Точка невозврата - Банцер Сергей (читать полную версию книги TXT) 📗
Капрон неприятный для ноги. Нога от него жутко потеет, да и холодно на улице. Вон Бурятка — в шерстяных рейтузах. Удобно, лаконично, функционально. А я в капроне. Это потому, что задачи и цели у нас теперь с Буряткой разные. Бурятка пришла погулять, а я здесь по делу. Потому что теперь знаю волшебное слово. Знаю с того самого странного дня, когда мне приснился чудесный поезд и тетка-стоматолог сказала мне: «А теперь, деточка, придется потерпеть». Только пока я этого слова никому не скажу и потерплю, если надо. Да и предназначено волшебное слово не этим потным самцам, а совсем другим людям, солидным мужчинам с двумя просветами на погонах.
Танцы в восьмой квартире уже закончились, на столе остались одни объедки, водка вся выпита, натруженный магнитофон замолк. Праздничный вечер тихо катился к своему финалу.
Лось взял гитару и заскрипел свои странные песенки. Музыкальная фея явно не стояла у его колыбели, поэтому у Лося получается какой-то малохольный речитатив.
Плейшнер, с трудом составляя фразы заплетающимся языком и жестикулируя пальцами, говорит сидящей рядом Чесотке:
— Вот мой комбат, Галимов, спросит меня: «Лейтенант Плешаков, почему вы не были двое суток на службе?» А я ему: «А вы уберите сначала педерастов из части! Развели педерастов, как я приду на службу?» Вот ты как думаешь? — спросил он Чесотку.
— Гнида твой комбат, конь педальный! — брезгливо скривилась Чесотка. — Сам, наверное, дятел [10].
— Дятел, — утвердительно кивнул головой Плейшнер.
— Ну да! Развели дятлов, а я должен ходить на службу? Ты знаешь, как я тебя уважаю? Я же хотел быть тренером по плаванию. И невеста была у меня в Минске, Света. Вон ее фотография висит. Мастер спорта по гимнастике. Погибла в автокатастрофе на двадцатом километре минского шоссе.
— Не паси вола, Плейшнер, она же приезжала к тебе недавно, — сказала Чесотка. — Центровая такая девочка.
— Да, приезжала. Вроде она. Точь в точь, как она, не отличишь. Но я чую…
Лось отложил гитару и что-то бормотал, наклонясь к Шпале:
— Все пошло к черту! Я пьян, грязен, гнусен! Что мне осталось от одиночества? — Только самоуслада гнусностью и грязью… Это он растлил меня, будь он проклят! С этого и началась омерзительная душевная каша: пьянство, девчонки, скандалы, швырянье денег и поливание всего этого кошмарным соусом с кровушкой, — переживание под музыку. Вот что тянуло меня к Михаилу Михайловичу: он с упрямой сосредоточенностью, с блаженной, кривенькой улыбочкой изживал самого себя, горел в собственном чаду. Огонек был странненький — шипел и чадил, но Михаил Михайлович иного наслаждения не знал [11].
У Лося ко всем прочим его странностям еще феноменальная память. Это он цитирует по памяти что-то из Алексея Толстого, я уже слыхала когда-то раньше. И в шахматы Лось у любого выиграет. Кроме дяди Кеши. С Лосем как-то они сели играть, не на деньги, а так на интерес. Тяжелые были партии, долгие. Лось скрипел зубами, но дядя Кеша тогда выиграл все партии. Лось, помню, сильно огорчился, тогда его даже в местный вытрезвитель забрали. Потом приехал патруль и увез его на военном грузовике в комендатуру. Дело было летом, жара была страшная, так во дворе комендатуры Лося водой поливали. Он стоял в своей полевой форме, в портупее, фуражке и как-то по-детски улыбался, а солдат поливал его водой из шланга.
Затихает наш веселый карнавал. Все расселись по парам, мальчики с девочками. Я с Коляном, Плейшнер с Чесоткой, Лось со Шпалой и Бас с Буряткой. В наступившей тишине только слышно их бормотание:
— … Тогда пущу в ход руки, ноги, локти и зубы, — говорит Бас Бурятке, сопровождая свои слова лаконичными жестами. — Буду бить жестко, грамотно.
— Я совершил уголовное преступление: вчера на набережной встретил тайного агента большевиков, одного из убийц моей матушки, задушил его и бросил в Сену… — это Лось цитирует своего Толстого. Сидящая рядом Шпала внимательно слушает и молча кивает крупной головой.
— …Может, меня вчера ночью заменили на точную мою копию, понимаешь? Это совершенно невозможно проверить! — шепчет Плейшнер Чесотке. — А может, мы все возникли пять минут назад? Ты же знаешь, как я тебя уважаю?
— Ой, не паси вола, фуфло это, можешь потрогать меня…
— …Навел антенну локатора по телеприцелу на суслика и включил высокое напряжение. Суслик как запищит… — это рассуждает мой капитан Грей. — Если начхим будет мне в люк взрывпакеты бросать, я его лучом по яйцам… — вяло шлепает толстыми губами Колян. — Завтра в патруль по Борзе пойду заступать. Пойду на четвертый маршрут заступать, ага.
Четвертый маршрут патруля — это через вокзальный виадук, мимо хлебокомбината и рядом с моим домом.
— Ну так заходи ко мне, — говорю я так, между прочим. И взгляд из-под удлиненных ресниц сначала в угол, потом на нос, потом на предмет. «В угол, на нос, на предмет», — так говорит тетя Маша. Наверное, в ее время так делали девицы в ответ на приглашение кавалера на тур вальса. Называется «строить глазки». Ну, в мое время все кавалеры куда то подевались, а те, кто остались, вальса танцевать не умеют. А предмет — это вытаращенные болотные глаза моего военного друга Коляна Вислякова. Состроила я ему глазки, как положено, и продолжила:
— Чайку попьем, я пирог яблочный испеку. Тетка на ночную уйдет, что по городу тебе ночью шляться? Еще стрельнет кто-нибудь из-за забора обрезом.
Колян вскинул голову и сфокусировал на мне взгляд:
— А… Стрельнет. Пальнет, прямо в меня пальнет, в коммуниста… — Он нахмурил брови и потряс головой. — Но партия говорит: «Надо!» — и мы идем. Мы ведь смертники, Люсьен, жить нам два часа… — грустно сказал Вислый. — Но, если партия говорит: «Надо», значит, я приду. Жарь пирог, Люсьен, будем пить чай. Ага…
— Точно придешь? — спросила я.
— Слово офицера.
И опять Бас:
— … он заходит в санчасть и говорит: «Мы пришли!»
— Кто это «мы»? — спрашивает фельдшер.
— Я и триппер!
Бурятка смущенно захихикала и опустила раскосые глаза: китайским девочкам не пристало слушать такие пошлые анекдоты.
Чесотка сидит на коленях у Плейшнера и внимательно смотрит, как он, сжав кулак, медленно сгибает руку в локтевом суставе. Послышался слабый скрип.
— Люмбаго, — озадаченно пробормотал Плейшнер.
Лось опять потянул гитару. Пальцы путаются в блатном квадрате, он невидящим взглядом смотрит в одну точку и поет речитативом:
Голос Лося задрожал, он положил гитару и часто заморгал. Казалось, сейчас впрямь заплачет. Такое с ним случается иногда, с тех пор как его Наташка уехала.
Гитару подобрала сидящая рядом с Лосем Шпала. Дергая грубыми пальцами за три струны, она запела тонким голосом:
Вдруг с улицы прямо под окнами раздались истошные крики. Похоже, дрались несколько человек. Бас вскочил со стула так, что сидевшая на его коленях Бурятка, как куль, осела задницей на пол. Выглянув в окно, Бас накинул телогрейку и стремительной качающейся походкой выскочил в дверь. Лось прильнул вслед за ним к мутному стеклу и увидел при свете полной луны несколько темных силуэтов, оглашавших окрестности жуткими воплями. Там был уже и Бас, молотящий без остановки короткими и мощными конечностями. Среди дерущихся выделялся верзила, который стоял немного в стороне и на которого никто не обращал внимания. Внезапно верзила истошно заорал:
