Женщина-зима - Знаменская Алина (книги хорошего качества .TXT) 📗

Тимоха пробрался осторожно, заглянул. Никого в комнате. Постель застелена, на столе пусто, чисто. Будто и не ночевали здесь.

– Э-эй! Кто там? – донеслось до него из глубины огорода. Есть! Застукала…

Тимоха цветы за спину, стоит как ни в чем не бывало.

– Здрасьте, теть Кать! Марина дома?

Катя Плешивка собирала в банку колорадского жука. Увидев Тимоху, закрыла банку крышкой, отряхнулась. Пошла навстречу.

– А, Тимофей… Ты к Марине, что ли? Пошли в дом, чего на жаре-то стоять?

Тимоха не стал возражать. Потащился за Плешивкой в дом. А цветы за спиной прячет.

Плешивка вымыла руки под рукомойником, попила воды.

– Квасу хочешь?

Тимоха выпил квасу. Прошли в зал.

– Уезжать собралась наша Марина, – вздохнула Плешивка и кивнула в сторону спальни. Тимоха проследил ее взгляд. В Марининой спальне на полу стояли ее вещи – большая сумка на колесиках и чемодан.

– Куда? – не понял Тимоха. – Не говорила ничего… В отпуск, что ли?

– В отпуск… Кабы в отпуск! Совсем…

– Как – совсем? – не поверил Тимоха. – Куда?

– К милому свому, в город.

– Как – к милому? – повторил Тимоха. – Он же…

– Женат, – кивнула Плешивка. – Знаю. Вчерась она мне призналась. Женат, говорит, теть Кать, но обещал развестись. Так и сказал в прошлое свидание: разводиться буду. Приеду, мол, за тобой. Будь готова. И число назвал, сегодняшнее. Она давеча весь день вещи складывала.

– Приехал? – упавшим голосом спросил Тимоха.

– Приехал. – Катя рада была поговорить. Она долго жила одна. А Марина не слишком разговорчива. И вдруг – гость. Слушает, не перебивает. – Вещи вон стоят. Не взяли пока. «Мне, – сказал, – надо с тобой поговорить». Посадил в машину и увез. Вот жду. Уедет ли, останется? Не знаю…

Тимоха не мог говорить. Потому долго молчал, а Плешивка все что-то рассказывала, рассказывала.

– Ну, я пошел… – наконец выдавил он. Поднялся, вышел на улицу. Как во сне добрел до угла, вспомнил про удочки. Вернулся за ними. Так и шел – с удочками и букетом васильков. Потом цветы выбросил.

У дома стояли старые «Жигули», «пятерка». Значит, тетка приехала из райцентра. Никого не мог сейчас видеть Тимоха, ни с кем не мог разговаривать. Положил удочки у дедова забора и пошел куда глаза глядят.

Добров решил показать Семену место под конноспортивную школу. И Ростик пошел с ними. А сестры остались готовить окрошку. Не виделись они давно, обеих поглотила словно с неба свалившаяся личная жизнь. Некогда было обменяться мнениями. Теперь, оставшись одни, они торопились наверстать упущенное.

– Как Семен? – первая спросила Полина.

– Как шелковый! – кивнула Любава и перешла на шепот, хотя знала, что в доме никого нет: – Настоял продать магазин, представляешь? Хочет взять в аренду лимонадный цех. Квас делать газированный.

– Я говорила тебе, что он вернется? Говорила? – озорно блестела глазами Полина. – А ты – не приму, то-сё…

– Куда ж деваться? – вздохнула Любава, пряча хитринку в улыбке. – Жизнь вместе прожили как-никак. Не чужие… Ну а ты, сестрица, я смотрю, тоже век вдовствовать не собираешься…

Полина боялась говорить о них с Добровым. Об их счастье. Казалось оно ей неправдоподобным, а оттого – зыбким, непрочным.

– Мне странно все это, – призналась она, перестав кромсать картошку. – Иногда кажется – проснусь, и все исчезнет. И он, и все… И опять я одна. И ничего нет…

– Странно ей! – воскликнула Любава. – Что странного-то, я не понимаю? Встретились два человека, полюбили. Не бывает, что ли?

– Бывает, но такое… Он ведь совсем свою жизнь изменил ради меня. Совсем, круто. А если он поймет, что не может жить в деревне? Поймет и уедет?

– Ох, ох, ох! Заголосила! Изменил – значит, хотел этого. Значит, что-то его в той жизни не устраивало. Искал чего-то, вопросы себе задавал. Уважаю я таких. Чего смеешься? Уважаю. Вообще на мужиков смотрю как на детей. Все дети, все играются в кого-то. Кто в царя играет, кто в бандитов, кто в деловых и крутых. А настоящих, которые не играются, тех мало. Вот твой Добров – настоящий. Из тех, кто придет, трезво оценит, разрулит любую ситуацию. Силой, но без подлости. Молодец. И ты, Поля, молодец, что счастья своего не упустила.

– Сплюнь!

Любава суеверно сплюнула три раза через левое плечо и постучала по столу.

– Кстати, тебе привет от Панина.

– Батюшки! Что это с ним? Вспомнил…

– Да так, виделись. Предложил мне выдвинуть свою кандидатуру в районную Думу.

– А ты?

– Обещала подумать. Ну так вот – не наврал он про дом для врача общей практики-то! Проект показывал. Ничё домик. Полдома – для приема больных, полдома – жилая. Балкон, усадьба – все дела.

– Хорошо бы, – вздохнула Полина. – Я соскучилась по работе.

– В медицину уйдешь – по клубу своему будешь скучать, по театру.

– В театре можно остаться для души. Клавдия Семеновна новую пьесу подобрала. Только с кем ставить-то? Ольга в декрет уйдет, Володька с Ирмой уехали.

– Ничего о них не слышно?

Полина сходила в спальню, принесла конверт.

– Вот, Ирма письмо прислала. Правда, обратный адрес – до востребования. Боится.

Любава развернула письмо. Оттуда выпала фотография. Она говорила сама за себя. На снимке они были втроем: Ирма смеялась и прижималась к Володькиному плечу. Тот держал на руках Катю. Малышка тоже смеялась и показывала пальцем в фотоаппарат.

– Счастливы, значит, – сделала вывод Любава. – И слава Богу. Ну а Гуськовым не позавидуешь, – после паузы продолжила она. – Как говорят, беда не приходит одна.

– Макаровну жалко. Сразу оба сына за решетку попали. Она только после операции, слаба еще. Я на днях к ней заходила. Похудела она, есть ничего нельзя, диета.

– Чё жалеть-то? – возразила Любава. – Они знали, чем занимались. Хотя, конечно, оказались крайними. Знаешь, как на самом деле было? Как раз перед выборами губернатора объявили месячник по борьбе с преступностью. Ну, как обычно. Нужно что-то крупное раскрыть, отчитаться. Мишкин звонит Лысенькому (это их глава, бандитов местных). Звонит, значит, Лысенькому и говорит: как хочешь, я должен кого-то поймать. Сдавай, мол, кого не жалко. И работай дальше.

– А тот что?

– Тот не соглашается: моих, мол, пацанов не трогай. Я тебе, мол, плачу исправно и отвали. Тогда Мишкин говорит: меня могут снять за то, что месячник плохо провел, придет новый вместо меня и твою контору накроет.

– Ну? – Полина бросила все дела, голову на локти положила, слушала.

– Тот задумался. Есть резон в словах мента, как ни крути. Кого-то придется сдать. А Мишкин и говорит: вот твои Гуськовы засветились со своей мамашей, народ бог весть что про них перед зданием администрации кричал, и тем более на камеру сняли.

– Да, Ванюша мне показывал.

– Ну вот. Про них все, мол, знают, что они в своей мастерской краденые машины разбирают. Жалко тебе их, что ли?

– И Лысенький согласился?

– Он не дурак. С Макаровной-то у Павла прокол вышел. Она, как очнулась, как все узнала, наехала на Павла. Тот побежал заявление забирать. Псих. Ну, ты эту историю знаешь.

– Да, Макаровна меня не подвела, – согласилась Полина. – Дай Бог ей здоровья.

– Будет здоровье с такими сыночками, – отозвалась Любава. – Ну так вот. Лысенький подумал и сдал Гуськовых.

– Да… – потрясенно выдохнула Полина. – Ну а ты-то откуда все знаешь?

– Боже ты мой! – всплеснула руками Любава. – Тоже – секрет! Райцентр – та же деревня. Кирюхин под хмельком своей жене проговорился, а она у меня в пекарне тесто берет на пироги каждую субботу. Я теперь все дела знаю.

– Так оставили Мишкина-то?

– Мишкина оставили, Снежко перевели и еще кое-кого местами поменяли.

– А еще какие у вас новости? – доставая из холодильника квас, спросила Полина.

– У тети Стеши опять курей украли, – бесстрастно сообщила Любава. – Новых. Бройлерных.

Полина несколько секунд молча смотрела на сестру, а затем начала смеяться. Сначала короткими порциями. Ей вторила Любава. Потом смех затянулся. Они смеялись теперь, едва взглядывая друг на друга, не в силах остановиться. Когда мужчины возвращались домой, издалека услышали заразительный звонкий смех своих женщин.