Закон Моисея (ЛП) - Хармон Эми (первая книга TXT) 📗

Поэтому я прижалась губами к шее Моисея и прошептала:

— Спасибо тебе, Илай.

Я услышала, как Моисей резко вздохнул, а потом он крепче обнял меня.

— Я любил тебя тогда, Джорджия, и я люблю тебя сейчас.

Я прочувствовала рокочущий звук каждого слова и прикоснулась своими губами к его, чтобы смаковать их приятное послевкусие. Не было в мире ничего слаще. Он поднял меня, и я крепко обвила его руками и ногами. Вцепившись одной рукой в мои бедра, а другой перехватив меня за спину, Моисей целовал меня так, словно у него было время всего мира, и он бы предпочел находиться именно здесь, чем в любом другом месте на земле. Когда, наконец, он поднял голову, оторвав губы от моего рта, и прикоснулся к моей шее, я услышала его шепот:

— Глаза Джорджии, волосы Джорджии, губы Джорджии, любовь Джорджии. И длинные-длинные ноги Джорджии.

27 глава 

Джорджия  

Чтобы избавиться от переизбытка энергии, я бегала по вечерам. Но когда я выходила на пробежку, у меня не было никакого желания останавливаться ради светских бесед. И я не хотела, чтобы люди видели, как подпрыгивает моя грудь, или отпускали ехидные комментарии по поводу моего неравномерного загара. Мои руки и лицо стали коричневыми из-за того, что я работала на улице почти целый день, но я носила джинсы, и поэтому ноги даже и близко не были того же оттенка. Все маленькие города были похожи на Леван, и люди в них подмечали малейшие детали, обращали внимание на каждую мелочь, обсуждали и судачили между собой. Поэтому я избегала город и бегала внизу вдоль полей, мимо водонапорной башни или мимо старой мельницы, когда не могла уснуть. А в тот день я не могла уснуть.

Возвращение родителей домой и резкое изменение отношений между мной и Моисеем взволновали и выбели меня из колеи. Я хотела быть с Моисеем. Вот и все. И я была более чем уверена, что он тоже этого хотел. Но так же, как и семь лет назад, Моисей и я мчались вперед со скоростью света, перейдя за несколько дней от прощения к желанию быть вместе навечно. Тем не менее, я не могла поступить так снова. Мой отец был прав, ведь я стала женщиной, матерью и должна соответствовать. Я больше не могла вести себя подобным образом, поэтому пожелала Моисею спокойной ночи и рано ушла домой, как подобает хорошей воспитанной девушке. Но от этого я не испытала ни капли радости. Несомненно, пришло время съезжать от мамы с папой.

Я бежала во всю прыть. В каждой ладони у меня было по маленькому карманному фонарику, свет от которых прыгал туда-сюда из-за ритмичного движения рук. Моим родителям не нравилось, что я бегала в одиночестве, но я была уже достаточно взрослой, чтобы не спрашивать у них разрешения потренироваться. Единственную опасность среди полей могли представлять скунсы, бродячие койоты да изредка встречающиеся гремучие змеи. Однажды мне даже пришлось одну перепрыгнуть, но она была мертва. Правда я не знала об этом, пока не заметила ее на том же самом месте на следующий вечер. Скунсы не представляли смертельной опасности, а койоты меня боялись, поэтому, кроме змей, меня ничего больше не беспокоило.

Луна была довольно полной, поэтому в фонариках не было особой необходимости. Пробежав три мили из своих пяти, я приблизилась к старой мельнице, окутанной мягким белым светом, и это зрелище заставило меня взглянуть на знакомое место новым взглядом. Старая мельница выглядела точно такой же, как и раньше. Мне стало интересно, почему Джереми Андерсон нанял Моисея вычистить ее и снести старые перегородки, если после этого ничего не собирался с ней делать. Окна все так же были заколочены, а сорняки стали выше. Но место не выглядело таким, словно за семь лет его забросили. Кто-то за ним все-таки приглядывал.

Всякий раз, пробегая мимо, я вспоминала вечер в канун Дня благодарения семилетней давности, вечер, когда я ждала Моисея снаружи, а потом струсила и оставила ему записку. Но я никогда не останавливалась возле этого места и игнорировала чувство утраты и тоски. Но теперь, когда Моисей вернулся и снова появился на горизонте, я поймала себя на том, что на мгновение остановилась отдышаться вместо того, чтобы как обычно пронестись мимо. С тех пор, как неделю назад на стене в доме Кейтлин я увидела изображение лица, проглядывающее из-под облупившейся краски, я все время думала о стенах старой мельницы и о рисунках Моисея. Что-то не давало мне покоя. Я не знала, сохранились ли они еще. Все это великолепие было скрыто внутри темного пыльного здания с заколоченными окнами, и никто не смог бы увидеть его. Но однажды кто-то все-таки захотел бы взглянуть на эти рисунки. И если говорить обо мне, то это однажды для меня наступило в тот самый момент. Я выбрала тропинку, что тянулась через старую парковку к задней двери, которой обычно пользовался Моисей, и которая, скорей всего, была надежно заперта.

Я проверила заднюю служебную дверь, и она была закрыта, как я и предполагала. Как и в ту самую ночь. Но когда я провела рукой над дверной коробкой, то оказалось, что ключ лежал именно там, где Моисей всегда оставлял его, закончив свою работу. Не поверив своим глазам, я осторожно подхватила его пальцами, а затем просунула в замочную скважину над дверной ручкой и провернула, по-прежнему не веря в то, что он действительно открыл дверь. Она отворилась с визгом уставших ржавых петель, но я, не раздумывая, шагнула внутрь. Не знаю, почему я не смогла пройти мимо. Просто не могла. Я находилась там, с фонариками в руках и с намерением кое на что взглянуть.

Прямо за дверью располагался ряд небольших офисов, а затем шла комната бо́льшего размера, которая, возможно, являлась своего рода комнатой отдыха. Внутри было гораздо темнее без падающего с неба лунного света, и я держала свои фонарики на вытянутых руках, словно парные световые сабли, чтобы ни на что случайно не натолкнуться. Чем дальше я шла, тем больше было изменений. Здание стало выглядеть по-другому. Моисей демонтировал все маленькие рабочие места в хозяйственной части, и я приостановилась, описывая большой круг по стенам своими фонариками, пытаясь сориентироваться. Насколько я помнила, рисунки располагались на дальней стене, в самом дальнем углу от главного входа, словно Моисей старался быть скрытным и не привлекать к себе внимания.

Это мысль вызвала у меня легкую улыбку. Моисей мог быть каким угодно, но только не незаметным. Шестимесячное пребывание Моисея в Леване в две тысячи шестом году было сродни нескончаемому фейерверку, который переливался всевозможными цветами, грохотал, периодически переходя в небольшой пожар и оставляя после себя клубы дыма.

Я продолжала тщательно освещать стены фонариками, снова и снова, чтобы убедиться, что ничего не пропустила. Луч фонарика в правой руке выхватил из темноты что-то, сваленное в кучу у самой дальней стены, и я подпрыгнула от неожиданности. Фонарик выпал из моей руки. Когда я попыталась нащупать его, то он отскочил и покатился в сторону темной фигуры. Затем он остановился, и луч света устремился именно в том направлении, куда я следовала, освещая только бетонный пол и пару ног.

Я взвизгнула, вцепившись сильнее в оставшийся фонарь, и стала водить им вверх и по кругу, чтобы иметь возможность разглядеть, с чем я имела дело. Или с кем. Я снова закричала, когда поток света упал на чье-то лицо и, дернувшись, осветил еще чью-то склоненную голову, а потом вздернутый подбородок. Но лица так и остались неподвижными, и после страха пришло облегчение от осознания, что я обнаружила рисунки Моисея, состоящие из кружащихся фигур и переплетенных тел, разбросанных на участке стены десять на двадцать футов. Я наклонилась и подняла упавший фонарик, радуясь, что моя неуклюжесть не лишила меня дополнительного источника света.

Он был причудлив и фантастичен — рисунок Моисея. Он был гораздо более целостным, чем изображения на стенах Кейтлин Райт, наполненные трагизмом и состоящие из размашистых линий. Этот трагизм был не в сюжете, он исходил от руки Моисея. Он испытывал страх, которым был пропитан каждый мазок кисти. А вот рисунок в мельнице отличался. Он вызывал восторг, изумление и представлял собой отдельные маленькие зарисовки, сумбурно разбросанные по стене. Вся картина в целом была сумбурной. Это напомнило мне о нашем с Моисеем обсуждении пяти значимых вещей и вызвало дорогие сердцу воспоминания, и я задумалась, что если я просто смотрела на пять значимых вещей, смешавшихся с дюжиной других участников, изображенных на стене. Я наводила фонарик на каждый набросок, пытаясь каким-то образом связать его со следующим, и задавалась вопросом, возможно ли, что рисунок выглядит по-новому просто из-за темноты и сложности полностью осветить его весь разом. Кое-что из нарисованного мне было знакомо. Но Моисей явно добавил и новые детали. Я видела его художество в октябре, а Моисей уехал только в конце ноября, и за это время рисунок стал больше.