Тайна Запада: Атлантида - Европа - Мережковский Дмитрий Сергеевич (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗
Страшно Платону — страшно и нам: хотим не хотим, мы не можем не видеть, что жертвенный бык Атлантиды — первая тень Агнца, закланного от создания мира. Громы Атлантики отвечают громам Евхаристии:
А если нам уже не страшно, то это, может быть, еще страшнее: значит, ось мира уже колеблется на плечах и нашего Атласа, солнце уже и над нашей Атлантидой меркнет, черною становится и наша белая магия.
3. УМИРАЮЩИЙ ЛЕБЕДЬ
Отчего погибло первое человечество, — вот, кажется, главное, что говорит или хотел бы сказать Платон не только своему, но и всем грядущим векам — всему второму человечеству.
Чтобы яснее понять, что он думает о конце Атлантиды, надо в ней различить яснее, чем делает он, два века — золотой и железный, мирный и военный.
Божьи сыны, атланты, — сыны мира. «В мире жить, не подымать друг на друга оружья, mête pote hopea ep’allêlous oisein», — главный закон, самим богом начертанный не только на орихалковом столбе закона, но и в сердце атлантов.
Солнце, озаряющее Остров Блаженных, — солнце мира. Атлантида — рай на земле, потому что мир есть рай, — не было другого и не будет.
Миром начали атланты — кончили войной. Эти два века Платон смешивает, век золотой заслоняет железным; вот почему так трудно понять его в самом главном — в ответе на вопрос: отчего погибла Атлантида?
Кажется, он изображает ее накануне войны: мир еще не нарушен, но война уже зреет. Берег, падающий в море отвесными кручами скал, уединявший некогда райские долины Острова, вдруг делается грозною стеною крепости; и вся столица атлантов, со своими циклопическими стенами, обитыми медью, орихалком и оловом, с концентрическими кольцами рвов и валов, с крепостными на мостах воротами и башнями, с подземными каналами и гаванями, арсеналами и казармами, — одна исполинская крепость. Вся Атлантида, готовая кинуться из глубины Атлантики на Европу и Азию, ощетинилась, как зверь — «Зверь, выходящий из бездны», Апокалипсиса.
Чтобы дать понятие о военной мощи атлантов, Платон приводит точные цифры набора, производимого на одной только великой равнине за Городом, разделенной на 60000 военных округов: 10000 боевых колесниц, 240000 коней, 1200 военных судов и 1200000 пешего войска (Рl., Krit., 119, с). А эта равнина лишь малая часть одного из десяти Атлантических царств. Если же прибавить к ним поселения атлантов в Америке, Европе и Африке, то общие военные силы державы должны исчисляться в десятки миллионов людей: «Множество неисчислимое, aperantos arithmos», — говорит Платон.
Вплоть до нашей мировой войны такого войска уже не будет в истории. «Басней» казалось оно во времена Платона, и вот, через двадцать пять веков, оказалось-таки «сущей истиной».
Десять царей Атлантиды решили войну. Как — помимо народа, против него или с ним? Этого мы не знаем, потому что не знаем, какое было в Атлантиде правление. Мы только отчасти можем об этом судить по тому, что сообщает Платон о правлении в тогдашних «Афинах» или неизвестном городе этого имени.
В «басне» об Атлантиде скрыта «сущая истина», а в допотопных Афинах нет ничего, кроме басни: но, может быть, и по ней проходят бледные отблески той же истины, как световые картины волшебного фонаря по белой стене; если так, то мы можем узнать из них и кое-что об Атлантиде.
Кажется, оба правления — афинян и атлантов, вопреки различию внешнему, — там республика, здесь монархия, — по внутреннему существу, родственны: теократии, олигархии — оба, и оба — «наилучшие», по мнению Платона.
Власть Бога над людьми — власть гения, — «пусть царствует гений», такова основная мысль Платонова Града, Полиса, метафизика в политике, осуществляемая в обоих правлениях одинаково.
«Богоподобные люди», andres theioi (Pl., Krit., 110, c), верховные вожди Афинской республики, соответствуют «сынам божьим», десяти царям Атлантиды. Эти — «семя» отца Океана, Атласа, те — матери Земли, Геи; но и те и эти — Богом поставленные над людьми, «Стражи», phylakes (Pl., Krit., 112, d), особая порода людей, высшая, отделенная от низшей — не только политически, искусственно, но и физически, естественно. Выше всех — «богоподобные люди», «люди-боги» — должно быть, мудрецы и пророки; глухо, двумя словами, говорит о них Платон, может быть, скрывая тайну мистерии от непосвященных; «воины», герои, — под ними, и, наконец, в самом низу, все прочие граждане.
«Были и другие сословия граждан, занимавшихся ремеслами и добычей всего, что дает людям земля. Но племя воинов, как отделили его от других людей люди-боги, в самом начале, так и жило потом всегда отдельно. Каждый имел все для себя и для детей своих нужное, но ни у кого никакой собственности не было, все же, что имели, почитали общим, hapanta koina nomizontes» (Pl., Krit., 110, c — d). Около святилища Афины и Гефеста, на высоте Акрополя, в те дни гораздо более обширного, чем нынешний, разрушенный потопами и землетрясениями, «в месте, огражденном стенами, как сад одного дома, жили они в общих домах, имея общую трапезу и все довольство, но серебром и золотом никогда ни для чего не пользуясь и соблюдая середину между богатством и бедностью»; жили в домах прекрасно устроенных, переходящих по наследству, из рода в род, всегда в одном и том же виде. «Было же тех Стражей около двадцати тысяч, и это число старались они сохранить неизменным… И будучи не только Стражами своих соотечественников, но и других, свободно их власть признавших эллинов, потому что власть их была справедливою… славились они и почитались по всей Европе и Азии, больше всех тогдашних людей, за красоту тел и совершенство душ» (Pl., Krit., 112, b — c).
«Собственности никакой ни у кого не было, но все, что имели, почитали общим»: это, говоря нашим грубым, но точным словом, — коммунизм. Если Бог один, один Божий закон для всех людей, то и совершенное правление одно — коммунизм — земной рай, золотой век — не только в Афинах, но и в Атлантиде.
Этот бывший рай Платона несколько напоминает будущий рай Великого Инквизитора у Достоевского. «Стражи» — у этого, «мудрецы» — у того: «тысячи мудрых, скорбных, и миллионы счастливых младенцев», а надо всеми единый Страж — «великий и умный Дух Небытия».
Рай на земле — коммунизм, но какой — мирный или военный? Кажется, Платон не различает их вовсе; мы же различаем в высшей степени.
«Было у множества их одно сердце и одна душа, и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее». Кто это говорит, Платон об атлантах — афинянах? Нет, ев. Лука — об апостольской общине (Деян. 4, 32). Hapanta koina — у Платона, panta koina — у Луки: те же слова у обоих.
«Сердце одно, одна душа» — вот мирный коммунизм, — в самом деле, рай на земле, золотой век, царство Божие. Этого рая мы еще или уже не знаем, но ад военного коммунизма знаем хорошо.
Может быть, в Атлантиде мирный коммунизм превратился в военный с такою же «магической» внезапностью, с какою молоко скисает в грозу, или вокруг опущенной в соляной раствор палочки он вдруг весь кристаллизуется. Это закон физики — Божий закон естества; это было и будет от начала мира до конца. Этого Платон еще не знает, но мы уже могли бы знать.
«Мир лучше войны», помнит Египет, вечерняя заря Атлантиды; Греция — глухая ночь — уже забыла. Не потому ли и Платон забыл или помнит слишком смутно, отчего погибла Атлантида?
