Одна беременность на двоих (СИ) - Горышина Ольга (книги онлайн TXT) 📗
— Может, не поедем тогда на пленер?
— Нет, наоборот! — как-то слишком резко выкрикнула я, и тут же почувствовала, что на лбу и спине выступила испарина. — Мне на воздухе станет лучше…
Нет, только бы не оставаться с Амандой в замкнутом пространстве, которое сейчас превратилось в электрическое поле, где каждый вздох подруги заставлял меня вздрагивать, а то и подскакивать на месте. Мне казалось, что та слишком внимательно смотрит на меня и уж точно примечает прекрасно известные ей симптомы. Я отвернулась и, выпрямившись, гордо прошествовала к холодильнику, но лишь в нём вспыхнул свет, меня тут же накрыло новой волной тошноты, и я с силой шарахнула дверцей.
— У меня так болит голова, что есть совершенно не хочется, — через силу громко проговорила я, хватаясь за кусаное яблоко.
Ужас, как же обнажены были в тот момент мои нервы. Со вчерашнего дня я утратила способность говорить с Амандой, а она, вместо разговора, сейчас почему-то совершенно по-дурацки мне улыбалась, что бы я ни сказала… Я пыталась говорить про завтрашнее начало семестра и копаться на столе, потому что не могла смотреть на то, как Аманда ест. А потом был какой-то идиотский разговор в машине о том, что родители Эдгара Дега с обеих сторон имели американские корни, так как родились в Новом Орлеане, так что мы по праву можем считать мастера пастели американским художником… Аманда говорила всё это с таким умным видом, что я была уверена, что она специально надела маску отчуждённости, потому что изучает моё поведение. Я смотрела на себя в боковое зеркало и понимала, что никогда не выглядела настолько бледной и настолько странно вспотевшей. Погода пусть и была для января слишком тёплой, но не настолько, чтобы раздеваться до футболок. Я попыталась раскрыть рот, но вдруг поняла, какими фальшивыми всё это время были все наши разговоры про общие интересы, планы на учёбу и прочий абсурд, о котором просто невозможно думать, когда в тебе растёт другой человек. Как, как Аманда могла продолжать рассуждать о каком-то рисовальщике балерин, когда мир вокруг неё в одночасье стал скучным, сухим и бесцветным.
Я смотрела вперёд, бессмысленно считывая номера обгонявших нас машин, а потом мне показалось, что наша машина стала ехать слишком медленно, потому что я достаточно долго следила за странными отметинами на асфальте, пытаясь сообразить, как тормозные пути могли быть плавными зигзагообразными полосами, ведь машина физически не может так тормозить, а потом я вдруг рассмеялась вслух, поняв, что за ночь жутко отупела.
— Ты чего?
Я, похоже, напугала Аманду, но не могла остановить свой приступ безудержного смеха, потому что до меня с неимоверным опозданием дошло, что я приняла за след от шин отбрасываемую на асфальт тень от провисающих слишком сильно электрических проводов. Я рассказала про это Аманде, но та даже не улыбнулась, ещё раз поинтересовавшись, как я себя чувствую. Я предпочла молчать до самого парка, моля чтобы на небольшом серпантине мне вновь не стало дурно.
Первым делом Аманда потащила меня в небольшую картинную галерею, расположенную в европейского типа вилле, в прошлом веке принадлежавшей мэру Сан-Франциско. Дежурная тётечка оторвалась от книги и приветливо нам улыбнулась. Её короткое приветствие стало единственным, что нарушило тишину крохотной комнаты за всё наше посещение. Смотреть было нечего: я впервые не восхитилась современным искусством, которое состояло из каких-то неоновых проводков, используемых в вывесках. Да и если бы в зале были выставлены работы Рубенса, в нынешнем состоянии я осталась бы к ним абсолютно равнодушна. Я стояла и тупо в сотый раз перечитывала табличку: «Дорога любви»… Ну да, главное же красиво обозвать своё…
— Что умного ты нашла в этой… — я пыталась подобрать нейтральное слово, но даже «композиция» казалась слишком высокопарной для обозначения этой погнутой светящейся проволоки. Однако лицо Аманды в тот момент выглядело поистине одухотворенным, словно она вдруг очутилась, например, в Лувре на пару со своим Дега!
— Да ты что, Кейти, это же офигенная мысль! Ты когда-нибудь считала, сколько шагов проходишь в день?
— Мне по барабану, если честно, — выдала я безразличным тоном, начиная вновь ощущать утреннюю слабость и желание прислониться к стене.
— Знаешь, как в древности расстояния мерили? Вместе с армией на марше были атлеты — они шли и считали шаги. Если пересчитать длину этой полоски в предложенном масштабе, мы узнаем, сколько этот человек был счастлив.
— При чём тут счастье? Ты что думаешь, что каждый любящий счастлив? А как же тогда несчастная любовь?
— Счастлив, потому что душа его живёт, и потому ему не скучно. Потом, глянь на эти пики чувств, это как кардиограмма или же горы… Точно горы, — Аманда даже подняла палец к потолку, словно готовилась выкрикнуть «Эврика». — Идти ведь в гору тяжело, и шаг замедляется, и с полпути тебе уже хочется повернуть назад, потому что кажется, что вершина недостижима. Но когда ты наконец обессиленный вползаешь наверх, ты хмелеешь от высоты и понимаешь, какой был дурак, что хотел отказаться от любви, потому что было тяжело добиться взаимности, и потому ты утратил веру в свои силы. А потом бежишь вниз, потому что от любви вырастают крылья, и время летит незаметно. А потом равнина и спокойствие, даже немного бытовой скуки, а потом может возникнуть проблема, которую ты будешь решать, карабкаясь в гору или проваливаясь в ущелье безысходности, из которого почти по отвесной стене выбраться намного труднее… Ты вообще слушаешь?
Слушала ли я? Я слышала лишь, как звенело в моих ушах.
— Аманда, а ты действительно успела испытать это чувство? Но к кому?
Я не была уверена, что озвучила вопрос, потому что Аманда осталась стоять ко мне спиной. Впрочем, сил настаивать на ответе у меня не было. Свободной от работ стены в галерее не оказалось, и я шагнула к стенду, на котором были налеплены магниты со словами. Между ними мелом были выведены каракули, но мне было плевать на испачканную руку, потому что голова снова пошла кругом, и я с трудом фокусировала зрение на фразах, которые кто-то умудрился составить на доске.
— Три лягушки любят яйца, — прочла я, но не сумела улыбнуться.
Некоторые слова на магнитиках были соединены дописанными от руки.
— Мы счастливы, пока мы маленькие дети, — прочитала я уже с меньшим напряжением.
А дальше шла просто фраза, написанная мелом:
— Любовь — это не любовь…
— Это ведь не детский почерк, — сказала подошедшая Аманда. — У кого-то совсем скудная фантазия. А давай придумаем что-то со словом «младенец»…
Она что, так проверяет меня? Перед глазами вновь поплыло, и я с трудом различила её руку, коснувшуюся магнита. Поняв, что не в состоянии больше находиться в помещении, я бросила на ходу:
— Мне надо тампон сменить…
Я вылетела на улицу и действительно побежала к туалету, но у самых дверей меня вдруг отпустило, и я просто прижалась к стене, чтобы перевести дух и унять сердцебиение. Был ли то физический приступ, или же больше психологический, словно защитная реакция на это жуткое слово «младенец»… Как же в таком состоянии возможно что-то нарисовать, но я должна взять себя в руки и протянуть два дня до визита к врачу… Аманда же тем временем вернулась к машине и достала из багажника доски и пеналы с углем и пастелью. Я увидела её с лестницы, потому направилась прямо к парковке.
— Тебе лучше? — спросила она, внимательно глядя в моё белое лицо.
— Да, просто много крови…
Аманда перекинула за спину рюкзак с едой и уже хотела взять мою доску, как я перехватила её руку.
— Я сама справлюсь. Кто из нас беременный-то…
Зачем я это сказала? У меня чуть не затряслась нижняя губа, и я быстро шагнула вперёд, чтобы неразоблаченной прошествовать вдоль сочного зелёного газона к ботаническому саду.
— Давай вазы рисовать, — бросила я, не оборачиваясь, ещё больше прибавляя шаг, чтобы быстрее усесться на каменную скамейку.
Здесь было солнечно, и Аманда даже скинула кофту, но я побоялась снять свитер, словно Аманда могла увидеть мой, конечно же, плоский живот, и обо всём догадаться…
