Эволюция как идея - Чайковский Юрий Викторович (книги полные версии бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Вот пример хорошо разработанного разнообразия – птичьи перелеты. Их считают приспособлением к сезонной смене условий обитания, но простейший анализ разнообразия перелетов убеждает, что это неверно, что налицо лишь общая тенденция с массой исключений. Так, обыкновенный буревестник мигрирует с западного берега Англии и Уэльса к Бискайскому заливу, откуда лишь часть популяции летит в Бразилию, чего не делает ни один иной европейский вид [Карри-Линдал, 1984, с. 117].
Миграция (как организмов, так и личинок и даже макромолекул) – общее свойство разнообразия всего живого, она далеко не всегда приспособительна, а потому нуждается в ином объяснении. До сих пор объяснения нет, и в рамках нынешней картины мира для него нет языка.
У мигрирующих птиц очевидна «охота к перемене мест» из-за избытка накопленной энергии. В брачных танцах видно то же плюс избыток полового гормона. А у кукушек иначе: ее поведение (гнездовой паразитизм) – приспособление к собственной патологии, и «природа распорядилась так, что другого пути у кукушки уже нет» [Мальчевский, 1987, с. 252]. Гнездовой паразитизм известен и у рыб: сомик-кукушка поедает икру рыбы-жертвы, вынашивающей молодь во рту и подкладывает свою. Малёк растет быстро и доедает икру жертвы [Cruz, 2004]. Как и кукушка, он может паразитировать на разных видах жертв, т. е. тут видно, что вся активность адаптации принадлежит паразиту.
Обычна также миграция клеток в организме и молекул в клетке (например, при презентации антигена: см. п. 23 части 2 книги Ч-10а). Если такие случаи относят к физиологии макроорганизма, то это как бы понятно в силу привычности, хотя совсем непонятно, какими силами это производится. Зато очевидно сходство с экологическим аспектом эволюции, где не только действующие силы, но и сам ход взаимной подстройки часто тоже совсем неясен.
Нынешняя картина мира неспособна включить наблюдаемое разнообразие форм и явлений и тем ущербна. Но диатропика и не претендует на объяснение явлений, ее задача и метод – упорядоченное описание, дающее материал и точку отсчета для иных исследований. Поэтому новая картина мира не может быть просто диатропической, нужно еще всё остальное, в том числе эволюция.
О новой картине мира
В основу данной картины должны лечь структурированность пространства (включая различные поля) и самоорганизация в нем.
Электроны и нуклоны укладываются в атом, атомы укладываются в молекулу, а цепочка аминокислотных остатков укладывается в белок. И так же, как химики приняли в 19-м веке идею валентности в качестве особого свойства природы, без оглядки на физику (квантовая теория объяснила валентность, притом весьма приблизительно, лет через 80), так следует принять и идею самосборки макромолекул – как особое свойство природы, особую форму активности и сопряженности.
Это – вниз, в глубь микромира, но то же самое можно видеть и при движении вверх, в свойства организмов и в просторы биосферы: как молекулы укладываются в клеточные структуры, те – в клетки, клетки – в ткани и органы, а последние – в макроорганизм, так же и организмы образуют экосистемы, а те – биосферу. Как уже сказано, на каждом уровне наблюдается удивительная согласованность (сопряженность, связность) элементов целого, что требует объяснения, желательно, общего. В нынешней картине мира, в основном физической, решения не видно.
Одна из причин неудачи видится в том, что сама нынешняя физика чужда попыток объяснять биологию, в отличие от прежней физики, каковая, во многом, родилась в 17-м веке из попыток объяснить организменные понятия – силу и энергию.
При изучении биологии нередко возникают чисто физические вопросы: почему волос (мертвая структура) седеет сразу по всей длине [20]; почему на практике зрение, осязание и слух на порядок чувствительнее, чем следует из законов физики (иногда студентов-биофизиков это изумляет на физпрактикуме) и т. п. Всё это не занимает нынешних физиков, и физика начинает терять статус науки-лидера, каковой держала более двухсот лет, ибо обслуживала, прежде всего, технику, а с ней войну.
Пропасть между биологией и физикой ширится, отделяя обеих от нужд медицины и психологии. Ее, полагаю, и пытался преодолеть (заполнить, снабдить мостом) Мейен, когда размышлял о теории эволюции в письме к Любищеву. Воистину, «нет ничего более практичного, нежели работающая теория» (Людвиг Больцман).
Академическая биология, отрицая наличие биологических и химических полей [21] (т. е. оставляя их исследование маргиналам), застыла на уровне физики 17-го века, когда в той еще не прижилась идея поля. Лишь о некоторых достижениях ученых-маргиналов очень коротко рассказано в книге 4-08, и то вышел “кирпич” на 726 страниц.
В саму физику понемногу входят такие понятия, как «самоорганизация» [22] и «физика больших систем», пришедшие из биологии и социологии. Есть мнение (напр. [Голубевы, 2009]), что прежняя картина мира уступает место новой, скорее биологической. В этой связи мысли Мейена о рефренах и прочем выглядят одной из ранних попыток биологизировать (и даже более – психологизировать) научную картину мира. В его время это смотрелось дико, ибо царила установка: видеть в биологии лишь очень сложную физику. Один из самых вдумчивых в то время биофизиков, Л.А. Блюменфельд [1974, с. 9], так высказал «свой символ веры»:
«Для полного описания и понимания строения и функционирования… биологических систем в принципе вполне достаточно известных нам основных законов физики».
Менее вдумчивые авторы полагали то же, но как очевидную истину. Математик С.Л. Соболев, академик, уверял в 1962 г.:
«Нет никаких сомнений в том, что вся деятельность человеческого организма представляет собой функционирование механизма, подчиняющегося… тем же законам математики, физики и химии, что и любая машина», См. [Любищев, 1992, с. 1].
Ныне начинает приходить понимание того, что это не удалось, что живое – не машина. В этом состоит преодоление второй НМ, механической, но предстоит преодолеть и третью, статистическую. Эволюция, как и всякое развитие, преодолев наследие третьей НМ (где однородность исходна) должна будет мыслиться текущей в пространстве, обладающем первичной структурой (диасетью).
В рамках актирефа (заполнения диасети) уже весьма значительны практические успехи и нового номогенеза [Зелеев, 2007; Ч-10; Мосейчик, 2015], и нового ламаркизма. Тут одни авторы прямо признают в новых открытиях ламаркизм (Е.В. Кунин, К.В. Северинов и др., о них см. [4-16, с. 114]), другие говорят об эволюции, похожей на ламаркизм [Суслов, 2013, с. 182]. Большинство же продолжает бояться обоих терминов, даже не пытаясь понять смысла теорий, их использующих.
Сложнее с ЭКЭ. Успехи экосистемного понимании жизни (см., напр., обзор [Савинов, 2014]) рождают вопрос: как при такой целостности экосистем вообще возможно качественное изменение чего-то? Несколько (но не более того) успокаивает то, что целостность организмов выше, чем экосистем, а эволюция видов (эволюция во втором смысле) несомненна, следуя из палеонтологии и опытов типа опыта Шапошникова. Быстрая эволюция экосистем тоже известна: описано формирование новых экосистем в городах и прочих нарушенных территориях.
Встает вопрос: что из опыта дарвинизма (в любом смысле термина) можно взять в новую картину мира? “Опыт” смены логики в ходе рассуждения, обычной дарвинизму [4-87; Назаров, 2005; 4-08], изумляет (это именуется материалистической диалектикой), но он взят из богословия и быта, к природе не относится, поэтому заимствовать его не стоит.
Зато полезно внимание дарвинизма к индивидуальной изменчивости. Пусть надежда Дарвина понять ее как шажки к эволюции и не оправдалась (наличные примеры эволюции зафиксированы в малых группах одинаковых особей; это показали Г.Х. Шапошников, Ю.П. Алтухов и Ю.Г. Рычков, В.Н. Стегний и другие – см. 4-08), но актиреф идет, в частности, по тем же клеткам диасети, что заняты нынешней изменчивостью, поэтому знать ее полезно.
