиливает мое желание, — сказала я, и от меня не укрылось, как напряглись его до сего момента легко державшие руль руки.

— Боже мой! — Он взглянул на меня. — Неужели ты привержена водительскому фетишизму.

— Мой фетиш — это некто Гидеон, — понизила голос я. — А я уже которую неделю вынуждена обходиться без него.

— Ева, мне каждая секунда без тебя ненавистна. Это сущая пытка. Я сосредоточиться не могу, спать не могу. Теряю самообладание по пустякам. Без тебя я в аду.

Мне вовсе не хотелось заставлять его мучиться, но сказать, будто мне не стало легче оттого, что он переживал разлуку со мной так же, как и я с ним, было бы неправдой.

Я развернулась на сиденье к нему лицом:

— Почему ты так с нами поступаешь?

— Я использую те возможности, которые имеются. — У него на скулах вздулись желваки. — Наша разлука — это цена. И она не вечна. Мне нужно, чтобы ты проявила терпение.

— Нет, Гидеон, — покачала я головой. — Не могу. Больше не могу.

— Ты не покинешь меня. Я тебя не отпущу.

— Да мы уже расстались. Ты что, не видишь? Я живу своей жизнью, и тебя в ней нет.

— Я присутствую там настолько, насколько это возможно сейчас.

— Заставляя Энгуса следовать за мной? Ну, продолжай в том же духе. Только ведь это никакие не отношения. — Я прислонилась щекой к спинке сиденья. — Во всяком случае, не те, которых хочу я.

— Ева, — хрипло выдохнул он. — Мое молчание — это меньшее из зол. У меня такое ощущение, что объясню я все или нет, это все равно отдаляет тебя, но объяснение таит в себе больший риск. Тебе кажется, будто ты хочешь все знать, но на самом деле ты бы об этом пожалела. Просто, когда я говорю тебе, что во мне есть нечто, чего тебе не захотелось бы видеть, поверь мне на слово.

— Ты должен дать мне что-то, с чем можно работать. — Я положила руку ему на бедро и ощутила, как тугие мышцы дернулись при моем прикосновении. — Сейчас у меня нет ничего. Я пуста.

Его рука легла поверх моей.

— Ты веришь мне. Пусть увиденное подталкивает к иному, ты веришь в то, что знаешь. Это главное, Ева. Для нас обоих. Для нас, и точка.

— Да нет уже никаких «нас».

— Прекрати так говорить.

— Ты хотел, чтобы я слепо верила тебе, и добился своего, но это все, что я могу тебе дать. Ты почти не раскрывался передо мной, но я мирилась с этим, потому что имела тебя. Но теперь этого нет…

— Я по-прежнему твой, — возразил он.

— Не в том смысле, в каком мне нужно. — Я приподняла одно плечо в неуклюжем пожатии. — Ты давал мне свое тело, и я упивалась им, потому что это был единственный способ, каким ты передо мной раскрывался. Но теперь у меня нет и этого, а когда я пытаюсь понять, что же у меня имеется, то вижу одни лишь обещания. Мне этого недостаточно. В отсутствие тебя у меня остается лишь груда недомолвок, и ничего больше.

Он смотрел прямо перед собой, профиль его напрягся. Я вытащила свою руку из-под его ладони и повернулась к нему спиной, глядя в окно на многолюдный, суетливый город.

— Если я лишусь тебя, Ева, — прошептал он, — у меня не останется ничего. Суть всего, что я сделал, в том, чтобы не потерять тебя.

— Мне нужно больше, — откликнулась я, прижимаясь лицом к стеклу. — Если я не могу получить тебя снаружи, то мне нужно сделать это изнутри, но внутрь ты меня не пускаешь.

Некоторое время мы молча двигались в плотном потоке машин. Крупная капля дождя упала на ветровое стекло, за ней другая.

— После смерти отца, — негромко произнес он, — мне пришлось несладко. Я помнил, как люди любили его, как ценили его общество. Он ведь делал людей богатыми. И когда внезапно мир перевернулся и обрушился ему на голову, все возненавидели его. Мою мать, до того времени такую счастливую, словно подменили. Она без конца рыдала, и они с отцом все время ругались. Именно этим мне больше всего запомнилось то время — крики, брань и слезы. — (Я смотрела на него, изучая его каменный профиль, но молчала, боясь сбить настрой.) — Она сразу же снова выскочила замуж. Мы уехали из города. Она забеременела. То и дело я нарывался на ненавистников моего отца, и на меня вываливали кучи дерьма. Все подряд. Дети. Их родители. Учителя. Его продолжали поносить распоследними словами. Я чертовски злился. На всех. У меня случались приступы злобы. Я вещи ломал. — Тяжело дыша, Гидеон остановился на красный свет. — Когда родился Кристофер, я начал вести себя еще хуже, а лет с пяти он стал подражать мне, устраивая за обедом припадки, стал тарелки об пол швырять и все такое. Мать тогда была беременна Айерленд, и они с Видалом решили, что дальше так продолжаться не может и мне необходима психотерапия.

Его рассказ о несчастном, обиженном, обозленным ребенке, чувствовавшем себя чужим в новой жизни родной матери, вызвал у меня слезы.

— Они пришли на дом — женщина-психотерапевт и соискатель, проходивший практику под ее руководством. Оба были доброжелательны, приятны в общении, терпеливы. Но вскоре психотерапевт стала уделять большую часть времени консультированию моей матери, у которой, в дополнение к двум плохо контролируемым мальчишкам, имелась еще и тяжело протекающая беременность. И я все чаще и чаще оставался с ассистентом один на один.

Гидеон сбавил скорость и остановил машину. Его руки сжимали руль так, что побелели костяшки пальцев, кадык ходил ходуном. Дождь продолжал непрестанно барабанить, но стук его смягчился, оставляя нас наедине с нашими горькими истинами.

— Можешь мне больше ничего не рассказывать, — прошептала я, отстегивая ремень, потянулась к нему и мокрыми от слез пальцами коснулась его лица.

Ноздри Гидеона расширились в резком вдохе.

— Он делал так, что я кончал. Всякий, черт побери, раз он не останавливался, пока я не кончал, поэтому он мог сказать, что мне это нравится.

Сбросив туфли, я оторвала его руку от руля, так что смогла забраться к нему на колени и обнять его. Он сдавил меня так, что было больно, но я не жаловалась. Мы находились на оживленной улице, с одной стороны от нас непрерывным потоком двигались машины, с другой — плотная толпа пешеходов, но нам не было дела ни до тех ни до других. Он отчаянно содрогался, словно от неконтролируемых рыданий, но не издавал ни звука, и глаза его оставались сухими.

А вот небеса над нами исходили плачем, дождь хлестал мостовую яростными струями.

Обхватив его голову обеими руками и прижимаясь лицом к его лицу, я сбивчиво бормотала:

— Ш-ш-ш, малыш. Я все понимаю. Я знаю, как это воспринимается и как они потом злорадствуют. Мне знакомо все, что ты испытал: стыд, смятение, чувство вины. Но ты не был ни в чем виноват. Ты не хотел этого. Не наслаждался этим.

— Но я подпустил его к себе, не воспротивился его прикосновениям. Он уверял, что вся проблема в моем возрасте… в гормонах… чтобы успокоиться, мне приходилось мастурбировать. А прикасался он ко мне под тем предлогом, что хочет показать, как это делать правильно, а то от неумелых действий пользы мало…

— Гидеон, хватит.

Я чуть подалась назад, чтобы взглянуть на него, в то время как воображение уже подсказывало мне дальнейшее развитие событий и все то, что было сказано, чтобы внушить Гидеону, будто он сам и был инициатором собственного изнасилования.