Суеверна ли наука? - Рассел Бертран Артур Уильям (читать книги онлайн полностью без регистрации TXT) 📗

Бертран Рассел

Суеверна ли наука?

Современная жизнь опирается на науку в двух отношениях. С одной стороны, мы все зависим от научных изобретений и открытий в том, что касается нашего хлеба насущного, наших удобств и времяпрепровождения. С другой стороны, определенный склад ума, связанный с научным мировоззрением, которым обладали лишь немногие гениальные личности, постепенно, в течение последних трех столетий, получил распространение и среди большей части населения. Хотя эти научные процессы были неразрывно связаны довольно длительный период, любое из них могло спокойно существовать без другого несколько столетий. Почти до конца XVIII века научный склад ума не оказывал большого влияния на повседневную жизнь, если только он не приводил к великому открытию, ускорявшему технический прогресс и производившему переворот в развитии техники. С другой стороны, стиль жизни, который диктует наука, может быть перенят лишь населением, обладающим определенными зачатками научных знаний; такое население сможет производить и использовать машины и механизмы, изобретенные еще где-нибудь, и даже сможет немного усовершенствовать их. Если коллективный разум человечества будет деградировать, некоторые виды техники, используемые в повседневной жизни, результат научных изысканий, тем не менее сохранятся и, по всей вероятности, будут служить еще в течение жизни нескольких поколений, но это не значит, что они будут действовать всегда, так как если они будут серьезно повреждены в результате катаклизма, их не смогут реконструировать.

Таким образом, со всех точек зрения научное мировоззрение – вопрос чрезвычайной важности для человечества. Но научное мировоззрение само по себе имеет двойственный характер, так же как и художественное мировоззрение. Творец и критик – разные люди, и у них совершенно разный склад ума. Творец науки, как и любой другой, склонен вдохновляться страстями, которым он придает интеллектуальное выражение вплоть до сдержанной веры, без которой он, быть может, достиг бы немногого. Критик не нуждается в такой вере, он сам может анализировать проблемы, делать необходимые оговорки и считает творца по сравнению с самим собой грубой и варварской личностью. Поскольку цивилизация становится более сложной по структуре и более традиционной, появляется тенденция к тому, чтобы склад ума критиков победил в тех, кто мог бы стать творцом, в результате этого рассматриваемая цивилизация становится византийской и обращенной в прошлое. Что-то подобное, кажется, начинает происходить и в науке. Простая вера, которая поддерживает первооткрывателей, разрушается в центрах цивилизации. Отдаленные народы, такие как русский, японский и молодой китайский, все еще восхищаются наукой с пылом XVII в.; так же поступает и основная масса населения западных стран. Но высшие священнослужители начинают уставать от церковной службы, которую они официально обязаны отправлять. Благочестивый молодой Лютер чтил «свободомыслящего» Папу, позволившего приносить в жертву Юпитеру рогатый скот, чтобы обеспечить свое выздоровление от болезни. Так, в наши дни люди, далекие от центров культуры, относятся к науке с тем почтением, которого не чувствуют больше ее авгуры. «Научный» материализм большевиков, как и ранний немецкий протестантизм, представляет собой попытку сохранить прежнюю почтительность в форме, которую и друзья и враги считают новой. Но их пламенная вера в буквальное озарение Ньютона только ускоряет распространение научного скептицизма среди «буржуазных» ученых Запада. Наука как вид деятельности, признанный и поддерживаемый Государством, становится политически консервативной, кроме таких мест, как, например штат Теннеси, пребывающий в донаучном состоянии. Большинство ученых мужей в наши дни не верят в важность сохранения status quo. Поэтому они ограничивают сферу влияния науки в общественной жизни и уступают многим требованиям консервативных сил, таких как религия.

Несмотря на это, ученые сталкиваются с большими трудностями. Хотя представители науки в основной своей массе консервативны, наука все еще остается основной движущей силой изменений в жизни. Возбуждение общественного сознания, производимое переменами в Азии, Африке и среди промышленного населения Европы, часто не устраивает сторонников консервативного взгляда на вещи. Отсюда возникает сомнение в ценности науки, поддерживаемое скептицизмом Первосвященников. И если бы только это было единственной причиной, это могло бы быть не так важно. Но оно подкреплено настоящими интеллектуальными трудностями, которые, если они окажутся непреодолимыми, похоже, могут положить конец эре научных открытий. Я не говорю о том, что это произойдет внезапно. Россия и Азия еще могут сохранять веру в науку, которую теряет Запад, в следующем столетии. Но рано или поздно, если логические аргументы против этой веры окажутся неопровержимыми, они убедят людей, которые, по разным причинам, могут мгновенно разочароваться; а убедившись однажды, сочтут невозможным вернуть и остатки прежнего доверия. Поэтому все обстоятельства, свидетельствующие против научного кредо, заслуживают самой тщательной проверки.

Когда я веду речь о научном кредо, я говорю не просто о том, что логически подразумевается под непреложностью научной истины; я говорю о чем-то более восторженном и менее рациональном, а именно – о системе убеждений и эмоций, которая делает человека великим ученым. Вопрос состоит в том, могут ли такие убеждения и эмоции выжить в среде людей, обладающих такими интеллектуальными способностями, без которых невозможны научные открытия.

Две недавно вышедшие и очень интересные книги помогут нам разобраться в природе этой проблемы. Книги, о которых я говорю, это «Метафизические основы современной науки» (1924) Барта и «Наука и современный мир» (1926) А. Уайтхеда. Каждая из них критикует систему идей, которыми современный мир обязан Копернику, Кеплеру, Галилею и Ньютону: первая – почти целиком с исторической точки зрения, вторая – и с исторической, и с логической. Книга доктора Уайтхеда наиболее важна для нас, так как она не просто критическая, но и конструктивная и стремится сформулировать интеллектуально удовлетворительные основания для будущей науки, которые одновременно будут и эмоционально удовлетворять высоконаучные устремления человечества. Я не могу принять логические аргументы, выдвинутые доктором Уайтхедом в пользу того, что может быть названо «приятной» частью его теории: если принимать необходимость интеллектуальной перестройки научных концепций, я склоняюсь к тому, что новые понятия будут расходиться с нашими неинтеллектуальными эмоциями в той же степени, что и прежние, и будут, следовательно, приняты только теми, кто имеет сильные эмоциональные пристрастия в пользу науки. Но давайте рассмотрим этот аргумент.

Начнем с исторического аспекта. «Не может существовать живой науки, – говорит доктор Уайтхед, – пока существует широко распространенная инстинктивная уверенность в существовании определенного порядка вещей, и в особенности законов Природы». Наука могла создаваться только людьми, уже имеющими это убеждение, и, следовательно, источники происхождения этого убеждения должны быть до-научными. Но в сложный склад ума, который был необходим Для становления науки, должны были входить и другие элементы. Греческий взгляд на мир, утверждает он, был преимущественно драматическим и поэтому стремился подчеркнуть скорее конец, чем начало: это было недостатком с точки зрения науки. С другой стороны, греческая трагедия содействовала распространению идеи Фатума, которая поддерживала точку зрения, согласно которой события обязательно происходят по естественным законам. «Судьба в греческой трагедии становится законом Природы в современном мышлении».

Этот детерминистский взгляд был подкреплен Римским правом. Римские правители, в отличие от восточных деспотов, действовали (по меньшей мере в теории) не произвольно, а согласно прежде установленным правилам. Подобно им, христиане представляли себе Бога действующим в соответствии с законами, хотя это и были законы, которые установил сам Бог. Все это содействовало становлению концепции Закона Природы, который является существенным элементом научного мышления.