Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса - Кропоткин Петр Алексеевич (читать книги онлайн без регистрации .txt) 📗
Эти варвары покрыли занятые ими страны деревнями и фермами [186]; они расчищали леса, строили мосты чрез дикие потоки, прокладывали гати чрез болота и колонизовали совершенно необитаемую до того пустыню; рискованные же военные занятия они предоставляли братствам, scholae, или дружинам беспокойных людей, собиравшихся вокруг временных вождей, которые переходили с места на место, предлагая свою страсть к приключениям, свое оружие и знание военного дела для зашиты населения, желавшего одного: чтобы ему предоставили жить в мире. Отряды таких воителей приходили и уходили, ведя между собою родовые войны из-за кровавой мести; но главная масса населения продолжала пахать землю, обращая очень мало внимания на своих мнимых вождей, пока они не нарушали независимости деревенских общин [187]. И эта масса новых засельщиков Европы выработала тогда уже системы землевладения и способы обработки земли, которые до сих пор остаются в силе и в употреблении у сотен миллионов людей. Они выработали свою систему возмездия за причиненные обиды, вместо древней родовой кровавой мести: они научились первым ремеслам; и, укрепивши свои деревни частоколами, земляными городками и башнями, куда можно было скрываться в случае новых набегов, они вскоре предоставили защиту этих башен и городков тем, кто из войны сделал себе ремесло.
Именно это миролюбие варваров, а отнюдь не их будто бы войнолюбивые инстинкты, стало, таким образом, источником, последовавшего затем порабощения народов военным вождям. Очевидно, что самый образ жизни вооруженных братств давал дружинникам гораздо больше случаев к обогащению, чем их могло представляться хлебопашцам, жившим мирною жизнью в своих земледельческих общинах. Даже теперь мы видим, что вооруженные люди по временам предпринимают разбойничьи набеги, чтобы перестрелять африканских матабэлов и отнять у них их стада, хотя матабэлы стремятся лишь к миру и готовы купить его, хотя бы дорогой ценой; что в старину же дружинники, очевидно, не отличались большею добросовестностью, чем их современные потомки. Так приобретали они скот, железо (имевшее в то время очень высокую ценность) и рабов [188]; и хотя большая часть награбленного добра растрачивалась тут же, в тех достославных пирах, которые воспевает эпическая поэзия — все же некоторая часть оставалась и служила для дальнейшего обогащения.
В то время было еще множество невозделанной земли, и не было недостатка в людях, готовых обрабатывать ее, лишь бы только достать необходимый скот и орудия. Целые села, доведенные до нищеты болезнями, падежами скота, пожарами или нападениями новых пришельцев, бросали свои дома и шли вразброд, в поисках за новыми местами для поселения, — подобно тому, как в России, по настоящее время, села бредут врозь по тем же причинам. И вот, если кто-нибудь из hirdmen'oв, т. е. старших дружинников, предлагал выдавать крестьянам несколько скота для начала нового хозяйства, железа для выковки плуга, а не то и самый плуг, а также свою защиту от набегов и грабежей, и если он объявлял, что на столько-то лет новые посельщики будут свободны от всяких платежей, прежде чем начать выплату долга, то переселенцы охотно садились на его землю. Впоследствии же, когда, после упорной борьбы с недородами, наводнениями и лихорадками, эти пионеры начинали уплачивать свои долги, они легко попадали в крепостную зависимость у защитника этой области.
Так накоплялись богатства; а за богатством всегда следует власть [189]. Но все-таки, чем больше мы проникаем в жизнь тех времен — шестого и седьмого столетий, — тем более мы убеждаемся, что для установления власти меньшинства потребовался, помимо богатства и военной силы, еще один элемент. Это был элемент закона и права — желание масс сохранить мир и установить то, что они считали правосудием; и это желание дало вождям дружин, — князьям, герцогам, королям и т. п. — ту силу, которую они приобрели двумя или тремя столетиями позже. Та же идея правосудия, выросшая в родовом периоде, но понимаемого теперь как должное возмездие за причиненную обиду, прошла красной нитью чрез историю всех последовавших установлений; и в значительно большей мере, чем военные или экономические причины, она послужила основой, на которой развилась власть королей и феодальных владетелей.
Действительно, главною заботою варварских деревенских общин было тогда (как и теперь, у современных нам народов, стоящих на той же ступени развития), быстрое прекращение семейных войн, возникавших из-за кровавой мести, вследствие ходячих в то время представлений о правосудии. Как только возникала ссора между двумя общинниками, в нее немедленно вступалась община, и мирской сход, выслушавши дело, назначал размер виры (wergeld), т. е. возмездия, которое следовало выплатить пострадавшему, или его семье, а равным образом и размер пени (fred) за нарушение мира, которая уплачивалась общине. Внутри самой общины раздоры легко улаживались таким путем. Но когда являлся случай кровавой мести между двумя различными племенами, или двумя конфедерациями племен, тогда — несмотря на все меры, принимавшиеся для предупреждения подобных войн [190], — трудно было найти такого посредника, или знатока обычного права, которого решение было бы приемлемо обеими сторонами, по доверию к его беспристрастию и знакомству с древнейшими законами. Затруднение еще более осложнялось тем, что обычное право различных племен и конфедераций не одинаково определяло размеры виры в различных случаях.
Вследствие этого явился обычай брать судью из среды таких семей, или таких родов, которые были известны тем, что они сохраняют древний закон во всей чистоте, — что они обладают знанием песен, стихов, саг и т. д., при помощи которых закон удерживался в памяти. Сохранение закона таким путем стало своего рода искусством, «мистерией», тщательно передаваемой из поколения в поколение в известных семьях. Так, например, в Исландии и в других скандинавских странах на всяком Allthing, или национальном вече, lovsogmathr (сказитель прав) распевал на память все обычное право, для поучения собравшихся; в Ирландии, как известно, существовал особый класс людей, имевших репутацию знатоков древних преданий, и вследствие этого пользовавшихся большим авторитетом в качестве судей [191]. Поэтому, когда мы находим в русских летописях известие, что некоторые племена северо-западной России, видя все возраставшие беспорядки, происходившие от того, что «род восстал на род», обратились к норманнским варягам (varingiar) и просили их стать судьями и начальниками дружин; когда мы видим далее князей, выбираемых неизменно в течение следующих двух столетий из одной и той же норманнской семьи, мы должны признать, что славяне допускали в этих норманнах лучшее знакомство с законами того обычного права, которое различные славянские роды признавали для себя подходящим [192]. В этом случае, обладание рунами, служившими для записи древних обычаев, являлось тогда положительным преимуществом на стороне норманнов; хотя в других случаях имеются также указания на то, что за судьями обращались к «старшему» роду, т. е. к ветви, считавшейся материнскою, и что решения этих судей считались самыми справедливыми [193]. Наконец, в более позднюю пору, мы видим явную склонность выбирать судей из среды христианского духовенства, которое в то время еще придерживалось основного, теперь забытого, начала в христианстве, — что месть не составляет акта правосудия. В то время христианское духовенство открывало свои церкви, как места убежища для людей, убегавших от кровавой мести, и оно охотно выступало в качестве посредников в уголовных делах, всегда противясь старому родовому началу — «жизнь за жизнь и рана за рану».
