Необъятный мир: Как животные ощущают скрытую от нас реальность - Йонг Эд (читать книгу онлайн бесплатно полностью без регистрации .txt, .fb2) 📗
При одновременной стимуляции красной и синей колбочек мы видим пурпурный – цвет, которого нет в радуге и которому нельзя поставить в соответствие световую волну определенной длины. Такие смешанные цвета называют неспектральными. У колибри, как у обладательницы четырех типов колбочек, число таких «коктейлей» гораздо больше – это и УФ-красный, и УФ-зеленый, и УФ-желтый (красный + зеленый + УФ) и, возможно, УФ-пурпурный (красный + синий + УФ). Моя жена предложила, к восторгу Стоддард, называть эти цвета крапурным, зелпурным, желпурным и ультрапурпурным[85]. Как выяснила Стоддард, эти неспектральные цвета со своими оттенками составляют примерно треть обнаруживаемых в окраске растений и оперений{246}. В глазах птицы лес и луг переливаются зелпурным и желпурным. В восприятии широкохвостой колибри ярко-фуксиевое горлышко самца сияет ультрапурпурным.
Совершенно иначе представляют себе тетрахроматы и белый цвет. Белый – это то, что мы воспринимаем, когда все наши колбочки стимулируются одинаково. Но чтобы возбудить птичий квартет колбочек, нужна совсем не такая комбинация волн, как для человеческого трио. Бумага обрабатывается красителями, случайно поглощающими ультрафиолет, поэтому для птицы она белой выглядеть не будет. Многие предположительно «белые» перья отражают ультрафиолет, поэтому тоже совсем не обязательно видятся птицам белыми{247}.
Трудно узнать, как выглядят для птиц все эти крапурные, зелпурные и прочие неспектральные переходы, говорит Стоддард. Как скрипачка, она знает, что две одновременно взятые ноты могут прозвучать как отдельные, а могут слиться в совершенно новый тон. Как же, если воспользоваться этой аналогией, колибри воспринимают крапурный – как сочетание красного и ультрафиолета или как совершенно новый самостоятельный цвет? Выбирая, к какому цветку направиться, «объединяют ли они крапурные с красными или считают их отдельными категориями?» – размышляет Стоддард. Крапурный от чисто красного они отличают, «но я не могу сформулировать, каким он им представляется».
Птицы – не единственные тетрахроматы. Четыре типа колбочек есть и у пресмыкающихся, насекомых и пресноводных рыб, включая банальных аквариумных{248}. Двигаясь во времени вспять от современных тетрахроматов, ученые пришли к выводу, что первые позвоночные тоже, скорее всего, имели по четыре колбочки{249}. Млекопитающие – возможно потому, что поначалу все они были ночными, – две из этих предковых четырех утратили, став дихроматами. Но динозавры, под ногами которых они шныряли, почти наверняка обладали тетрахромазией и «видели множество классных неспектральных оттенков», по мнению Стоддард. Забавно, что на иллюстрациях и в фильмах динозавров очень долго раскрашивали в тусклые серо-буро-болотные тона; только недавно художники стали расцвечивать их яркими красками, вдохновившись осознанием, что динозавры – это предки птиц. Но даже это созданное трихроматом колористическое буйство – лишь бледная тень того великолепия, которым, вероятно, щеголяли и которое воспринимали динозавры.
Большинству из нас гораздо проще представить себе собачье цветовосприятие, чем птичье (или динозавровое). Если вы трихромат, дихромазию можно смоделировать с помощью приложения, убирающего определенные цвета. Можно смоделировать даже цветовосприятие другого трихромата (например, пчелы), наложив их сине-зелено-ультрафиолетовую схему на нашу красно-зелено-синюю. Но воспроизвести цветовосприятие тетрахромата для трихроматического глаза невозможно. «Нас часто спрашивают, нельзя ли изобрести какие-нибудь очки, позволяющие человеку различать эти неспектральные цвета. Было бы здорово!» – делится Стоддард. Отыскать крапурный и зелпурный на птичьих перьях с помощью спектрофотометра можно, но ведь потом нужно передать их с помощью нашей гораздо более скромной палитры. Четыре просто не умещаются в три. Как ни досадно, большинству из нас никак не хватит воображения представить, как многие животные выглядят в глазах друг друга и насколько разнообразно их цветовосприятие.
Красный почтальон порхает на редкость томно, даже для бабочки. Он часто-часто трепещет крыльями, но, как ни странно, почти не двигается с места, словно изо всех сил старается никуда не попасть. Такую невозмутимость легко понять: для врагов он ядовит, о чем предупреждает его яркая красно-желто-черная раскраска, поэтому спасаться от хищников на всех парусах ему не нужно. Однако для человеческого глаза ничего отталкивающего в его окраске нет. В оранжерее города Ирвайн, штат Калифорния, вокруг меня перелетают с одного красно-оранжевого цветка лантаны на другой десятка два этих бабочек. От их жизнерадостных оттенков и мягких движений мир становится одновременно красочнее и безмятежнее. Латинское название этой бабочки Heliconius erato подходит ей как нельзя лучше: в древнегреческих мифах гора Геликон была обителью муз и источником поэтического вдохновения, а имя Эрато принадлежало музе любовной лирики.
Одна бабочка эрато садится на побег лантаны, подворачивает брюшко и откладывает крошечное золотистое яйцо. Пять других, расположившихся в рядок на соседнем листе, медленно раскрывают и закрывают крылья. Еще одна устроилась на дисплее системы климат-контроля оранжереи, который сейчас показывает 36 ℃ и 59﹪ влажности. Да, джинсы надевать не стоило. Одетая куда более уместно Адриана Бриско обводит взглядом оранжерею и расплывается в улыбке. Это ее детище – работа и отдушина, место, куда она приходит за счастьем и покоем. «Мне тут нравится, – говорит она мечтательно. – Сразу видно, почему столько ученых посвятили этим бабочкам свою научную карьеру».
По всей Центральной и Южной Америке эрато обычно обитают бок о бок со своей близкой родственницей – Heliconius melpomene, названной в честь музы трагедии Мельпомены. Оба вида ядовиты, и каждый подделывается под другой, чтобы враг, научившийся избегать одну из бабочек, не трогал и другую. В пределах каждой местности эти два вида похожи как две капли воды, но, если рассматривать весь ареал в целом, мы обнаружим множество вариаций{250}. В районе перуанского Тарапото у обеих бабочек имеются широкие красные «перевязи» на передних крыльях и желтые полосы на задних. Однако в каких-нибудь 150 км оттуда, в Юримагуасе, у обеих вместо полос на переднем крыле – красное основание и желтые кляксы, зато заднее покрыто тонкими красными полосками. Просто не верится, что эрато из двух соседних областей принадлежат к одному и тому же виду, а эрато с мельпоменой, обитающих в одной области, практически не различить. В оранжерее у Адрианы могло летать много и тех и других, но я бы об этом не догадался. Как же не путаются сами бабочки? В конце 1990-х гг., когда Бриско только начала изучать геликоний, ответа на этот вопрос, к ее изумлению, никто не знал. «Казалось бы, учитывая, что мы имеем дело с таким визуально эффектным животным, да еще настолько популярным, кто-нибудь давно уже должен был обратить внимание на его глаза», – недоумевает она.
Большинство бабочек – трихроматы. У них, как и у пчел, три опсина с максимальной чувствительностью к ультрафиолету, синему и зеленому, так что они различают цвета в диапазоне от красного до УФ. Однако в 2010 г. Бриско обнаружила, что у геликоний есть два существенных отличия от прочих родственниц{251}. Во-первых, они тетрахроматы. В дополнение к обычным синему и зеленому опсинам у них имеется два УФ-опсина, которые выдают пиковый сигнал в ответ на волны разной длины. Во-вторых, если у родственных им бабочек узоры на крыльях желтые, то у геликоний – желпурные (того самого неспектрального цвета, представляющего собой смесь УФ и желтого). Эти две особенности взаимосвязаны. Два УФ-опсина дают геликониям возможность дробить ультрафиолетовую часть спектра на более тонкие оттенки и различать очень близкие градации УФ-цветов. Благодаря окраске крыльев в эти цвета, они лучше отличают своих сородичей от тех, кто под них подделывается. Даже птицы с их единственным УФ-опсином не видят, судя по всему, разницы между желтым и тем оттенком желпурного, который используют эти бабочки{252}.
