Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" (полная версия книги TXT) 📗
— А есть ли в мире люди, которые тебе не нравятся, Тайлер? — спросила она с презрением и цинизмом в голосе.
Бонни шла медленно на выздоровление, ровно как и ее подруга, тоже согревающаяся в объятиях человека, к которому она испытывала неприязнь. Иронична все-таки судьба. Как же жаль, что собственный эгоизм и страх быть непонятым мешают раскрыть душу и узнать людям, как же они все-таки похожи.
— Ты прямо идеал, сошедший со страниц дешевых книг моей подруги. И цветы любишь, и людей не дискриминируешь, и помогаешь им. Я не верю этому, Локвуд. Не верю. Слишком все в тебе гладко, слишком идеально.
Она снова закурила, смотря в пустоту своей души, где принципы и приоритеты рушились под натиском заботы и теплоты, которые Беннет не хотела принимать. Воспитанная в людской жестокости и людском безразличии она не могла больше верить. Переступить границу между собой прежней и собой новой не так-то просто, как показывают в кино. Елена потеряла близких и боялась потерять себя. Бонни потеряла близких и себя и теперь боялась обрести себя вновь. Ну, хотя бы одно отличие…
— Не нравятся мне те люди, которые слишком уж уверены в своей правоте. Которые не могут прислушаться к противоположному мнению и понять, что их теории ошибочны. Ты мне напоминаешь тех ученых ранних веков, которые отказывались верить в то, что планета движется вокруг солнца, а не наоборот. Истина всегда состоит из противоречий и противоположностей.
Бонни сильнее сжала сигарету. А потом гневно посмотрела на парня. Она чувствовала, что стоит за каким-то высоким забором, за колючей проволокой, а по ту сторону стоит Локвуд, который медленно роет лаз, с помощью которого можно выбраться из собственной камеры пыток своей же души. И это пугало, это злило и будоражило.
— Ты говоришь, что все мужчины — ублюдки, что все мы рождены с мыслью унизить женщин или как-то оскорбить их. Но знаешь, человек ведь несовершенен. И у наших и у ваших достаточно и плохого и хорошего.
— Да ну? И что плохого в нас? Мы вам детей рожаем, а что вы можете предложить взамен? Что-то равносильное?
— Ничего, и это я отрицать не стану, Бонни. Но… Но как же девушки, которые занимаются проституцией, например? Или на это тоже есть причина?
Не стоило бередить старые раны, но сожалеть было поздно. Бонни выронила сигарету, даже не заметив этого. Она готова была вот-вот разрыдаться, но слез то ли не осталось, то ли уже и не хотелось плакать. Концепции Ребекки о феминизме и равноправии въелись в сознание, отравили кровь и уничтожили здравый смысл. Боль о прошедшем вырвала сердце. И все, что оставалось делать: повторять заученные аксиомы и ненавидеть.
— У каждого зла есть причина, — выплюнула девушка с ядом злобы и презрения. — Мы — проститутки, если имеем много партнеров, а вы, блядь, святые, когда продаете женщин в сексуальное рабство или становитесь их сутенерами. Знаешь, что-то я ни разу не слышала, чтобы торговлей девушек занимались женщина, и что-то я ни разу не слышала, чтобы мужики не пользовались беззащитностью и случаем. Мы — проститутки и шлюхи, созданные для того, чтобы ублажать вас, а вы — герои-спасители, не брезгующие особенно интимными услугами! И если уж на то пошло, Локвуд, то в проституции виноваты оба пола, так что больше не смей поднимать со мной эту тему!
Ей больно. Ей больно настолько, что невозможно терпеть. Тайлеру хотелось бы знать, кто разбил ее сердце. Хотелось бы знать, что за ублюдок изменил ее сознание и ее восприятие мира. Набить бы этой мрази морду, искалечить бы его точно так же, как он искалечил эту девочку, которая теперь не может подпустить к себе ни одного мужчину.
Бонни зло смотрела на собеседника. У Локвуда не находилось контраргументов, но он был не из тех, кто разочаровался, если проигрывал. Важен ведь процесс.
— Я знаю, за что вы нас презираете: вы не желаете подпускать к рулю женщину, потому что баба на корабле — к беде. Но знаешь, может, и не стоит подпускать. Может, действительно было бы лучше, будь вы главенствующим полом, как раньше. Только мне не понятно одно!
Она приблизилась ближе. Уверенность в ее взгляде разбивала уверенность Тайлера. Парень рад бы был что-то сказать, но непоколебимость Бонни его лишала способности ясно мылить. Он чувствовал ее боль, а потому считал кощунством так быстро разрушать ее последние приоритеты, благодаря которым, может, она еще умеет дышать и бороться.
— Если вы так не хотите подпускать нас к штурвалу, если не хотите равноправия, тогда зачем стремитесь к прогрессу? Мы живем в постиндустриальном обществе, в информационном. Миром управляет знание, умственный труд. Новые профессии появляются из ниоткуда, и всех мужиков не хватает, чтобы занимать необходимые должности. Вы подаетесь в стилисты, в парикмахеры и в менеджеры. Вы презираете работу шахтеров и строителей, фермеров и даже дворников, заставляя этим заниматься женщин, заставляя женщин идти в юристы и руководители. Смена гендерных ролей — вот что происходит в современном мире. Укладки и маникюры — это либо по-мужски? Так что бабам ничего не остается, как заниматься тем, что подкидывает случай. И если вы так хотите быть ведущими, а не ведомыми, так давайте вернемся в аграрное общество: вы будете пахать землю, строить дома, а мы будем рожать детей, варить вам супы и сидеть под боком! Только ради этого придется отказаться от информационного общества и всей той хуйни, что с ней связана. Что ты скажешь насчет этого факта?
Ничего. Он не мог найти контраргументов. По крайней мере, не сегодня. Все резко претерпело метаморфозу. В словах Бонни был смысл, была логика, была правда, и это отрицать было невозможно. Эта девочка хочет гендерной революции, хочет новой расстановки ценностей и новых правил. Но сделать это одной искалеченной душе не под силу, а потому Бонни нашла другую искалеченную душу — Ребекку, заразилась ее ядом и теперь попала в плен эмансипации.
— Ничего не скажешь. Потому что нечего говорить.
Она только сейчас обнаружила, что сигарета тлеет на земле. Не раздумывая, Бонни достала другую сигарету, снова закурила. Курить и кричать. Курить и терпеть. Курить и молчать. Забавный досуг в девятнадцать лет.
Солнце было по-осеннему холодным. Бонни знала, что ее душу солнце уже давно не греет, а цветы в конце октября — вообще что-то аномальное и сюрреалистичное. Девушка равнодушно смотрела и на то и на другое, чувствуя себя победительницей в этой битве, но не в этой войне. Рядом сидел Тайлер, обдумывая все услышанное и больше не говоря ни слова. С листьев опадала листва, приближался Хэллоуин, а хаос в душе лишь разрастался. И Беннет думала, что так будет до конца жизни: ни любви, ни тоски, ни жалости, ни сочувствия. И Беннет думала, что больше никогда солнце не согреет ни ее душу ни ее тело.
Тлела сигарета. Тлели души. Ветер кружил листву, мысли не давали покоя, а сердце билось болезненно и надрывно.
3.
Елена стояла возле кухонного стола, из-подо лба глядя на своего собеседника, во взгляде которого плескалась нескрываемая злоба. И если утром он еще испытывал сочувствие, то теперь его истинные чувства по отношению к этой девушке вновь вырвались на свободу.
— Я не буду твоей посудомойкой, — выдавила из себя шатенка. Ее пальцы сжимались, а длинные ногти царапали кожу. Эта девочка всегда имела склонность к мазохизму: попытки суицида, расцарапывание чьих-то плеч и собственных рук. А если с этой сучкой в постели развлечься? Тогда вообще не останется живого места?
— Я трачу на тебя свое время и свои деньги. Будь добра хоть что-то делать в этом гребанном доме. Вымой посуду.
Она сделала большой и смелый шаг. Она смотрела снизу вверх, она казалась хрупкой и яростной. Такую хотелось подчинить. Такую хотелось обезоружить. Растоптать. Разбить. Уничтожить. Это желание отдавалось усиленным сердцебиением и легким головокружением.
— А я не просила забирать меня, ясно? Я вообще не просила тебя вытаскивать меня из тишины! — она толкнула парня в грудную клетку со всей силы.
Им обоим показалось, что последняя неделя их жизни — какой-то бесконечный и ужасный аттракцион, девятый круг ада, испытание. Все эти семь дней они кричат друг на друга, поливают друг друга грязью, не скрывая своей ненависти, которой нет оправдания. Их однообразная жизнь сменилась другой однообразной жизнью: очередной вечер, очередной скандал, очередные обвинения и оскорбления. Елена желала вернуться в прошлое, где она была счастлива, или хотя бы быть рядом с тем, кто якобы ее любит, если верить Сальваторе. Деймон же желал избавиться от своей попутчицы, вернуться в разбойную жизнь и найти какую-нибудь девчонку, чтобы отвлечься от мыслей о сбежавшей Джоа. Несбыточность желаний сводила обоих в могилу. И они находили одни шанс выбраться оттуда: только через ненависть друг к другу.
