Время расставания - Ревэй Тереза (книги полностью бесплатно .TXT) 📗
Взбешенный, Петер резко поднялся. Он уже пожалел о том, что, приехав домой, тут же снял форму офицера вермахта. Молодой человек распахнул дверь, заранее выпятив грудь. Пусть они только посмеют прийти сюда, эти негодяи из гестапо или фанатики из СС, чьи «художества» он видел в деревнях Польши и Украины! Пусть только посмеют побеспокоить его родителей!
За дверью Петер обнаружил темноволосую, хрупкую и нерешительную молодую женщину, которая кутала плечи в красную шерстяную шаль.
Захваченный врасплох, Петер смущенно молчал.
«Простите меня за беспокойство, но я услышала пианино. Фрау Крюгер так давно не играла… Вас это не слишком стеснит, если я тоже послушаю музыку?»
Петер смотрел на незнакомку, и ему казалось, что она говорит на иностранном языке. У нее была тонкая шея, изящный нос, выщипанные в ниточку брови и завораживающие, темные как ночь глаза.
«Это невестка нашей соседки, живущей на втором этаже, — объяснила мать. — Входите, фрау, мы всегда рады вам».
Молодая женщина проскользнула в гостиную. Она чуть не задела Петера, и ему почудилось, что от нее пахнет цветами.
«Ее муж был убит шесть месяцев тому назад, — прошептала Ева. — Она танцовщица кордебалета. Она переехала к родителям покойного супруга, потому что не может оставаться одна».
Петер медленно закрыл входную дверь. Гостью звали Розмари, ей уже исполнилось двадцать лет. Они занялись любовью на следующий вечер и встречались каждый день до самого его отъезда. Они не давали друг другу никаких обещаний, в Германии Третьего рейха обещания стали роскошью.
— Они хотят, чтобы мы здесь сдохли, — внезапно раздался хриплый голос рядом с Петером. — Нужно сматываться отсюда, пока у нас еще есть время.
Петер понял, что Ганс, ефрейтор из Дрездена, проснулся в весьма мрачном настроении. Петер откинул свое одеяло. Следовало увести Ганса подальше от спящих солдат. Его нытье не должно достичь ушей доносчика, который был бы особенно доволен тем, что смог изобличить в «пораженческих настроениях» вышестоящего военного. По такому обвинению могли вынести смертный приговор.
Ганс безропотно последовал за другом в убежище, где низкий потолок мешал им стоять в полный рост. Петер поставил керосиновую лампу на землю. Танкисты уселись на деревянные ящики и закурили.
— Я прав, и ты это знаешь, — вернулся к прерванному разговору Ганс. — Нам не дадут уйти отсюда живыми. Ни Иваны, ни наши.
— После пробуждения ты всегда пребываешь в мрачном настроении, — отметил Петер, стараясь успокоить товарища. — Скоро ты почувствуешь себя лучше.
Дрожащее пламя лампы бросало причудливые тени на кирпичные стены, обложенные мешками с песком. На лице Ганса появилась болезненная улыбка. Его пальцы, черные от машинного масла, слегка дрожали, а многодневная щетина делала его лицо еще более растерянным.
— Ты помнишь, Петер, как мы в первый раз увидели Волгу? Мы стояли на башнях танков. Перед нами расстилалась эта легендарная река. А за ней — бескрайние степи. В тот день я подумал, что фюрер действительно гений. Мне казалось, что мое сердце лопнет от гордости. Что мы на самом деле можем завоевать весь мир. Что мы непобедимы.
— Однако к этому времени многие из наших товарищей уже были убиты. Мы не смогли взять Москву.
— Да, я знаю… В тот момент ощущение власти ослепило меня, вскружило голову. В тот момент мне казалось, что нет ничего невозможного.
Петер покачал головой. Такую же восторженность он испытал, когда их корпус пересек советскую границу. Он думал, что наконец-то они станут сражаться за справедливую цель — освободят народы от ярма евреев-большевиков. Сомнения пришли позже.
— Они собираются пожертвовать нами, старина, — пробормотал Ганс прерывающимся голосом. — Нас передавят, как крыс, в этом проклятом городе, который продолжает сопротивляться, хотя от него остались одни развалины…
Ефрейтор замолчал, прижавшись головой к своему автомату, который он задумчиво поглаживал. От грязи и пота светлые волосы Ганса слиплись в тусклые всклокоченные пряди. На его затылке виднелись темно-красные шрамы — он был ранен в голову.
«Мы все такие разные, — думал Петер, — но кто из нас сможет похвастаться тем, что никогда не испытывал страх?»
— Вот увидишь, если они когда-нибудь окажутся у нас, то разрушат наши города, отомстят нашим женам и детям…
— Да заткнись ты, Ганс! — вспылил Петер. — Ты не имеешь права так думать. Лично я хочу жить! Мы выиграем войну…
Ганс цинично рассмеялся.
— Ну, что же, давай попробуем, старина, но ты знаешь, что я прав. Они все нас предали. И фюрер, который обещал вывести нас из этого проклятого места, и Бог, который тоже оставил нас.
Петер сделал последнюю затяжку, поймал вошь в складке своих штанов и тщательно раздавил ее окурком. Он, как и Ганс, был настроен пессимистично, но, в отличие от своего друга, не осмеливался говорить об этом открыто.
— Ну, все-таки за последнюю неделю нам удалось отвоевать некий плацдарм, — пробормотал он.
Одиннадцатого ноября 6-я армия начала очередное наступление. Немцы вновь вышли к Волге между заводами «Красный Октябрь» и «Баррикады». Таким образом, они разделили на две части 62-ю армию русских.
— А, ты говоришь об этом прорыве! — иронично отозвался Ганс.
Петер пожал плечами. Мрачное настроение друга передалось и ему. Раздраженный Крюгер встал с ящика, согнувшись, дошел до отверстия, выходящего в помещение, где он спал. Офицер собрал всевозможную одежду, которая теперь была его обмундированием. Конечно, такой «наряд» не соответствовал уставу, но еще прошлой зимой Петер осознал, что нельзя брезговать ничем, защищаясь от русских морозов. Как и все остальные, он с некоторых пор грабил трупы.
Молодой человек натянул подбитую мехом куртку, которая принадлежала павшему советскому бойцу, взял перчатки и шерстяной шлем солдата, погибшего накануне, а на плечи накинул свою шинель.
Он был голоден, и пораженческие рассуждения Ганса еще больше разозлили его. Петер не желал думать об этой войне. Все, что имело смысл, — это ежедневное задание, которое выдавалось офицерам, отправляющимся на передовую. Петер уже просто не мог вспоминать о тех ужасах, которые видел собственными глазами, не мог думать о слухах, что циркулировали среди офицеров. Речь шла о массовых убийствах мирного населения: евреев, женщин, детей, стариков, которых сгоняли к братским могилам и там безжалостно расстреливали кровожадные шакалы Einsatzgruppen [52]. Узнав об этом, Петер отправился к командиру батальона. С застывшим лицом майор выслушал доклад своего подчиненного, постукивая пальцами по карте, разложенной на столе. «Вы — офицер вермахта, вы должны исполнять свой долг. И точка. Действия командующих Waffen-SS не имеют к нам никакого отношения». Петер щелкнул каблуками и удалился.
Обо всем этом он не мог говорить со своими родителями. Возможно, молодой человек опасался увидеть в глазах матери тот тайный и горький стыд, что сам он испытывал в глубине души.
Внезапно Петер вспомнил, с какой настойчивостью требовал от своих родителей разрешить ему вступить в гитлерюгенд. Его мать всегда противопоставляла высокие моральные устои тем поучениям, что мальчик выслушивал от своих наставников на собраниях этой молодежной организации. А уж Ева умела заставить себя слушать, как она признавалась, улыбаясь. Теперь Петер сожалел о том, что так и не поблагодарил маму за ее уроки.
Офицер преодолел десять ступеней и вышел на свежий воздух. Пригнув голову, чтобы избежать пули русского снайпера, Петер укрылся за стеной, которая каким-то чудом осталась неразрушенной.
Шел снег. Колючий северный ветер проникал даже сквозь каменные стены. Вдалеке вспыхивали сигнальные ракеты, время от времени раздавался треск пулемета. Последние несколько заводских труб не устояли под натиском Люфтваффе, проводивших бомбардировку на прошлой неделе. Фасады, зияющие выбитыми окнами, как призраки, вырастали из серого тумана. Занимался рассвет. Петер вдыхал запах горелого дерева, серы и покореженного металла, этот запах окутывал город уже много дней. Одно утешало: зимой не так воняли трупы.
