Сочинения в двух томах. Том 2 - Юм Дэвид (онлайн книга без .txt) 📗
Но мне думается, сказал Демей, что если бы мир обладал свойством произрастания и мог бы сеять семена новых миров в беспредельный хаос, то эта способность была бы добавочным аргументом в пользу преднамеренности его Творца. Ибо откуда могло бы произойти такое чудесное свойство, как не из преднамеренности? И каким образом упорядоченность может произойти от чего-нибудь такого, что не осознает того порядка, который оно сообщает другому?
Тебе стоит только оглядеться вокруг, чтобы удовлетворительно решить данный вопрос, ответил Филон; дерево сообщает порядок и организацию порожденному им дереву, не зная об этом порядке; так же поступает животное по отношению к своему потомству, птица—по отношению к своему гнезду, и примеры подобного рода встречаются даже более часто в мире, чем такие примеры, в которых порядок имеет своим источником разум и изобретательность. Говорить, что весь этот порядок в животных и растениях проистекает в конце концов из преднамеренности,—значит принимать за доказанное то, в чем именно и состоит вопрос; столь важное положение не может быть удостоверено иначе как при помощи доказательства a priori, во-первых, того, что порядок по своей природе неразрывно связан с мышлением, и, во-вторых, того, что он ни сам по себе, ни в силу изначальных неизвестных причин никогда не может принадлежать материи.
Но далее, Демей, выдвигаемое тобой возражение никоим образом не может быть использовано Клеантом, если он не откажется от того способа защиты, к которому он уже однажды прибег, отвечая на одно из моих возражений. Когда я спросил его о причине того высшего разума и интеллекта, к которому он все сводит, он сказал мне, что невозможность дать ответ на подобные вопросы никак нельзя счесть возражением ни в каком философском исследовании. Мы должны где-нибудь остановиться, говорит он; человеческим способностям всегда останется недоступным объяснение последних причин или же указание последних связей каких-либо объектов. Достаточно, если те несколько шагов, которые нам доступны, обоснованы опытом и наблюдением. Но что произрастание и порождение, так же как и разум, известны нам из опыта в качестве принципов порядка в природе,—этого отрицать нельзя. И если я построю свою космогоническую систему на первых двух принципах, а не на последнем, то это будет зависеть от меня. Выбор здесь, по-видимому, совершенно произволен. А когда Клеант спрашивает меня, какова причина великой способности произрастания или порождения, то я имею такое же право спросить его о причине великого принципа—разума; мы обоюдно решились воздерживаться от такого рода вопросов, и в данном случае именно в его интересах соблюдать это соглашение. Судя по нашему ограниченному и несовершенному опыту, порождение имеет некоторое преимущество перед разумом, ибо мы ежедневно видим, что последний обусловлен первым, а не первое последним.
Теперь, прошу вас, сравните следствия как с той, так и с другой стороны. Мир, говорю я, похож на животное, следовательно, он есть животное и возник путем порождения. Я согласен, что здесь скачкй велики, но при каждом из них есть хотя бы некоторая видимость аналогии. Мир, говорит Клеант, сходен с машиной, следовательно, он возник благодаря замыслу. Тут скачкй столь же велики, аналогия же менее явна. И если Клеант возьмется распространить мою гипотезу еще на один шаг дальше и вывести преднамеренность или разум из того великого принципа порождения, который я защищаю, то я могу с ббльшим основанием воспользоваться тем же правом и распространить далее его гипотезу, выведя из его принципа—разума— порождение богов, или теогонию. Я располагаю по крайней мере хотя слабой тенью опыта, и это самое большее, чего когда-либо можно достигнуть в данном вопросе. Происхождение разума от принципа порождения наблюдается на бесчисленных примерах, но происхождение его от какого-нибудь другого принципа не наблюдается никогда.
Гесиод и все древние мифологи были столь поражены этой аналогией, что все одинаково объясняли происхождение природы при помощи животного порождения и совокупления. Также и Платон, насколько можно его понять, придерживается, по-видимому, подобного взгляда в своем «Тимее».
Брамины утверждают, что мир произведен неизмеримо большим пауком, который ткет всю эту сложную громаду из своих внутренностей, а затем уничтожает или весь мир, или любую из его частей, снова поглощая ее и сливая со своей сущностью. Такой вид космогонии кажется нам смехотворным, потому что паук—маленькая, презренная козявка, деятельность которой мы вряд ли примем когда-либо в качестве образца для всего мира. Но все-таки для нашего земного шара это новый вид аналогии, а если бы существовала планета, сплошь заселенная пауками (что весьма возможно), то там это заключение казалось бы столь же естественным и неоспоримым, как то, которое на нашей планете приписывает происхождение всех вещей преднамеренности и разуму, как это выяснил Клеант. Почему организованная система не может быть выткана из чрева настолько же хорошо, как из мозга,—это ему будет трудно удовлетворительно объяснить19.
Я должен признаться, Филон, отвечал Клеант, что та обязанность, которую ты взял на себя, а именно возбуждение сомнений и возражений, подходит тебе более, чем кому бы то ни было, на свете, и, по-видимому, является для тебя до некоторой степени естественной и неизбежной. Твоя изобретательность настолько неистощима, что я не стыжусь признаться в своей неспособности сразу же разрешить шаг за шагом те неожиданные затруднения, которые ты безостановочно выдвигаешь, полемизируя против меня, хотя в общем я ясно вижу их ошибочность и неправильность. Не сомневаюсь я и в том, что ты сам в настоящее время тоже находишься в подобном положении и что решение вопросов не так легко далось бы тебе, как возражения, ведь ты сам должен понимать, что здравый смысл и разум, безусловно, против тебя и что изложенные тобой фантазии могут, правда, привести нас в смущение, но никогда не смогут нас убедить 20.
ЧАСТЬ VIII
То, что ты приписываешь моей неистощимой изобретательности, ответил Филон, вытекает исключительно из природы самого вопроса. Вопросы, укладывающиеся в узких пределах человеческого разума, обычно допускают лишь одно решение, которое обладает вероятностью или убедительностью; и для здравомыслящего человека все другие предположения, кроме этого одного, являются совершенно нелепыми и химерическими. Но в таких вопросах, как настоящий, сотню противоречивых взглядов можно рассматривать как нечто вроде неполной аналогии, и для изобретательности здесь открыто широкое поле деятельности. Я думаю, что мог бы без особого умственного усилия предложить в один момент и другие космогонические системы, в которых заключалось бы какое-нибудь слабое подобие истины, хотя имеется тысяча и даже миллион шансов против одного, что ни твоя система, ни любая из моих не будут соответствовать истине.
Например, почему бы мне не вызвать вновь к жизни древнюю эпикурейскую гипотезу? Ее считают обычно— и, мне думается, совершенно справедливо—самой нелепой из всех когда-либо предложенных систем, а между тем при некоторых изменениях она смогла бы, пожалуй, приобрести слабую видимость вероятности. Вместо того чтобы предполагать, что материя бесконечна, как это делал Эпикур, предположим, что она конечна. Конечное число частиц способно лишь к конечному числу перемещений, и при вечной длительности должно произойти то, что всякий возможный порядок, всякое возможное расположение окажутся испробованы бесконечное число раз. Следовательно, этот мир со всеми его событиями, даже самыми мелкими, и прежде возникал и разрушался, и снова будет возникать и разрушаться, и нет этому ни конца ни края. Всякий, кто имеет представление о возможностях бесконечного по сравнению с конечным, нисколько не удивится такому решению вопроса.
Но это решение предполагает, что материя может приобрести движение без посредства какого-нибудь самопроизвольного агента (voluntary agent), или первого двигателя, сказал Д е м е й.
