Секс и эволюция человеческой природы - Ридли Мэтт (читать полностью книгу без регистрации txt) 📗
Шимпанзе довели стратегию борьбы с инфантицидом до еще большего совершенства, но изобрели при этом совсем другую социальную систему. Поскольку эти обезьяны питаются беспорядочно распределенной в пространстве, но достаточно обильной пищей (например, плодами) и проводят больше времени на открытых пространствах, то живут большими группами (поскольку в них количество глаз больше, чем в маленькой), регулярно распадающимися на компании поменьше, но потом снова объединяющихся. Такие компании слишком велики и пластичны, чтобы их мог возглавлять всего один самец. Путь к вершине «политического дерева» для него лежит через объединение с другими самцами. Поэтому в естественных условиях шимпанзе создают группы, включающие многих самцов (а не одного, как у горилл). В результате, самка шимпанзе оказывается в компании множества опасных для потомства отчимов. В ответ на это она делает своими половыми партнерами всех самцов группы — таким образом, все последние с некоторой долей вероятности на самом деле являются отцами. В итоге, самец может быть уверен, что детеныш, которого он встречает — не его только в одном случае: если он никогда раньше не видел его мать. Джейн Гудолл обнаружила, что самцы шимпанзе нападают на несущих детенышей незнакомых мамаш и убивают малышей. Но они не нападают на бездетных самок {324}.
Проблема Хрди решена. Неразборчивость самок обезьян можно объяснить необходимостью «распространить» родительство на многих самцов и, таким образом, предотвратить инфантицид. Но можно ли приложить это к человеку?
Коротко говоря, нет. С одной стороны, известно, что приемные дети гибнут с вероятностью в 65 раз большей, чем, живущие со своими настоящими родителями {325}, а малыши часто очень боятся появления отчима. Но ни один из этих фактов нельзя считать достаточно существенным, ибо они относятся не к грудным младенцам, а к детям более старшего возраста, и их убийство не помогло бы вернуть мать в репродуктивное состояние.
Более того, тот факт, что мы — обезьяны, может даже сбить нас с толку. Наша половая жизнь очень отличается от той, которую ведут наши ближайшие родственники. Если бы мы были похожи на орангутангов, женщины жили бы поодиночке, отдельно друг от друга. И мужчины тоже жили бы поодиночке — но каждый периодически навещал бы нескольких женщин (либо ни одной) и спал с ними. А встреться двое мужчин на одной территории, между ними произошла бы жестокая схватка. Если бы мы были похожи на гиббонов, наша жизнь стала бы неузнаваемой. Каждая пара жила бы во многих милях от другой и билась до смерти с любым, кто вторгся бы на ее территорию, которую сама никогда не покидала бы. Если не брать в расчет отдельных асоциальных личностей, мы так не живем. Даже те, кто уединяется в своих загородных коттеджах, не собираются оставаться там навечно — не говоря уже о том, чтобы выгонять оттуда всех незнакомцев. Мы проводим значительную часть жизни на общей территории — на работе, в магазине или на игровой площадке. Мы общительны и социальны. Не похожи мы и на горилл. А если бы мы были как они, то образовывали бы гаремы, в каждом из которых доминировал бы один гигантский мужчина средних лет, вдвое тяжелее женщин, сексуальный доступ к которым он бы монополизоровал, запугав других мужчин. У высокоранговых людей секс случался бы только раз в году, а для других он и вовсе бы не существовал {326}.
А вот если бы мы были похожи на шимпанзе, наше общество в некоторых отношениях оказалось бы таким же, как сейчас. Мы бы жили семьями, были бы очень социальны, иерархичны, группово-территориальны и агрессивны к группам, к которым не принадлежим. Иными словами, общество состояло бы из семей, которые жили бы поселениями, были бы классово-сознательны, националистичны и воинственны — в общем, такими, каковы мы и есть. Взрослые мужчины проводили бы больше времени, пытаясь «оседлать» политическую власть, и меньше — с собственной семьей. Но в сексе у нас все оказалось бы совершенно иначе. Для начала, мужчины не принимали бы участия в выращивании детенышей — даже не платили бы алименты. Не существовало бы вообще никаких брачных связей. Большинство женщин спаривались бы с большинством мужчин, хотя самый главный из них (назовем его президентом) старался бы первым лишать девственности большинство девушек. Секс происходил бы с перебоями — был бы интенсивен во время течки (по-нашему, овуляции), но затем уходил бы из жизни женщины на годы — на срок беременности и выращивания ребенка. Период овуляции у женщины был бы очевиден для любого — розовый припухший зад являлся бы неодолимым сигналом для всех увидевших его мужчин. Последние пытались бы сексуально монополизировать таких женщин на несколько недель, но преуспевали бы в этом не так уж часто и теряли бы к ним интерес по окончании течки. Джаред Даймонд из университета Калифорнии в Лос-Анджелесе образно описал, какой разрушительной была бы такая система спаривания для нашего общества, в качестве примера взяв обыкновенный офис, сотрудница которого в один прекрасный день пришла бы на работу «неотразимо розовой» {327}.
Если бы мы были карликовыми шимпанзе (бонобо), то жили бы такими же группами, как и обычно, но доминантные мужчины объединялись бы в бродячие компании, которые поочередно навещали бы несколько женских общин. Поэтому последние пытались бы «вовлечь в родительство» еще более широкий круг самцов. Самки бонобо по повадкам — настоящие нимфоманки. Они сексуально привлекательны для самцов в течение длительного периода и готовы заниматься любовью по малейшему намеку и самыми разнообразными способами (включая оральный и однополый секс). Молодая самка бонобо, подходящая к дереву, на котором кормятся соплеменники, первый делом по очереди спаривается с каждым самцом — включая подростков — и только после этого принимается за еду. Спаривание это, правда, не совсем случайно, но очень свободно.
Если для зачатия каждого детеныша у самок горилл приходится примерно десять спариваний, то у шимпанзе — от 500 до 1000, а у бонобо еще больше — около 3000. Самец бонобо редко наказывает самку за «измену» с находящимся рядом более молодым конкурентом: спаривание происходит часто, но редко приводит к зачатию. Вся анатомия агрессии у бонобо редуцирована: самцы по размеру — не больше самок, и, пытаясь подняться в иерархии, они тратят меньше сил, чем обычные шимпанзе. Наилучшая стратегия для самца бонобо, рассчитывающего на генетическую вечность — съесть свою зелень, хорошо выспаться и приготовиться к длинному дню, полному прелюбодейства {328}.
Внебрачные птицы
Но мы, самые обыкновенные человекообразные, в пику нашим родственникам-обезьянам выкинули неожиданный фортель. Мы ухитрились заново открыть моногамность и родительскую заботу, не утратив при этом способности жить большими группами, в которых могут сосуществовать множество самцов. Подобно самцу гиббона, мужчина женится на одной женщине и помогает ей выращивать детей, будучи уверенным в том, что именно он является отцом, хотя женщины, подобно самкам шимпанзе, постоянно контактируют с другими мужчинами. У прочих человекообразных подобного сочетания не встречается. Такое же социальное устройство можно обнаружить у птиц. Многие из них живут колониями, внутри которых спариваются моногамно. Если сравнить людей с птицами, можно увидеть и другое объяснение заинтересованности самок в половом разнообразии. Женщине для предотвращения инфантицида не нужно отдаваться сразу многим мужчинам, однако у нее может найтись уважительная причина, чтобы, помимо мужа, отдать предпочтение еще одному тщательно выбранному мужчине. И эта причина несколько неожиданна: обычно ее муж — по определению, не лучший из имеющихся под рукой самцов, иначе как бы он докатился до того, чтобы жениться на ней [71]? Его ценность — в моногамности: он не будет разделять свои усилия по выращиванию детей между несколькими семьями. Но зачем брать от него гены? Почему бы не получить родительскую заботу от него, а гены — от другого?
