Сочинения в двух томах. Том 2 - Юм Дэвид (онлайн книга без .txt) 📗

Нет сомнения в том, что причинность оказывает такое же влияние на нас, как и оба других отношения—сходство и смежность. Суеверные люди любят реликвии святых и подвижников по той же причине, в силу которой они прибегают к символам или образам: они надеются с их помощью оживить свою набожность и получить более непосредственное и ясное представление о том примерном образе жизни, которому они стремятся подражать. Очевидно, что для набожных людей наилучшей реликвией святого будут предметы, сделанные им собственноручно; если же его одежда и мебель тоже рассматриваются с этой точки зрения, то это потому, что они некогда были в его распоряжении, что он передвигал их, пользовался ими. В силу сказанного их следует рассматривать как неполные результаты (effects) его деятельности, связанные со святым более краткой цепью следствий, чем какие-нибудь другие явления, на основании которых мы узнаем о реальности его существования.

Предположим, что нам был бы представлен сын уже давно умершего или находящегося в отсутствии друга; очевидно, что данный объект тотчас воскресил бы свой коррелят и вызвал бы в наших мыслях все прежние близкие и задушевные отношения, притом в более ярких красках, чем они в ином случае могли бы предстать перед нами; это было бы еще одним явлением, по-видимому подтверждающим вышеупомянутый принцип.

Легко заметить, что при этих явлениях всегда подразумевается вера в коррелятивный объект, без которой отношение было бы недействительным. Действие, оказываемое на нас портретом, предполагает веру в то, что наш друг некогда существовал. Близость к дому не может возбудить наших идей о доме, если мы не верим в то, что он действительно существует. И я утверждаю, что эта вера там, где она выходит за пределы памяти или чувств, такова же по природе и возникает в силу тех же причин, как и объясненные нами здесь переход мысли и живость представления. Когда я бросаю кусок сухого дерева в огонь, мой ум тотчас же переходит к представлению о том, что это усилит пламя, а не затушит его. Этот переход мысли от причины к действию происходит не благодаря разуму, он всецело обязан своим происхождением привычке и опыту. А так как он начинается с объекта, воспринимаемого чувствами, то он придает идее, или представлению, пламени больше силы и живости, чем это свойственно всякой слабой и мимолетной мечте воображения. Эта идея возникает мгновенно; мысль тотчас же переходит к ней и сообщает ей всю силу представления, заимствованную от наличного впечатления. Разве, когда меч приставлен к моей груди, идея раны и боли встает передо мной не сильнее, чем когда мне предлагают стакан вина, хотя бы данная идея и пришла мне на ум случайно при появлении последнего объекта? Но чем же может быть вызвано в данном случае такое сильное представление, если не наличием объекта и не привычным переходом от него к идее другого объекта, который мы имели обыкновение соединять с предыдущим? В этом целиком состоит операция нашего ума, совершаемая при всех заключениях, относящихся к фактам и существованию; и мы рады тому, что в состоянии найти некоторые аналогии, которые могут ее объяснить. Переход от имеющегося налицо объекта к коррелятивной идее во всех случаях сообщает последней силу и прочность.

Итак, здесь существует разновидность предустановленной гармонии—между ходом природы и сменой наших идей, и, хотя силы, управляющие первым, нам совершенно неизвестны, тем не менее наши мысли и представления, как мы видим, подчинены тому же единому порядку, что и другие создания природы. Принцип же, который произвел это соответствие, есть привычка, столь необходимая для существования человеческого рода и регулирования нашего поведения при всяких обстоятельствах и случайностях нашей жизни. Если бы присутствие объекта не возбуждало мгновенно идеи тех объектов, которые обычно с ним соединяются, все наше знание должно было бы ограничиваться узкой атмосферой нашей памяти и чувств и мы никогда не были бы в состоянии приспособить средства к целям или воспользоваться нашими природными силами для того, чтобы совершить добро или избежать зла. Тот, кто находит удовольствие в открытии и созерцании целевых причин, найдет здесь достаточный повод для удивления и восторга.

Ради дальнейшего подтверждения вышеизложенной теории я прибавлю, что поскольку операция нашего ума, с помощью которой мы заключаем о сходных действиях на основании сходных причин и vice versa, столь необходима для существования всего человеческого рода, то невероятно, чтобы она могла быть доверена нашему разуму с его ошибочными выводами, разуму, который так медлителен в своих операциях, который совершенно не проявляется в первые годы нашего детства и в лучшем случае во всяком возрасте и в любом периоде человеческой жизни чрезвычайно подвержен ошибкам и заблуждениям. Гораздо более совместимо с обычной мудростью природы доверить столь необходимый акт ума какому-нибудь инстинкту, или механической тенденции, непогрешимой в своих действиях, способной обнаружиться при первом же проявлении жизни и мысли и независимой от всяких вымученных дедукций рассудка (understanding). Природа научила нас управлять нашими членами, не ознакомив нас с мускулами и нервами, которые приводят их в движение; она же вселила в нас инстинкт, который влечет нашу мысль в направлении, соответствующем порядку, установленному ею среди внешних объектов, влечет, несмотря на то что мы незнакомы с теми силами, от которых всецело зависит этот правильный порядок и чередование объектов.

ГЛАВА VI О ВЕРОЯТНОСТИ ⁹

Хотя в мире не существует ничего подобного случай-ностщ наше незнание истинной причины какого-либо явления производит на ум такого рода впечатление и порождает такой вид веры, или мнения.

Несомненно, существует вероятность, основанная на преобладании шансов одной из сторон, и, по мере того как это преобладание растет и превосходит противоположные шансы, вероятность возрастает в той же пропорции, порождая еще большую степень веры, или согласия, по отношению к той стороне, которая, как мы замечаем, преобладает.

Если бы на четырех сторонах игральной кости была одна цифра, или одинаковое число очков, а на двух остальных— другая цифра, или другое число очков, то было бы вероятнее, что выпадут первые, а не вторые; хотя, в случае если бы тысяча сторон была отмечена одинаковым способом и только одна сторона иначе, соответствующая вероятность была бы гораздо больше, а наше ожидание события или вера в него более прочна и надежна. Такой процесс мышления или рассуждения может показаться очень обычным и очевидным, но тем, кто рассмотрит его ближе, он, быть может, даст повод к любопытным размышлениям.

Кажется очевидным, что наш ум, стараясь наперед определить результат, который может произойти от бросания такой кости, считает шансы любой из сторон одинаковыми; сама природа случайности и заключается ведь как раз в полном равенстве всех подлежащих рассмотрению частных случаев. Однако, находя в одном случае совпадение большего числа сторон, чем в другом, наш ум чаще возвращается к этому случаю и чаще встречается с ним, размышляя о различных возможностях, или шансах, от которых зависит окончательный результат. Это совпадение нескольких возможностей в одном частном случае немедленно порождает в силу неизъяснимого предначертания природы чувство веры и дает этому случаю перевес над противоположным, который опирается на меньшее число возможностей и не так часто приходит на ум. Если мы согласимся с тем, что вера есть не что иное, как более устойчивое и сильное представление объекта, чем то, которое бывает при простых вымыслах воображения, то эта операция ума может быть до известной степени объяснена. Совпадение нескольких случайностей или возможностей (views or glimpses) сильнее запечатлевает идею в воображении, дает ей большую силу и мощь, делает ее влияние на страсти и аффекты более ощутимым—одним словом, порождает то доверие или ту надежность, в которых и заключается природа веры и мнения.

С вероятностью причин дело обстоит так же, как и с вероятностью случайностей. Существуют некоторые причины, однообразно и постоянно производящие определенное действие, и до сих пор еще не было случая упущения или неправильности в их деятельности. Огонь всегда жег, а в воде любой человек всегда захлебывался; порождение движения посредством толчка и тяготения—всеобщий закон, до сих пор не допускавший ни одного исключения. Но есть другие причины, действие которых более неправильно и недостоверно: ревень не всегда оказывался слабительным, а опиум— усыпляющим средством для каждого, кто принимал эти лекарства. Правда, если какая-нибудь причина не производит своего обычного действия, то философы не приписывают это обстоятельство какой-либо неправильности в природе, но предполагают, что некоторые тайные причины, коренящиеся в особом строении частей, помешали осуществиться данному действию. Тем не менее наши рассуждения и выводы относительно события таковы, как если бы этот принцип был недействителен. Ввиду того что привычка принуждает нас переносить прошлое на будущее во всех наших заключениях, мы с полной уверенностью, не оставляя места для каких-либо противоположных предположений, ожидаем события там, где прошлое было вполне правильным и единообразным. Но если различные действия вытекали из причин, которые с виду в точности похожи друг на друга, то все эти различные действия должны прийти нам на ум при перенесении прошлого на будущее и мы должны принимать их в расчет, когда определяем вероятность события. Хотя мы отдаем предпочтение тому действию, которое было самым обычным, и верим, что произойдет именно оно, мы не должны оставлять без внимания остальные действия, но обязаны признать наличие определенного веса и силы у каждого из них пропорционально тому, насколько часто мы с ними встречались. Почти во всех странах Европы можно с большей вероятностью ожидать в течение января мороза, чем предполагать, что весь этот месяц сохранится мягкая погода, но вероятность эта меняется в зависимости от климата и приближается к достоверности в более северных государствах. Итак, перенося прошлое на будущее, чтобы определить действие, которое окажется результатом какой-нибудь причины, мы, по-видимому, переносим различные события в той же пропорции, в какой они проявлялись в прошлом, представляя себе, что одно из них произошло, например, сто раз, другое—десять, а третье—один. Так как большое число возможностей совпадает здесь в одном событии, они подкрепляют и подтверждают его в нашем воображении, порождают то чувство, которое мы называем верой, и дают объекту этого чувства преимущество перед противоположным событием, которое не подкреплено таким же числом опытов и не так часто приходит на ум при перенесении прошлого на будущее. Пусть кто-либо попробует объяснить эту операцию ума с помощью какой-либо из общепризнанных систем философии, и он увидит, как это трудно. Что касается меня, то я сочту себя удовлетворенным, если мои замечания возбудят любопытство философов и покажут им, как неудовлетворительно трактуются во всех общепринятых теориях столь любопытные и глубокие вопросы.