Религия эллинизма - Зелинский Фаддей Франкович (книга читать онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
Прибавим, раз речь зашла об изображениях, что она изображается сидящей на престоле; легко понять происхождение этого воззрения от представления о ней, как об обожествленной Земле. Во всяком случае, это сидение и этот престол для нее характерны; посвященные ей обрядовые песни называются "престольными" (enthronismoi): таковые для нее сочинял Пиндар, тот самый, который основал ее культ у себя в Фивах. На то же родство с обожествленной Землей указывает и ее (необязательный, впрочем) головной убор – цилиндрический сосуд, первоначально – хлебная мера, характеризующий ее как богиню плодородия и урожая. Из этого сосуда развился со временем стенной венец; мать Кибела стала богиней-покровительницей укрепленных городов.
Таковы положительные черты, отличающие эту азиатско-греческую Кибелу, с одной стороны, от чисто греческой Матери, с другой – от чисто азиатской; на практике пограничная линия не везде проходила достаточно четко, но это нас здесь не касается. Зато одна отрицательная черта резко отличает греко-азиатскую Кибелу V-IV веков от ее пессинунтского первообраза; это – отсутствие рядом с ней ее пессинунтского спутника, Аттиса. Огромное значение этой разницы станет для читателя ясным, когда он познакомится с этой культовой личностью и с той своеобразной обрядностью, которая с нею сопряжена.
Но до Пессинунта нам еще далеко; вступая на почву Анатолии, мы первым делом сталкиваемся с культами Матери в ее прочно эллинизованной части, и прежде всего – в Троаде. Вышеприведенная молитва Софокла обращена именно к троянской Матери, хотя поэт и называет ее имя рядом с именем золотоносной реки, омывающей лидийскую столицу Сарды. И здесь нас положительно дразнят совпадения с далеким Критом, не объясняемые сколько-нибудь ясными для нас путями культового общения между обеими странами. Возвышающаяся над Троей гора Ида дала имя "Идейской Матери"; но Иду, и притом в культовой близости с Матерью-Реей, имеем мы и на Крите. Там – корибанты, здесь – куреты, тоже демонические существа, заглушавшие некогда своей шумной пляской и музыкой крик новорожденного Зевса; разницу между ними установить можно, но факт тот, что уже древние их отождествляли. Критскую Мать зовут Реей, и она, как "Зевеса матерь самого", заняла прочное место в генеалогиях; положим, имя Реи для Идейской Матери в Трое непосредственно не засвидетельствовано. Но, во-первых, если мы правильно истолковали это имя как "горная", то оно уже заключено в имени Идейской, так как Ида означает именно "лесистая гора" или "нагорный лес". А во-вторых, и это еще больше нас дразнит – мы встречаем его в римском отпрыске Идейской богини в Трое, матери близнецов-основателей, Реи Сильвии: ведь и "Сильвия" – не что иное, как перевод греческого Idaia в смысле "лесная". Но об этом здесь распространяться не приходится.
Но вот что нас еще более поражает: Идейская Мать, пусть не Рея, но зато Кибела, согласно свидетельствам греков исторической эпохи – главная богиня Трои; казалось бы, она должна бы была быть главной покровительницей ее народа в его борьбе с пришлым врагом. Об этой борьбе повествует Илиада – и вот, Илиада совершенно умалчивает об Идейской Матери. Как это объяснить? Должны ли мы допустить, что культ Матери на Иде или под Идой, еще неизвестный Гомеру, был введен в эпоху, отделяющую его от V века? Но позвольте, ведь эта эпоха была эпохой усиленной эллинизации анатолийского побережья; возможно ли, чтобы результатом этой эллинизации было введение на Иде азиатского культа, между тем как в гомеровскую эпоху там нераздельно царили боги греческого Олимпа?
Вот это последнее обстоятельство и дает нам, думается мне, ключ к разгадке. Гомер был великим эллинизатором: как он, лишь скрепя сердце, удерживает местами имя троянской реки Скамандра, оставшееся за нею в извращении и поныне, и предпочитает на "языке богов" называть ее Ксанфом, так он, мы можем быть уверены, и троянских богов нам представляет под их принятыми в Греции именами. С какими же греческими богинями отождествлялась азиатская Мать? Мы можем назвать даже несколько. Во-первых, Деметру, что после сказанного неудивительно; это отождествление произошло в Кизике, мистерии которого были слиянием элевсинских мистерий (выше §9 кон.) с мистериями Великой Матери..., очень интересными для нас, к слову сказать, как мы увидим ниже. Но Деметры Гомер почти не знает; о причинах много спорят, но факт несомненен. Во-вторых, Артемиду; уже давно установлено, что недевственная "великая Артемида Эфесская" лишь греческая перелицовка местного материнского божества. Артемиду Гомер знает, и притом в ряду сочувствующих Трое богов, но особенно он и ее роли не выдвинул. – Наконец, в-третьих, Афродиту; ее с нею отождествлял старинный историк Харон из Лампсака, что для нас особенно драгоценно ввиду близости Лампсака и Трои. И, конечно, внимательный читатель Гомера не станет сомневаться, что это и есть искомое божество: никто так любовно, так страстно не заступается за обреченный город, как именно она.
Итак, Афродита – Мать? И Мать Идейская? Да, именно Мать – мать Энея, прежде всего, того Энея, который пережил Трою и стал царем-родоначальником Энеадов, сначала под той же Идой, а затем и в других местах, кончая Римом. И именно на Иде; об этом нам расскажет другой Гомер – автор "гомерического" гимна только что названной богине.
Не будем только требовать от него особой глубины религиозного чувства: Афродита в его эпоху неизбежно наводила людей на игривые мысли. Да что людей! Самого владыку Олимпа не пощадила она, внушая ему предосудительную страсть то к той, то к другой женщине, на великое огорчение его божественной супруге Гере. Это ей, однако, не сошло безнаказанно: Зевс ее самое заставил испытать такую же участь (ст. 53 cл.):
В душу внедрил Афродите томящую страсть он к Анхизу, Что на лесистых отрогах ключами прославленной Иды Пастырем стад был коровьих, богам красотою подобный. Страсть требовала удовлетворения, а гора не знает греха. Украсилась богиня, как подобало, а затем (ст. 63 cл.): Следует снова на Иду, зверей многовлажную матерь, Прямо к загону стремясь через гору; склонялись за нею Волки седые, и львы о бесстрашных очах, и пантеры, –
признавая в ней, несмотря на перелицовку, очевидно, не только Афродиту, но и исконную усмирительницу львов. Анхиза она нашла вдали от других пастухов, занятого игрою на кифаре. Он сначала, руководимый верным чувством, принял ее за богиню, но она его разуверила: нет, она дочь Отрея-фригийца, научившаяся говорить по-троянски от своей троянской няни; Гермес ее вырвал из хоровода подруг, чтобы она стала женой его, Анхиза, и родила ему дивных детей. И свершилось заветное дело, согласно страстному желанию обоих (ст. 168 cл.):
В час, когда к стойлам обратно с лугов упестренных цветами Гонят рогатых коров пастухи и овец белорунных, Сон разлила беспробудный на вежды Анхиза богиня, Сладкий, сама же на члены прекрасные ризы надела. Стала она у дверей, с потолком головою равняясь; Свет неземной красоты на ланитах сиял Афродиты, Дивный, какой подобает прекрасновенчанной Киприде. Сон ему с тела спугнув, она слово Анхизу сказала:
"С ложа воспрянь, Дарданид! Ты не в вечный же сон погрузился. Встань, посмотри: покажусь ли тебе я такой же и ныне, Как и недавно, когда пред тобой я впервые предстала?"
Молвила; он же с очей стряхнул свою дрему немедля, Но лишь увидел глаза и чарующий стан Афродиты, Робость его обуяла: он вспять обратил свои взоры, Краем плаща торопливо свой лик осенил миловидный И, ублажая богиню, смиренное слово промолвил:
"Только увидев тебя, я признал тебя дочерью Зевса, Дивная; ты же тогда не сказала правдивого слова, Но заклинаю, богиня, эгидодержавного бога Именем грозным тебя: да не стану я в людях бессильным! Нет, пожалей: цвет жизни навеки теряет тот смертный, С коим в горячей любви свое ложе разделит богиня".
Афродита утешает его; не будет ему вреда ни от нее, ни от других, так как он любезен богам. Сына, которого ей предстоит родить, она отдаст на воспитание нимфам и через пять лет приведет к нему; но пусть он никому не говорит, кто его мать, иначе Зевс поразит его своим перуном. – Здесь гимн Гомерида кончается, или, вернее, обрывается; кто его продолжал, мы не знаем, но разумеется, Анхиз не соблюл запрета той, которая удостоила его столь неслыханной милости: за кубком вина он разболтал тайну и был наказан, согласно предостережению. С этой поры он – тот расслабленный старец, которого представил Вергилий во II и III песнях своей Энеиды.
