Девять месяцев из жизни - Грин Риза (электронные книги без регистрации txt) 📗
– Хорошо, – говорю я. Просто не верится. Она даже не собирается срезать мне зарплату? – Я думаю, это совершенно справедливо.
– Вот и отлично. Ладно. Новые контракты будут готовы только в мае, так что мы просто вышлем тебе твой договор по почте, ты его подпишешь и пошлешь обратно.
Надо поскорее отсюда выбираться, пока она не передумала или пока я не проснулась и не поняла, что мне все это снится. Кряхтя, поднимаюсь со стула:
– Хорошо. Спасибо. Ладно, увидимся.
Линда кивает и возвращается к своей работе, а я двигаюсь к выходу.
– Лара! – кричит она мне вслед.
Черт. Все пропало. Она поняла, что ее надули. Я не дышу и жду худшего.
– Да, – говорю я, поворачиваясь к ней.
– Если мы не увидимся до того, как ты уйдешь в декрет, – удачно разродиться!
Я выдыхаю.
– Спасибо. Увидимся в сентябре.
Она кивает и снова принимается стучать по клавишам. Я выхожу из кабинета и, как только за моей спиной захлопывается дверь, исполняю ритуальный победный танец девятого с половиной месяца беременности.
Последний день на работе – полный хаос. Все колледжи страны сговорились выслать ответы моим деткам в один день, и у моего кабинета с утра выстроилась длиннющая очередь. В коридоре они все обычно стоят с каменными лицами – те, кто недовольны судьбой, не хотят, чтобы их кто-нибудь видел недовольными, а те, кто довольны, не хотят выглядеть слишком довольными (впрочем, каждый год находится один засранец, который на следующий день после получения ответа заявляется в школу в футболке с надписью «Йельский университет»), но я уже достаточно освоилась в своей работе, чтобы с первого взгляда определить, кто с какой новостью ко мне идет. Прежде чем впустить деточку в кабинет, я смотрю сквозь застекленное окошко двери на выражение лица следующего в очереди, чтобы встретить его сочувственным похлопыванием по плечу, а то и утиранием слезы, или аплодисментами и широкими братскими объятиями. И, представьте себе, никогда не ошибаюсь.
Марк пришел одним из первых. Разумеется, я уже знала, что он с хорошими новостями, но у меня все равно мурашки побежали по коже, когда я увидела, насколько он счастлив. Ничто не может так порадовать в начале апреля, как общение со счастливыми выпускниками. Ну, разве что – весенняя распродажа обуви у «Наймана Маркуса», а выпускники пускай будут на почетном втором месте.
– Вы ведь знали, да? – спросил он.
– Клянусь тебе, понятия не имела.
Все школьные консультанты по высшему образованию придерживаются неписаного правила – не позволять внутренней информации выйти наружу. Если бы родители знали, что я получаю информацию раньше них, меня бы затерроризировали звонками, а учитывая наш школьный контингент, и взятками. Что, как мне иногда кажется, не так уж плохо, но тем не менее... Терпеть не могу приносить плохие вести и не собираюсь этим заниматься. Для этого существуют приемные комиссии.
– И что ты выбрал? – спросила я. – Или еще не решил?
– Пока не уверен. Я бы пошел в Нью-Йоркский, но моей маме очень понравился Бостонский. Она говорит, что это самый университетский город.
– Он и есть самый университетский город, – сказала я. – Там и студентов больше, и обстановка более располагающая, чем в Нью-Йорке.
Знаю, знаю. После всех тяжких испытаний, через которые мне пришлось пройти, мне самой не верится, что я отговариваю его от Нью-Йоркского. Но знаете, если уж я приняла решение делать все, как надо, никаких исключений я делать не буду. И к тому же у меня теперь просто нет причин расстраиваться, если он туда не пойдет.
Мы с Марком решили оставить окончательное решение на потом, до мая еще есть время, так что я ему велела написать мне на домашний e-mail и уверила, что он нисколько меня этим не обременит, ведь мне интересно узнать его выбор.
Я встаю из-за стола, чтобы посмотреть, кто следующий, но оказывается, что очередь незаметно рассосалась. В коридоре осталась только одна рыжая девчонка. Она сидит за столом спиной ко мне и что-то читает. Я ее явно не знаю – наверное, из класса, который на будущий год будет выпускаться, хочет обсудить со мной расписание. Я привлекаю ее внимание деликатным покашливанием.
– Я могу чем-то помочь? – спрашиваю я.
Она поворачивает голову, и я понимаю, что это Тик.
– Извини, – говорю я. – Я тебя не узнала. Ты теперь такая рыжая.
– Ага, – говорит она. – Это мой новый имидж для Калифорнийского университета. Ну, вы знаете – «красно-золотые, ура, вперед, троянцы»...
Я изображаю озабоченность во взгляде.
– Теперь мне надо озаботиться, что ты будешь скакать по полю с красными помпончиками?
Тик в ответ изображает невинную идиотку.
– Вы знаете, говорят, у них все футболисты такие лапочки...
– Ну вот, а ты боялась, – говорю я и веду ее к себе в кабинет. – А если серьезно, Тик, что происходит?
Она усаживается на тот же стул, на котором всегда сидит в моем кабинете, но что-то в этой привычной картине явно изменилось, и не только цвет волос. Она стала как-то... меньше. Легче. Не похудела, нет. Просто почему-то стала легче.
– Я тогда на вас очень разозлилась, – объясняет она. – Страшно разозлились. Я уже готова была рассказать всю историю маме, чтобы посмотреть и позлорадствовать, как она на вас наедет, и вас уволят, застрелят, я уж не знаю что. Но в тот день ее дома не было, а когда на следующее утро я проснулась, на столе лежало письмо из Калифорнийского, и...
Она замолкает, подбирая слова, и тут до меня доходит: сумка. Вот почему она выглядит по-другому. На ней больше не висит эта чудовищная сумка, которую она всегда везде с собой таскала. Я, по-моему, ни разу не видела ее без сумки – разве что на рождественской вечеринке, в платье от кутюр, но это не считается.
–...и, я не знаю, у меня внутри что-то сломалось. Я вечно жалуюсь, как мне надоело, что со мной обращаются, будто я какая-то особенная, что я хочу к себе нормального человеческого отношения – а когда наконец я его получаю, то начинаю лезть в бутылку. Знаете, я вдруг поняла, что вы абсолютно правы. С какой стати я буду учиться в том месте, до которого реально не дотягиваю? Это ведь не ваша вина, правда? Это я валяла дурака последние четыре года. – Она пожимает плечами. – Так что я всем сказала, что хочу в Калифорнийский. Незачем вам расплачиваться за мой выпендреж.
Она снова замолкает и мрачно смотрит в пол. Когда она снова начинает говорить, голос у нее настолько тихий, что ее едва слышно:
– И я хочу, чтобы вы были со своей дочкой. Ей повезло, что вы хотите быть с ней. Мне жаль, что моей маме этого не хотелось, когда я была маленькой.
Похоже, что она понимает, что перегибает палку, потому что вдруг замолкает и весело смотрит на меня:
– Ну, сейчас-то мне бы хотелось, чтобы она отстала от меня, на хрен, а в детстве это было бы супер.
Я улыбаюсь:
– Даже не знаю, что тебе и сказать, Тик. Ты действительно повзрослела с прошлого лета. Посмотри на себя. В августе ты собиралась бросать школу и сбегать с парнем в Нью-Йорк, а теперь я вижу взрослого человека, вполне зрелого и перспективного. Кто бы мог подумать?
– Да-а-а, – говорит она. – И кто бы мог подумать, что вы во всем этом сыграете главную роль? В августе вы бы меня с потрохами продали за десять баксов.
В точку. Умненькая девочка. Я всегда так говорила.
– Мне жаль, что я заключила тот договор с Линдой.
– Мне тоже жаль, что вам пришлось это сделать.
– Значит, мир? – спрашиваю я.
– Ага, – говорит она. – Мир. Ладно, мне уже надо идти, я просто зашла попрощаться. Говорят, сегодня у вас последний день.
– Да, – киваю я. – Во вторник я еду в больницу. Я встаю и провожаю ее до двери.
– Не забывай про меня, когда будешь в колледже. Пиши мне иногда, хорошо?
– Обязательно, – говорит она. – Удачи с ребенком.
Мы стоим на пороге кабинета и обе мнемся, не зная, что сказать. Потом Тик без предупреждения бросается мне на шею и крепко обнимает.
