В сибирь за мамонтом. Очерки из путешествия в Северо-Восточную Сибирь - Пфиценмайер Евгений Васильевич
Эта неожиданная находка сделала нас более внимательными. Мы отправились вверх по глубоко вымытому ложу этого ручья и вскоре нашли еще большие и малые кости. На некоторых из них висели остатки связок и сухожилий. Очевидно было, что эти кости принадлежали одному и тому же животному. Можно было ожидать, что где-нибудь поблизости найдутся и другие части скелета.
Мой спутник сообщил мне, что ручеек этот называется Хоптолог. Образующие его источники находятся в тайге, в горах, девятью верстами выше того места, где мы теперь находились.
Дальше, между устилавшими ложе ручья камнями и галькой, мы нашли еще крупные кости конечностей, одну лопатку, ребра и позвонки, в том числе и атлант (первый шейный позвонок), зацепившийся за корень дерева. Наконец, в небольшой луже воды нашлись часть таза и верхняя часть черепа. Так наткнулись мы на остатки мохнатого носорога — современника мамонта. (Rinoceras tichorhinus).
Можно было предположить, что мы находимся где-то очень близко от того места, где этот труп пролежал века. Кости черепа и таза были последней нашей находкой. Как самые тяжелые части скелета они, очевидно, оставались ближе всего к прежнему местонахождению трупа.
Скелет был, вероятно, вымыт из береговых склонов полноводным в весеннее время ручейком. Возможно и то, что он попал в ручей вследствие какого-нибудь обвала или постепенного сползания его берегов. До этого времени он, по всей вероятности, лежал вместе с частично сохранившимися на нем мягкими частями в вечно мерзлой почве. Почва эта оттаяла теперь едва на один метр в глубину.
Собрав рассеянные на протяжении целого километра кости в одно место, мы потащили с собой в Верхоянск только один череп. Вся прочая добыча была доставлена в город лишь на следующий день. На обратном пути в Петербург мы захватили с собой эти остатки носорога.
Рис. 14. Череп ископаемого носорога.
Средства к жизни местные политические ссыльные отчасти добывали охотой и рыбной ловлей. Многие занимались собиранием зоологических и ботанических коллекций. Собранные ими материалы пересылались в русские университеты и музеи.
Интересную фигуру представлял из себя местный помощник исправника, типичнейшая канцелярская крыса. О нем ходило немало забавных историй.
Однажды Петербургская академия наук запросила исправника о новостях в области верхоянской флоры и фауны.
За отсутствием исправника ответ был дан его помощником.
Он гласил следующее:
„Варшавская студентка Флора Твардецкая провела здесь пять лет. Отбыв свое наказание, она уехала на родину. Что же касается женщины по имени Фауна, то таковая верхоянской полиции неизвестна”.
Рис. 15. Якутка
Этот чудак устроил бал, на который пригласил и нас. Купец дал ему взаймы свой граммофон, а „сам исправник” соорудил пунш.
Две довольно миловидных якутки танцевали в своих изящных, но не по сезону теплых меховых кафтанах. Оригинальнее всего была одета местная фельдшерица, уже далеко не молодая особа. Костюм ее был снабжен огромным „турнюром”, который когда-то носили в восьмидесятых годах прошлого столетия.
Таким образом мы поняли, что веселиться можно даже и в Верхоянске. Воспоминание об этом бале под полярным солнцем принадлежит к забавнейшим моментам нашего путешествия.
XV. ЧЕРЕЗ ТАЙГУ И ТУНДРУ
Мы выехали из Верхоянска шестнадцатого июля в 8 часов вечера. Наша часть экспедиции состояла из меня, Севастьянова, переводчика, двух казаков и двух ямщиков.
Ехали мы вдоль Ямы, все время держась северо-восточного направления. По обе стороны реки расстилались, зеленые луга. Трава была уже скошена и сложена якутами в большие круглые стога.
Но скоро исчезли и эти последние признаки человеческого жилья. Нас снова окружал бесконечный лес, среди ветвей которого ветер пел свою однообразную таежную песню.
Едущий впереди меня якут мурлычет однотонную песенку. Ритм ее совершенно совпадает с шагом лошади. Взъерошенные якутские лошади любят эту музыку и, навострив уши, рысцой бегут по узкой дороге. В якутских песнях говорится о лесных людях и русалках, о великанах и карликах, о суровом холоде северной ночи и о зеленых лугах таежной речки.
Солнце уже начало вставать над темной стеной леса, когда мы сделали, наконец, короткую остановку у ручья. Скоро запылал костер, и зашумела вода в котле. Едкий дым защищал нас от комаров.
Удобно сидя на седле, прислоненном к высокой сосне, я, не снимая с головы сетки, прихлебывал горячий чай. И вдруг совсем близко от меня, почти касаясь моего лица, прошумело в воздухе какое-то серое тело и опустилось на дерево, надо мною.
Это была белка-летяга (Sciuropterus russicus Tiedem). Отдыхая на сосне и чувствуя себя в полной безопасности, она с любопытством разглядывала нас своими черными глазками.
Эти хорошенькие грызуны имеют мягкую серебристо-серую шкурку. Встречаются они в тайге довольно часто. Как все сумеречные животные, они ищут себе пищу ранним утром и поздним вечером. С помощью летательной перепонки между передними и задними лапками они перелетают с вершины одного дерева к подножию другого. После этого летяги с быстротой молнии снова взбираются вверх по стволу.
После двухдневного путешествия мы добрались до жилища одного богатого якута. Он принял нас чрезвычайно гостеприимно и, хорошо говоря по-русски, рассказал нам много интересного.
Кроме семидесяти лошадей и трехсот коров ему принадлежало еще шестьсот пятьдесят северных оленей. В настоящее время они паслись, под присмотром тунгусов, в Тас-хаяк-тахских горах. У него имелись три теплых хлева и пристроенная к юрте кладовая.
Здесь, в кладовой, он с гордостью открыл предо мной свои сундуки. Они были наполнены великолепными мужскими и женскими меховыми кафтанами, праздничными одеждами, чепраками и упряжью. Все это было разукрашено серебром. Он обладал огромным количеством пестрых меховых ковров, резных коробочек, шкатулок, сделанных из березовой коры, и тому подобных вещей.
Этот кулак-якут позволил мне заглянуть даже в кассу, что явилось, конечно, знаком его большого доверия и в то же время хвастовством. В углу кладовой стоял огромный, потемневший от времени, сундук. Он был сделан из лиственницы. „Сейф” этот был сработан весьма солидно и украшен кованой якутской орнаментикой. На нем висели три тяжелых старинных замка.
Кроме кованых серебряных блюд, кружек и разливных ложек он был заполнен еще кожаными мешками с деньгами. Количество их, во всяком случае, достигало нескольких тысяч.
Я спросил якута, почему он хранит при себе свои богатства, а не держит их в банке — в городе? И получил довольно лукавый ответ:
— У меня и так много заботы с пастухами, которым я поручаю свои стада. Постоянно приходится следить за тем, чтобы они не съедали слишком много молодых животных. Я рад и тому, что в моем сундуке деньги по крайней мере не убывают. Поручи я свои рубли чужому пастуху, я бы вечно опасался несчастия. В один прекрасный день мне, быть может, пришлось бы услышать, что все мое стадо съедено волками.
Одна из дочерей нашего хозяина была невестой и собиралась вскоре переселиться к родителям своего жениха. Предварительно жених должен был уплатить за нее установленный заранее калым. Он состоял из десяти лошадей, шестидесяти северных оленей, двадцати четырех коров и 2500 рублей наличными деньгами.
Жених был старшим сыном соседнего тайона [14]. От имени своего отца он пригласил нас присутствовать на свадьбе, которая должна была совпасть с большим летним якутским праздником кумыса (юсах).
По словам отца невесты, жениху уже давно было передано приданое его дочери. Стоимость его, по обычаю, равнялась половине стоимости уплаченного за невесту калыма. По обычаям якутов, приданое невесты считается собственностью отца жениха. После его смерти, вместе с прочим имуществом, оно переходит к сыну. Наоборот, личное имущество невесты остается собственностью молодой женщины. Оно состоит обычно из праздничного мехового кафтана, одежды и более или менее богатого серебряного убора.
