Мгновения жизни - Коббольд Марика (бесплатные полные книги .txt) 📗
Джорджи тайком пробирается ко мне в комнату. Осторожные взгляды, которые он то и дело бросает через плечо, и то, что он ходит на цыпочках, вызывают у меня смех. Но я перестаю смеяться, когда узнаю, что Джейн велела ему, прежде чем идти ко мне, обязательно известить ее об этом, иначе я снова могу заболеть и уехать. «Ты ведь не хочешь, чтобы из-за тебя твоя мамочка заболела, правда, Джорджи?» Он был озадачен: да-да, именно так он и сказал: озадачен. Как я могу заболеть только потому, что он рядом со мной? Особенно если учесть, что я всегда очень рада видеть его.
Я крепко прижимаю сына к себе и говорю, что, конечно, я не заболею, оттого что снова вижу своих любимых дорогих детей. Но когда за ним приходит Джейн, я не могу сдержать гнев. Я говорю ей, чтобы она прекратила кормить моих детей подобной ерундой.
— Я не потерплю того, что вы постоянно подрываете мои отношения с семьей. Собственно говоря, Джейн, я считаю вас главным разрушительным фактором в своей жизни. — Я сама удивляюсь своей откровенности, но голос мой остается ровным, вежливым, как если бы я вела светскую беседу. Я смотрю, как Джейн выбегает вон, вся в слезах, шумно протестуя.
Ко мне в комнату приходит Артур. Я ожидаю, что он станет упрекать меня, за то что я расстроила Джейн. Вместо этого он садится рядом со мной и берет за руку. Щеки у него горят, в глазах стоят слезы.
— Я делал то, что считал нужным.
— Что ты имеешь в виду? Когда?
— Клиника. Сэр Чарльз — один из лучших специалистов в своей области. Ты внушала мне страх, Луиза. Твои перепады настроения. Неделями ты ходила, словно лунатик, которого никто и ничто не может разбудить. Потом у тебя началась какая-то мания. А затем эта твоя картина, эта твоя фантазия… о тебе и бедной Виоле. Что мне оставалось делать? Надо было думать о детях.
— Что ты ждешь, чтобы я сказала?
Мой муж опускается передо мной на колени и утыкается лицом в мои колени. Я чувствую его слезы сквозь тонкий шелк платья. Я смотрю, как солнце садится за огромными дубами, и со вздохом поднимаю руку. На мгновение я задерживаю ее в воздухе, а потом опускаю на кудрявую голову Артура.
Джейн Дейл уехала. Теперь она работает секретарем у Дональда Аргилла и в своих письмах рассказывает нам о том, что очень счастлива на новом месте. По ее словам, Лондон представляется ей «веселым и возбуждающим».
На день рождения Артур дарит мне жемчужное ожерелье. И кое-что еще. На лице его неловкость, когда он протягивает мне коробочку.
— Она приходила сюда перед самым отъездом, чтобы навестить тебя. Я сказал ей, что посетители к тебе не допускаются. Она попросила меня передать тебе это. Боюсь, что я выжидал до сего момента… — Я поднимаюсь на ноги и иду к себе в комнату. Там я сажусь у окна и разворачиваю подарок. Это серебряный портсигар. Я читаю надпись: «Навеки Ваш Форбс».
Я возвращаюсь в гостиную. Но когда все в доме засыпают, я пробираюсь в студию мужа и беру то, что мне нужно. Я работаю и этой ночью, и каждую следующую на протяжении двух недель, удовлетворившись электрическим освещением. Каждое утро, перед рассветом, я мою кисти и прячу палитру, надеясь, что муж ничего не заметит. К счастью, Артур очень неаккуратный работник. Холст я храню в оружейной.
Когда я наконец заканчиваю работу и краска высыхает, я упаковываю свою картину и пишу на пакете адрес родителей Виолы в Нортбурн-мэнор. Я прошу Дженкинса, нашего садовника, доставить картину по назначению. До сего дня я не знаю, получила ли она ее.
НЕЛЛ ГОРДОН: В фотографии существует огромная серая область между легитимной документальностью и вуайеризмом, между искусством и спекуляцией. Именно сюда вторглась Грейс Шилд со своими фотографиями, запечатлевшими очень личные моменты умирания и смерти, и завоевавшими главный приз.
Когда следующим летом Грейс вернулась в домик на мысе Кейп, она ожидала, что он разочарует ее. Он должен был некрасиво уменьшиться в размерах, а его побеленные стены — утратить свой мягкий меловой цвет, сохранившийся в ее памяти, и приобрести неопределенно-грязный оттенок. И вид из спальни, как она предполагала, наверняка покажется ей обыденным, а не одухотворяющим. Но когда она открыла старым большим ключом заднюю дверь и вошла внутрь, все оказалось именно таким, как она помнила, вплоть до запаха воска и соли; не было только изгрызенной плетеной корзины Плутона из ивовых прутьев и его красно-белой вязаной подстилки. Она знала, что Плутона здесь тоже не будет. В середине зимы ей написал Дилан Леннокс и сообщил, что однажды холодным утром сердце старой собаки отказало, когда она бегала по пляжу. Он похоронил Плутона под кленом, завернув в его любимую подстилку, которую связала мать Дилана, искусная мастерица.
Грейс оставила чемоданы у двери и прошлась по дому. Через гостиную, выкрашенную в бледно-голубой и лунно-желтый цвета, она вышла на открытую деревянную веранду и поднялась по узкой деревянной лестнице в их спальню. Она опустилась на кровать и провела рукой по старому стеганому лоскутному одеялу. Потом прилегла на постель и, закрыв глаза, улыбнулась, представляя себе, что лежит здесь рядом с Джефферсоном.
Он позвонил вечером и вообще звонил каждый вечер, но пока не мог сказать точно, когда сумеет приехать к ней и на сколько. Следующие несколько недель она прожила в тревожном ожидании, ей не сиделось на месте, и на душе было неспокойно. Она внезапно просыпалась по утрам, вырываясь из цепких объятий сна, который толком не могла вспомнить, и быстро вскакивала с постели, сгорая от нетерпения начать новый день и приступить к работе. Она приехала сюда не для того, чтобы ожидать своей всеобъемлющей любви и возлюбленного на полставки, у нее были еще и другие планы. Но внутреннее беспокойство оказалось серьезной проблемой. Для того чтобы сделать нужные снимки, надо было сосредоточиться. Мысли ее были поверхностными, похожими на скользящих по воде водомерок, — слишком легкими, для того чтобы погрузиться в мрачные глубины, где только и можно было наткнуться на интересные сюжеты.
И еще что-то случилось с Джефферсоном. С прошлого лета они виделись всего три раза. У них были одна неделя в Лондоне, пара дней в Париже в самом начале года, а потом четыре дня в Нью-Йорке перед Пасхой. Он отменил свою поездку в Лондон, запланированную на май, ровно за две недели до приезда, и причина, на которую он сослался — много работы, — показалась ей неубедительной. Но она знала, что он по-прежнему любит ее, и безоговорочно верила ему.
— Ты не должна так вести себя, — заявила ей как-то Анжелика. Она заскочила к ней с бутылкой водки и пачкой салфеток «клинекс». — Ты, конечно, глупа, но не настолько же. — Анжелика в очередной раз осталась одна, и по тому, как она разговаривала, можно было заключить, что это единственный приемлемый для нее способ существования. Она налила им обеим по полстакана водки. — Перестань, Грейс, передо мной можешь не разыгрывать храбрость.
Грейс посмотрела на нее опухшими от слез глазами.
— Я не храбрюсь. У меня просто разрывается сердце. — Она вытерла лицо рукавом свитера. — Но не оттого, что я думаю, будто он меня не любит. Я ждала его слишком долго, чтобы терзаться бессмысленными подозрениями. Мне грустно, вот и все, грустно потому, что его нет рядом. И еще я беспокоюсь о нем. Последний раз, когда я видела его — это было в Нью-Йорке, — я пришла в ужас, такой он был худой. Я не могла отвести от него глаз, а потом мне стало еще хуже: он прикрылся, словно я заставила его устыдиться собственного тела. Тело его было таким же прекрасным, просто он очень исхудал. Он сказал, что всему виной стресс, только и всего. Слишком много работы, что-то в этом духе.
— Мужчины не должны быть чересчур худыми. В противном случае это лишний повод их не любить.
— Тебе не кажется, что подобные мужененавистнические суждения несколько устарели?
