Возраст третьей любви - Берсенева Анна (книги регистрация онлайн .TXT) 📗
Глава 3
Бывало много работы летом, из-за лесных пожаров.
Хватало работы весной, потому что обязательно уносило на льдинах рыбаков. Объясняй им, не объясняй, предупреждай по местному телевидению, не предупреждай – все равно толпы любителей подледного лова будут торчать со своими удочками на ноздреватом апрельском льду, пока он, проклятый, не растает совсем.
А к осени работы в отряде становилось, к счастью, поменьше. Если только искать кого-нибудь: осенью люди разбредались по лесам, собирали ягоды – боярышник и морошку, и лимонник, и плоды лианы актинидии, и еще папоротник на всю зиму, как корейцы. Но корейцы-то хотя бы не терялись в лесу, а остальные – сколько угодно.
На поисковые работы Юра обычно летал вместе со всеми, хотя числился в отряде врачом, а не спасателем. Но кто его знает, в каком состоянии находится человек после нескольких суток блуждания по тайге, каждый час может быть дорог. А у него был такой врачебный опыт, какого не было, пожалуй, ни у одного человека на всем Сахалине. После того что приходилось делать в Ленинакане и в Ткварчели, он мог бы, пожалуй, даже оперировать в лесу, не то что первую помощь оказывать.
Недавно трое суток искали двух пацанов. На вездеходах прочесали всю тайгу в таком радиусе, что туда и на вертолете не долететь, не то что мальчишкам пешком добраться. А заметили их случайно, все-таки с вертолета, почти у самого берега залива – хотя, кажется, сто раз здесь прошли.
Старший мальчик Митя сломал ногу и был уже без сознания, а второй, двенадцатилетний Витя, тащил его на себе, сам не зная куда, и к тому времени, когда их наконец нашли, не мог уже ни есть, ни даже говорить, только дрожал, как в лихорадке, от пережитого потрясения.
В вертолете, по дороге в больницу, Гринев поставил Мите капельницу, а Вите вколол успокоительное. И делал вид, что не обращает внимания на его слезы: чтобы мальчишка не стеснялся… Хотя тому, наверное, уже не до стеснения было.
В остальном же было спокойно. Путч в Москве кончился, обсудили его, обговорили и забыли: у людей своих проблем хватало.
Времена, когда Сахалин казался Гриневу какой-то землей обетованной, где все просто и ясно, – давно миновали. Да он теперь и вообще не искал ничего такого – никакой этой абстрактной ясности, за которую можно хвататься, как за соломинку. Особенно после Абхазии, о которой вообще не мог говорить и не любил вспоминать. Теперь он просто жил, работал как мог – как все и немножко больше – и не питал пустых иллюзий.
Дома он не был давно, два года обходился без отпуска, хотя тянуло, конечно, увидеть родных. Юра и сам не понимал, что же все-таки удерживает его от обыкновенной поездки домой. Иногда он с удивлением думал, что это его чувство похоже на страх… Но почему, но перед чем? Совершенно непонятно.
И вообще, да какой же страх! Он же в Абхазию слетал за это время, и неужели в сравнении с пережитым там можно было считать страхом то странное чувство, которое охватило его в Домодедове в тот день, когда он прилетел с Сахалина?..
Тогда, по дороге в Абхазию, Юра стоял в аэропорту посреди зала ожидания и как-то странно, замедленно думал: «Успею домой заскочить до самолета на Минводы?» Но тут Борька подбежал, заторопил: «Юра, какое «домой», нам еще во Внуково отсюда пилить, опоздаем на рейс, потом совсем застрянем, да туда ж теперь труднее попасть, чем когда-то в пляжный сезон, поехали, поехали, автобус стоит, телеграмму дашь потом своим, и хватит!»
Да и сам он так кстати вспомнил в эту минуту: выходной же, они наверняка на даче. И тут же почувствовал какое-то душевное облегчение: в самом деле, теперь не до того…
Так и получилось, что два года Гринев не был дома. И у него здесь никто еще не был. Он же сам собирался вот-вот приехать, но отпуск пропал из-за Абхазии, а потом Полинка поступала в Строгановское, и Юра категорически запретил маме срываться из Москвы. Ну что такое, в самом деле, все же у него в порядке, сам скоро явится, а за Полинкой глаз да глаз, как бы не выкинула какую-нибудь штучку, она это умеет…
Так он и жил здесь, как в плотном и спокойном коконе, и чувствовал, что все меньше хочет из него выбираться.
Гринев сидел в санчасти у пограничников и злился на всех и вся, а больше всего на собственную дурость. Потому что на чужую дурость какой же толк злиться? Все равно что на метель или туман. А на свою – имеет смысл, чтобы не наступать на грабли дважды.
Нынешние непростительные «грабли» заключались в том, что он на слово поверил местному фельдшеру, который и вызвал его на остров Монерон.
– Так-то вроде ничего! – доносилось из хрипящей телефонной трубки. – Так-то вроде не особенно, товарищ военврач! Пьяных же, сами знаете, Бог любит! Только ногу вот поломал и, кажется, ребро еще. Стонал, пока я ему промедол не вколол, теперь лежит ничего. Только надо бы вам самому глянуть, в больницу, видать, надо его… На катере вас хлопцы доставят в лучшем виде, никакого вам не будет беспокойства!
Какой он «товарищ военврач» и при чем здесь его беспокойство – ну, на это плевать. А вот на то, что не подняли сразу же вертолет, – на это уже не плевать, да еще как не плевать! Юра сам не понимал, как он мог пойматься на успокоительный тон дурака-фельдшера и на то, что «пьяных Бог любит», как он согласился добираться до острова пограничным катером? Может, даже просто поленился: погранзона, надо согласовывать полет, а промедол там есть – значит, человек не мучается от боли, ну, часом больше полежит на месте, шину наложили же ему, а потом доставим в ближайшую больницу, в Шебунино…
И вот теперь этот лишний час, пока долетит до острова вертолет МЧС, может стоить человеку жизни, и никакой Бог его больше не любит, хоть и спьяну он свалился со скалы.
Что дело тут пахнет керосином, Гринев понял сразу же, как только осмотрел пострадавшего, без сознания лежащего в санчасти. Конечно, и ноги переломаны, и ребра, и ушибы множественные, и черепно-мозговая травма наверняка – все признаки, только этот кретин мог не заметить с бодуна. И речи не может быть о поселковой больнице, срочно надо в Южный, в реанимацию, успеть бы только!
Не удержавшись, Юра даже матюкнул пожилого, с бугристым лицом, фельдшера.
– Так я ж… – испуганно бормотал тот, в сторонку дыша перегаром. – Кто ж знал, мы же тут… Я ж первую помощь оказал и позвонил сразу, как положено!
– Как положено! – ненавидя себя, пробормотал Гринев. – А объяснить все толком, описать картину – это нельзя было, что ли? «Ногу поломал»… Да там костей целых вообще нет, эмболия начнется у него, задохнется у нас на глазах – что тогда?
Это он уже прошептал, зло и быстро, отведя фельдшера к окну. Фельдшер молчал, глядя на Гринева испуганными, круглыми и мутными глазами и потирая небритый подбородок.
«Как они тут живут? – с тоской подумал Юра. – Вот этот похмельный фельдшер – он как живет, и смотритель этот с маяка, что спьяну со скалы свалился, и жена его несчастная?»
Жена смотрителя сидела рядом с неподвижно, в шинах и бинтах лежащим мужем и, плача, отирала холодный пот у него со лба.
– Вы последите пока, пожалуйста. – Юра подошел к женщине, и она подняла на него заплаканные, неожиданно ясно-голубые глаза. – Последите за капельницей, ладно? Если флакон, вот этот, наверху, кончится, – поставьте новый. Да вы не волнуйтесь, я здесь буду, – предупредил он ее испуганный вопрос. – На улицу выйду, посмотрю вертолет. Я же здесь буду, рядом, вы меня сразу позовете, если вдруг что. Но с ним ничего плохого не случится, стрептокиназу с гепарином прокапаем, пока вертолет прилетит, и все будет в порядке!
Что-что, а говорить успокаивающим тоном Гринев умел, даже в куда худших обстоятельствах, и старался побольше упоминать непонятных названий, которые почему-то тоже действовали на людей успокаивающе. Да и какой врач этого не умеет? Любой студент предпоследнего курса мединститута… Вот если бы от его успокавающего тона вертолет прилетел скорее, или появился бы здесь реанимобиль, это да!
