Судьба и грехи России - Федотов Георгий Петрович (бесплатные книги полный формат txt) 📗
Симпатии Федотова на стороне «пореволюционной» мысли, представленной молодым поколением эмиграции. Правда, он отмечает недостаток школьной выучки и общей культуры, что затрудняло развитие всех возможностей этого направления. Здесь особенно Федотов выделяет евразийство, которое выдвинуло тему — Россия между Востоком и Западом. Новые идеи заставили пересмотреть весь материал русской культуры. В этом русле происходило обновление «заброшенной со времен славянофилов» философии русской культуры.
Итак, федотовская самооценка русской эмиграции в негативе утверждает крушение «политической мечты». Позитив и гордость — пореволюционная историософия вместе с дореволюционной философией и богословием. Это то, что «эмиграция принесет в Россию как живой фермент, который поднимет и заставит бродить ее огромные, но омертвевшие культурные силы»(1).
Для Федотова вопрос первостепенной важности — какова внутренняя реакция русского духа на знамения нашей апокалипсической эпохи? Дать ответ на него свободно внутри России оказалось невозможно. Свою задачу, призвание всех русских за рубежом Федотов видел в том, чтобы «подать голос России», бросить его в историческое пространство, хотя бы в пустоту. Голос этот должен быть чист, и тогда время поймает его и передаст поколениям. Для Федотова залог чистоты духовного голоса — свобода, свобода «от всякой оглядки на мнимое «общественное мнение», на призрачные « массы», на несуществующую ответственность»(2).
Когда обнажилась последняя нищета бездомность изгнания, русского мыслителя заставляла говорить перед Богом в пустоте эмиграции только совесть. Дар свободы был правом изгнанника. Правом говорить правду.
Правду о России нужно было не только выстрадать, но и осознать. Революция перевернула Россию, революция не могла и не перевернуть представления об ее истории. Федотов убежден, что «лишь полная свобода от дореволюционных традиций обеспечивает жизненность всякой пореволюционной национальной конструкции»(3). Он сознательно хочет создать «схему, совершенно независимую от дореволюционных публицистических направлений русской мысли.. »(4).
От каких же традиций отталкивается и отходит Федотов? Какой исторический образ России был доминантой русского общественного со-
_______________________
1 Федотов Г. П. Зачем мы здесь? С. 444.
2 Там же.
З Федотов Г. П. Революция идет // Современные записки. 1929, № 39. С. 306
4 Там же.
==28
знания? На роль последней наиболее значительной и новой схемы русской истории в дореволюционной историографии могла претендовать прежде всего история России В. О. Ключевского. Ключевский являлся и самым «философичным» из русских историков такого масштаба. Федотов имел полное право утверждать: «Это не одна из многих, а единственная Русская История, на которой воспитаны поколения русский людей. Специалисты могли делать свои возражения. Для всех нас Россия в ее истории дана такой, какой она привиделась Ключевскому»(1).
Освобождению от старых схем должен предшествовать анализ этих схем. Федотов пытается разложить на составные элементы образ России Ключевского, выяснить его идейные и общественные истоки для того, чтобы отделить живое от мертвого в дореволюционной русской историографии. Его подход к научным канонам национальной истории есть опыт переплавки устойчивых стереотипов в материал для новых конструкций. Федотов, в сущности, не исследует историю, а переосмысливает имеющиеся исследования, ибо они сами уже факт истории. В основе его методологии все тот же универсальный принцип строительства «Нового Града»: из старых камней по новым зодческим планам. Критики Федотова обнаруживали у него в деталях набор «выцветших шаблонов». Но Федотов более мастер историософского синтеза, чем эмпирического анализа. В своей конкретной культурности он уподобляется художнику, который создает свой образ национального прошлого.
Автором первого такого национального образа России в «большом стиле» был Карамзин. Классический форум империи Карамзина, разлагавшийся, по мнению Федотова, с 20—30-х годов под воздействием с разных сторон критики Каченовского, Полевого, западников и славянофилов, не пережил крушения николаевской России. Наш мыслитель считает, что никто не мог заменить равномасштабно карамзинского монумента государству Российскому. «Шестидесятые годы обходились без схемы русской истории. Соловьев писал для специалистов; его история не стала национальной. Костомаров не имел достаточно силы, чтобы стать новым, революционным Карамзиным. Шестидесятники охотно заменяли историю этнографией. На месте былого форума образовалось пустое место...»(3)
Однако именно в 60-е годы сложилось историческое миросозерцание Kлючевского. Для Федотова Ключевский в определенном смысле был «шестидесятником», ставшим зачинателем новой эпохи. Отсюда «реализм» Ключевского, неприязнь в истории к «созерцательному богословскому видению» и «философским откровениям». Отсюда и чуждость дворянской традиции Империи.
Но Ключевский, как верно отмечает Федотов, перерос свое время до прямого отрицания 60-х годов и остался одиноким среди своего поколения.
Федотов высоко оценивает стилистические особенности творчества Ключевского, и он сам воспринимает от Ключевского классическое наследие, вобравшее в античные формы всю образованность и жизненность русского московского говора XYII века. Федотов стал преемником стиля Ключевского в эпоху разрыва традиций, деструкции русской классичности.
__________________________
1 Федотов Г. П. Россия Ключевского // Современные записки 1932, № 50. С. 340.
2 Кизеветтер А. Из размышлений о революции // Современные записки. 1930, № 42. С. 344-363.
3 Федотов Г. П. Россия Ключевского // Современные записки. 1932, № 50. С. 341
==29
Для нас и для Федотова очень важен отход Ключевского-шестидесятника от историософских споров 40-х годов. Проблематика славянофилов и западников была преждевременно сдана в архив. Трагическая тема этого спора врывается в конце XIX века в эпоху ренессанса века XX, с особенной силой звучит она для Федотова и его современников. Суть разрыва шестидесятников с историософскими течениями 40-х годов, по Федотову, в том, что они «сняли с порядка дня тему исторических идей»(1).
Западничество, утрачивая свою идейность, овладевает историческим сознанием. Федотов указывает на элементы западничества, завещанные Ключевскому Чичериным и Соловьевым, но и резко подчеркивает разделяющие их грани. Западничество жило гегельянскими идеями государства и исторической личности. По точному замечанию Федотова, «именно это и отрицает Ключевский», у него «не государство, не правительство и не властная личность , а народ , в смысле общественных групп и классов,— на первом плане»(2).
В оценке Федотова, Ключевский по-новому подходит к истории учреждений, иначе, чем западники, ставит тему государственно-правовую. Социальная точка зрения здесь полностью вытесняет институциональную. Но размежевание с юристами, как пишет Федотов, не только не обогатило русскую историю, но и оставило в ней отрицательный след: «слабость формально-логической структуры, нечеткость исторических понятий»(3).
Итак, Федотов отмечает особую социальную тему Ключевского, которую тот «противопоставил политической теме государства и завещал всей позднейшей русской историографии»(4). Но социальный историзм Ключевского Федотов никак не связывает с социализмом. Наш мыслитель сожалеет, что Ключевский мало уделял внимания «буржуазии» и «пролетариату» и писал историю в основном правящих классов. Для Федотова это есть свидетельство иных, чем у русского социализма, корней социальной темы Ключевского — более народных и вместе с тем личных. Федотов видит путь Ключевского параллельно пути революционной интеллигенции. И там, и здесь, не отождествляясь, отмечается невозможность уже исходить из единства национального и общественного сознания России, известное отвращение к «чистой» политике, к демократии, к юридическому либерализму. Для Федотова с Ключевским связана линия умеренного антиюридизма и антилиберализма в русской историографии, которая не упраздняет государственную тему, но лишь оттесняет ее на задний план темой социальной.
