Жара в Архангельске (СИ) - Стилл Оливия (читать книги полностью без сокращений бесплатно TXT) 📗
— …Где ты будешь завтра, тута или тама,
Хали-гали Кришна, хали-гали Рама…
«Да, я проиграла в этой борьбе. Ккенг забил решающий гол в мои ворота, и теперь, вероятно, чувствует себя героем-победителем, не говоря уже об Ириске, — текли в такт музыке её невесёлые мысли, — Ириска, эта семнадцатилетняя соплячка, которая во сто крат противнее и глупее меня, и своею глупостью куда больше могла бы вызвать неприязнь того же самого Ккенга — она теперь пользуется на форуме всеобщим уважением и респектом только потому, что у господина Салтыкова на неё встало. А что Салтыков? Только видимость создаёт того, что он лидер, а на самом деле он — просто тряпка, идущая на поводу у своих похотей. И как все видят в нём только эту оболочку, и не видят его гадкого и гнилого внутреннего содержания? Неужели только я одна вижу его так, а остальные не видят, или видят, но молчат?..»
Олива переключила «Наше радио», на котором началась реклама, на радио «Максимум». Там звучала песня Guano Apes.
«Чёрт возьми, а я ведь могла победить Ккенга! Могла одним ударом, одним словом, метко брошенным, сломать его, раздавить как презренную гниду! Могла перебить их всех как пустые горшки! Могла! Но не сделала этого, — вновь и вновь думала Олива, — Я бы сказала ему: ты сам неудачник, и кучу доводов привела бы, почему это так. Я бы сказала этой гадкой Ириске, что зря она себя воображает первой леди на Агтустуде, что Салтыкову она нужна только на время, чтобы потрахаться, а когда она надоест ему, он её бросит!»
Невысказанные слова эти клокотали в её горле, и чем язвительнее получались монологи, с которыми она мысленно обращалась к своим врагам, тем обиднее и больнее становилось у неё на душе оттого, что в реале она им этого так и не высказала.
«Ладно, пёс с ними со всеми, не стоят они моего внимания… Жизнь всё расставит на свои места, и им всё ещё вернётся бумерангом, — промелькнуло в голове у Оливы, — Я знаю, что рано или поздно им всё аукнется. Так что…
Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним».
Глава 11
Несмотря на свой гонор и открыто демонстрируемое презрение к неудачникам, Ккенг не считал себя очень уж везучим и успешным. Напротив, ему часто казалось, что жизнь несправедлива к нему. Жизнь и правда не баловала Ккенга: с самого детства ему приходилось терпеть унижения, сначала от одноклассников, потом от девушек. Особенно наплевала ему в душу некая Жанна: она была красива и знала об этом, и ей вовсе не нужен был бедный студент из гопарских левобережных выселок под названием Зеленец. Жанна умела влюбить его в себя, и так же умела мучить; она умела одной фразой, одним жестом задеть его, выбить из колеи надолго. Она больно била по его самооценке; Ккенг часто думал, что самое лучшее было бы забить на неё и начать жизнь с чистого листа, забыв всё то прошлое, что давит и гнетёт непереносимо. Но забыть Жанну он не имел в себе моральных сил; да и как начнёшь новую жизнь здесь, в этом заплесневелом и тухлом городке, где невозможно выйти на улицу без того, чтобы встретить знакомых, и где о тебе и твоих проблемах знает каждый куст и каждый камень?
Ккенг ненавидел Архангельск, ненавидел Зеленец, ненавидел всю эту окружающую его обстановку: серые блочные дома-пятиэтажки, низкие деревянные хибарки, в которых ещё жили люди, незаасфальтированные ухабистые дороги, покосившиеся деревянные тротуары, серое небо, арктические зимы по девять месяцев в году. Как несколько человек могут смотреть на одну и ту же картину, а видеть её по-разному, так и Ккенг не видел того, что очаровывало Оливу: красот северной природы, пушистых морозных деревьев, огромного алого солнца, красящего позолотой холодные величавые воды Северной Двины; а видел только эту слякоть на дорогах и эти серые дома. Он грезил о Москве; летом ему довелось побывать там, и блеск и великолепие большого города сразили его наповал. Ккенг был очарован Москвой, её шикарными магазинами, её величавыми зданиями и её сверкающими на солнце навороченными автомашинами, блестящим потоком мчащимися по невиданным широченным проспектам и магистралям.
«Вот это жизнь, настоящая жизнь! — думал он, с восхищением глядя на панораму Москвы, что открывалась его взору, — Вот где настоящее море возможностей, вот где мечты превращаются в реальность! И как эти москвичи могут быть такими тупыми, что, имея реальную возможность жить здесь, наслаждаться всем этим великолепием и брать от жизни всё, сидят на жопе и ноют, как у них всё плохо? Да если б я оказался на месте той же самой Оливы — уж я-то тут горы бы свернул! Почему в жизни так получается: возможности есть у тех, кто не умеет ими пользоваться, а кому они реально нужны — у тех их нет?..»
Вернувшись в свой Зеленец, Ккенг особенно остро ощутил, что больше не может продолжать жить в провинции. После яркой и шикарной Москвы родина показалась ему такой серой и убогой, что у него аж зубы заломило от тоски. Усугубляло ситуацию ещё и то, что он жил один в квартире; хоть у него и были приятели, он держался с ними чопорно и вызывающе: не хотел прослыть неудачником. Ккенг вёл дневник в Живом Журнале, и только этому дневнику он мог доверить то, что творилось у него на душе.
«Снова какие-то непонятные сны… перепутанные с реальностью.
Проснулся снова с какой-то тоской.
Тоска… тоска… зелёная.
Во снах было всё так красочно, столько жизни и столько новых впечатлений, а здесь… фу, мрак!
Место не есть гуд. Пора валить отседова!
И вроде не депрессия, и вроде хочется жить и радоваться, но когда вижу всю эту унылую жииизнь! Непонятных людей… да и вообще каких-то пьяных отморозков… злость берёт!»
«Очень тяжело быть одному… Многие не знают, как это тяжело. Жить в пустой квартире, не в городе. Знать, что к тебе никто не приедет. Знать, что вечер за вечером ты один. Сам с собой. Знать, что у тебя нет любимого человека и знать, что тебя никто не любит. Да и кому ты нужен, если сам в себе разобраться не можешь? И что дала мне психология? Она исковеркала всю реальность, пускай и наивную, но… теперь есть реальная реальность. Теперь люди для меня — это не загадочные существа, а всего лишь объекты для наблюдения. Набор команд и действий. А раньше над каждым человеком парила аура загадочности.
Зря я пишу этот пост, так как его может прочесть моя потенциальная девушка и сказать «Фу, неудачник». Чужие проблемы нафиг никому не нужны. Пост должен был быть ярким, жизнерадостным. И всё эта психология. Вот так она и ломает взгляды. Права поговорка, меньше знаешь, крепче спишь.
Порой кажется, что твой уход из жизни никто и не заметит… и никому ты не нужен. Досадно так».
Одиночество сводило его с ума; день за днём, вечер за вечером он был один, наедине со своими мыслями. Мысли не давали ему спать; часто среди ночи ему становилось страшно, он вставал с кровати, включал свет и садился за компьютер.
«Мне кажется, что я дома не один, и мне становится страшно, ещё я боюсь Жанны. Я иногда разговариваю сам с собой… что происходит? Ещё я чувствую, что во мне сидят два сознания. Одно очень доброе и нежное, но его чертовски мало, а другое злое, жестокое, эгоистичное, хитрое… его семьдесят процентов. И я постоянно спорю сам с собой, а правильно ли поступил? Это нормально?! Пожалуй, для полного комплекта мне не хватает галлюцинаций. Но, думаю, ждать ещё недолго…
Заберите меня отсюда!!! Мой мозг уже не выдерживает! Меня уже всего разрывает на куски!
Мне уже давно пророчили окончание жизни в психушке, давно… Видимо пророческие слова были. Я скоро сломаюсь, сяду в угол, изо рта польётся слюна… взгляд пустой. Если меня найдут, то хорошо, если нет… умру с голода.
И самое главное… жажда знаний всё так же сушит моё сознание. Я хочу знать всё, обо всём, обо всех. Хочу быть везде, хочу быть лучше всех, хочу всё… хочу сразу!!!
Я больше не могу…»
Ккенг тяготился одиночеством, но и бухие компании вроде компании Салтыкова, где он иногда бывал, доставляли ему мало удовольствия. Хоть ему и поднимали самооценку льстивые слова Салтыкова и кажущийся респект со стороны этого лидера агтустудовцев, Ккенг в глубине души считал его таким же примитивным гопником вроде тех, что околачивались у ларька на автобусной остановке в своих шапках, заломленных на затылок, и с сигаретами «Беломорканал» в гнилых и щербатых зубах.
