Год порно - Мамаев-Найлз Илья (читать бесплатно книги без сокращений txt, fb2) 📗
Как оно? — спросил Марк.
Да опять эти сраные депутаты уселись работать. Я не понимаю, у них что, нет кабинетов? Почему они проводят встречи и заседания в кафе?
Андрей тайком показал фак в их сторону, и Марк улыбнулся.
Я просто не понимаю, как можно настолько не уважать человека. Знаешь, как они заказывают кофе? Поднимают руку.
Андрей продемонстрировал: вальяжно приподнял руку, расслабив пальцы.
У нас тут не ресторан, и я не их раб, чтобы ходить на цыпочках и выслушивать приказы.
Андрей любил говорить об абстрактном. О свободе, справедливости, равноправии. И хотя все это звучало наивно и неправдоподобно, слушать было приятно. Его лицо становилось серьезным в такие моменты, и возрастные изъяны — седина, морщины, подрагивающая челюсть — играли ему на руку, создавая образ премудрого старца.
Ты чего?
Андрей, улыбаясь своей маниакальной улыбкой, показывал депутатам факи то из-под стойки, то из-за стенки, а потом и в открытую. И каждый раз как-то по-новому: то нажмет на ребро ладони, словно на кнопку, и средний палец начнет медленно разворачиваться, то крутанет невидимую ручку, как для открытия окон в старых машинах. Марк показал ему еще один способ — фокус-фак: махнул левой рукой снизу вверх по сжатому кулаку правой руки, и на месте кулака оказался фак. Потом махнул рукой обратно — и снова кулак. Андрей согнулся и задрожал от смеха.
Андрей, крикнул один из депутатов. Еще американо.
Сию минуту, сэр, сказал Андрей в ответ, но те не распознали издевку.
Видимо, только неудачники могут ценить такие штуки и захлебываться желчным удовольствием от своих пакостей. Марк с Андреем хохотали в такие моменты и, хоть и осознавали свою жалкость, очень нравились и самим себе, и друг другу.
Иногда они общались на английском и обсуждали депутатов прямо в их присутствии. Те в лучшем случае говорили на ломаном английском, так что ничего не понимали, как не понимали ни культуру, ни ценности, которые и Андрею, и Марку были близки. Несмотря на это, они то и дело травили анекдоты про американцев, делились теориями заговоров про англичан и в целом выдавали много глупостей с серьезным лицом.
Они же идиоты, часто удивлялся вслух Андрей. Почему они у власти?
Не знаю. Может, потому что они the devil we know.
Этот город, его обреченность со временем совсем покорежили Андрея. Все смотрели на него как на психа, и им он в итоге и стал. Он набивал кулаки о деревья. Придумывал шутки, которые даже Марк уже не мог понять. А однажды, когда Марк попросил показать ему пару приемов рукопашного боя, Андрей чуть не сломал ему бедро и плечо, уложив лицом прямо в грязный пол. Марк пугался его сумасшествия, но очень его жалел. Поэтому нисколько не осуждал Андрея, когда тот решил переехать со своей девушкой и ее сыном в Крым. Может, солнце и морская вода все исправят — Марку тогда казалось, что этого будет достаточно.
Депутаты еще долго обсуждали, что, мол, вот они какие, либералы, — аннексия-аннексия, а сами едут туда жить. Откуда им было знать человека, если они даже не готовы были подойти к стойке, чтобы сделать заказ. Да что уж там, они и здоровались-то через раз.
Тот бездомный и правда оказался художником. У него было имя — Генри. Наверное, его звали по-другому, но Марку и другим он представился так. И он был не совсем бездомным — снимал место в хостеле. Это походило на правду. Марк и сам думал там поселиться, когда только ушел от родителей, но у входа наткнулся на людей, которые выглядели как сбежавшие заключенные. Ну и передумал.
Генри вполне мог быть одним из них. Тем более что он действительно был бывшим зэком.
Помнишь, какая была раньше набережная?
Да, только деревья и песок.
Там я и закопал пистолет.
Генри называл себя киллером. В девяностых ему заказали человечка, и он его убил. Наверное. Никто точно не знал. Сам Генри предложил несколько версий. Люди выдавали свое нутро, выбирая, какой из них верить. Марк предпочитал верить тому, к чему в этот день склонялся сам Генри.
Генри был высоким, старым и тощим. С маленькой головой, как у младенца. Только лицо у него было вечно распухшее и словно под анестезией. Генри не глотал слюну вовремя и, когда той скапливалось нестерпимо много, всасывал все внутрь и цокал. Из-за этого с ним было не очень приятно общаться, и все его избегали.
У художника из головы растет антенна, говорил Генри. Она соединяет его с богом. Поэтому я просто трансмиттер, Марк. Я ловлю его сигналы и транслирую их на полотна.
Однажды он пришел со своей музой, которая вдохновила его на создание наиболее удачных картин. Саму женщину нельзя было назвать красивой. Обветренная, раздутая, она походила на мешок с углем. Смеялась по-мужски, с присвистом. Но улыбка добродушная, несмотря на то что пара зубов отсутствовала, а другие были желтыми, с отколотыми уголками. Они пришли просить денег, и женщина старалась быть милой. Это пугало. Она напоминала кортасаровскую бездомную под мостом, и Марк невольно представлял, как лежит с ней у Сены и она лезет своей единственной рукой ему в штаны.
Генри любил рассказывать Марку об искусстве, а Марку на удивление нравилось его слушать. Он даже признался Генри, что хотел переводить художественную литературу, но никто его не взял, да и на жизнь этим не заработать — поэтому переводит порно.
Марк, ты тоже художник. Я вижу антенну на твоей голове. Другие этого не поймут, они никогда не увидят, никогда не почувствуют, но я вижу.
Ну нет, я же ничего не создаю.
Создаешь. Просто твоя антенна направлена на людей.
В детстве Марку казалось, что именно такие люди, как Генри, знают о мире больше всех. Подростком он иногда ездил на электричке в Казань и по пути болтал с бездомными обо всем на свете. То есть просто слушал, как те рассказывают обо всем на свете, — отвечать ему было нечего. Слишком уж мало и хорошо он жил, чтобы это было кому-то интересно. Потом приходили проверяющие и высаживали безбилетников. А Марк ехал дальше, уставившись в окно, размышляя о словах бездомных. Они казались ценнее слов других людей, ведь ничего, кроме них, у его попутчиков давно уже не было. А теперь Марк не верил и им.
Генри подрабатывал маляром. Как-то раз он пришел в запачканной рабочей одежде. Один из посетителей спросил его про картину, а он забыл, что он художник. Открывал рот, из которого тянулась слюнка, и не мог ничего сказать. Марк посмотрел ему в глаза и увидел одуревшую пустоту бесконечности. Наверное, туда и попадают после смерти. От одного лишь ее вида Марку очень захотелось жить.
Зимой деревья покроются льдом, воздух затянет обжигающим паром и Генри будет пьяным избивать свою однорукую музу прямо на крыльце кофейни. Она начнет бить его в ответ, и они закувыркаются, матерясь и издавая нечеловеческие звуки. Однорукая женщина окажется тяжелее и сильнее его. Они столкнут литровку пива, и коричневая жижа примерзнет по всей лестнице. Марк потратит час, чтобы отколоть ее от плитки, и на целый день возненавидит Генри. А потом один из посетителей пожалуется, что картины этого мудака, зэка, убийцы висят на стенах кофейни, в которой сидят приличные люди. Их снимут. Генри перестанет приходить. И они встретятся на улице в последний раз — Марк, Генри и однорукая муза. Те увидят Марка курящим и скажут своими беззубыми ртами, чтобы курил не взатяг, иначе зубы пожелтеют и будут плохо пахнуть. Марк даст им пару сигарет. Они вместе покурят и больше уже никогда не встретятся.
Но еще тепло. И Генри зашел в потертой кожаной куртке и выложил на стойку золотой телефон. Это было глупо, учитывая, что сразу после этого он сказал, что не сможет вернуть долг.
Ладно, я не тороплю.
Генри всосал слюну и цокнул. Потом покачал головой и сказал, что хочет вернуть долг картиной. Уверял, что она стоит больше, чем он должен. Марк отказался платить сверху, и Генри расстроился, но положил пакет с картиной на стойку.
