Моральное животное - Райт Роберт (читать полную версию книги .TXT) 📗
Последнее предложение — миф, развенчание которого — задача эволюционной психологии. Прошло много-много лет с той поры, когда наши предки наслаждались "этими неограниченными инстинктами". Даже шимпанзе должны оценивать свои хищные импульсы с учётом того факта, что другое шимпанзе может быть (как выразился Фрейд) "потенциальным помощником", и таким образом быть выгодно отблагодарено за сдержанность. Также самки шимпанзе (и бонобо), бывает, отвергают сексуальные импульсы самцов, требуя еду и другие услуги в обмен на секс. В нашей собственной эволюции, по мере роста мужской родительской инвестиции, расширялись требования, предъявляемые к мужчинам; они сталкивались с обширными «ограничениями» своих сексуальных импульсов задолго до возникновения современных культурных норм, сделавших жизнь даже более расстраивающей.
Дело в том, что способность к репрессии и вообще подсознание — продукты миллионов лет эволюции — были уже хорошо развиты задолго до возникновения цивилизации, далее усложнившей психику. Новая парадигма позволяет нам ясно представлять, как всё это возникло в течение этих миллионов лет. Теории родственного отбора, конфликта родитель-потомок, родительской инвестиции, взаимного альтруизма и иерархии статуса сообщают нам, какие виды самообмана могут или не могут (с какой-то вероятностью) поддерживаться эволюцией. Если современные фрейдисты начнут использовать эти намёки и соответственно корректировать свои идеи, то, возможно, они смогут спасти имя Фрейда от забвения, которое, вероятно, произойдёт, если этими вопросами будут заниматься только дарвинисты.
Грядущее понимание
Всё говорит о том, что дарвинистское понимание подсознания радикальнее фрейдистского. Источники самообмана более многочисленны, разнообразны и коренятся глубже, и граница между сознательным и подсознательным более размыта. Фрейд определил фрейдизм как попытку "доказать «эгу» каждого из нас, что он не хозяин в собственном доме, и что он должен быть доволен даже самой отрывочной информацией о намерениях подсознательного в его собственной голове". В свете дарвинизма эта формулировка воздаёт слишком много чести "сознательному Я". Оно предстаёт как ясно соображающая психическая сущность, вводимая в заблуждение различными способами. Эволюционному психологу иллюзии представляются настолько вездесущими, что полезность размышлений о каком-то отчётливом ядре честности вызывает сомнения.
Обывательский вариант подхода к соотношению между мыслями и чувствами с одной стороны и стремлением к достижению целей с другой — не только отсталый, но и неправильный. Мы склонны полагать, что наши решения начинаются с выработки суждений, в согласии с которыми и осуществляются наши поступки: «мы» решаем, кто приятен и поэтому оказываем ему дружескую поддержку, «мы» решаем, кто откровенен, и приветствуем его, «мы» вычисляем, кто неправ, и противимся ему, «мы» вычисляем, что есть истина, и следуем ей. К этой картине Фрейд добавил бы, что у нас часто есть цели, которых мы не осознаём, цели, которые могут преследоваться косвенным, даже контрпродуктивным способом, и что наше восприятие мира может деформироваться в ходе этого процесса.
Но насколько эволюционной психологии можно верить, настолько эта картина должна быть вывернута наизнанку. Мы доверяем чему-либо — ценности персональной этики и даже объективной правде — лишь потому, что это возбуждает поведение, передающее наши гены в следующее поколение (или, по крайней мере, передававшее наши гены в древней обстановке). Эти поведенческие цели — статус, секс, эффективная коалиция, родительские инвестиции и так далее — остаются неизменными, в то время, как наше восприятие действительности настраивается, чтобы приспособиться к этому постоянству. Всё, что отвечает нашим генетическим интересам, кажется нам «правом», нравственным правом, объективным правом, какой бы напряжённости это ни потребовало. Короче говоря, если Фрейд подчеркивал трудности людей в наблюдении правды о себе, новые дарвинисты подчёркивают трудности и наблюдения, и понимания правды. Дарвинизм вплотную подходит к тому, чтобы подвергнуть сомнению само значение слова «правда». Над светскими беседами, которые возможно могут открыть правду, — беседами о морали, политическими беседами и даже иногда академическими беседами — дарвинизм включает свет элементарной борьбы за власть. Кто-то в этих дискуссиях победит, но часто нет оснований ожидать, что этим победителем будет правда. Возможно, что цинизм глубже фрейдовского трудно вообразить, но он существует.
Этот дарвиновский цинизм заполняет зияющую культурную пустоту не полностью. Различные авангардистские академики — «деконструкционисты», литературные теоретики и антропологи, сторонники "критических юридических исследований" — уже рассматривают человеческое общение как "споры о власти". Уже много людей верят в то, что подчёркивает новый дарвинизм: что в человеческих взаимодействиях, все (или, по крайней мере, многие) выдумки сделаны для корыстных манипуляций. И уже одна эта вера помогает поддерживать центральную нить грядущего состояния: мощная неспособность принимать вещи всерьёз. Ироничное самоосознание — повестка дня. Ультрасовременные ток-шоу в массе самоироничные, с шутками о шпаргалках, написанные на шпаргалках, камеры снимают другие камеры, и сам формат нацелен на то, чтобы подорвать себя. Архитектура, теперь об архитектуре, архитекторы игриво и иногда покровительственно объединяют лейтмотивы различных эпох в структуры, которые приглашают нас смеяться вместе с ними. Чего нужно избегать любой ценой в грядущую эпоху, так это серьезности, которая предаёт смущающуюся наивность. Современный цинизм привносит отчаяние в оценку способности человеческого вида принять похвальные идеалы, чего грядущий цинизм не делает, не потому что он оптимистичен, а потому что ему не присуще преобладающее принятие идеалов всерьёз. Преобладающее отношение — абсурдизм. Фильм грядущего может быть непочтителен, но это не горькая непочтительность, так как непочтительность его — не самоцель; его цели беспорядочны, потому что все одинаково смешны. И, так или иначе, нет никаких моральных оснований мимолётного осуждения. Сидите и наслаждайтесь шоу.
Вполне мыслимо, что грядущее отношение уже впитало некоторую силу новой дарвиновской парадигмы. Социобиология, хотя и не допущенная до приёма в академию, начала просачиваться в массовую культуру два десятилетия назад. Во всяком случае, есть прогресс. Дарвинизм может усилить грядущие тенденции. Конечно, в академических пределах, деконструктивисты и критические юридические учёные могут находить много подобного в новой парадигме. И, конечно, вне академии, возможна лишь одна разумная реакция на эволюционную психологию; чувство неловкости столь остро, а цинизм столь глубок, что ироничное отстранение от всего человеческого предприятия только и может обеспечивать облегчение.
Таким образом, трудный вопрос о том, может ли человеческое животное быть моральным животным (вопрос, который современный цинизм склонен приветствовать с отчаянием), может выглядеть всё более и более странным. Вопрос после укоренения нового дарвинизма может состоять лишь в том, что слово «мораль» может быть совсем не шуткой.
