Основные понятия метафизики. Мир – Конечность – Одиночество - Хайдеггер Мартин (книги хорошего качества TXT) 📗
Скука «тяжела» не в каком-то «вертикальном» смысле физически гнетущего бремени (Пушкин: «здесь тягостный ярем до гроба все влекут»; или у Лермонтова: «но на костях моих изгнанных заржавит тягостная цепь», или же у Ахматовой: «на землю саван тягостный возложен») — она «тягостна» в смысле временной «тяготы» (как опять у Лермонтова: «Бывают тягостные ночи...»; у Бальмонта: «Медленно, тягостно, в русла забытые // Воды вступают уставшие»; у Гумилева: «И больна душа, тягостно больна» (сюда же, наверное, можно отнести и «тянущую боль»).
В уже упоминавшемся § 29 «Бытия и времени» говорится о том, что в «ненастроенности» «das Sein ist als Last offenbar geworden», т. e. «бытие обнажается как тягота». Значение слова Last двояко: это и «тяжесть», и «тягость», «тягота»: die Last der Jahre drückt ihn, т. e. «бремя лет (тягостная протяженность времени) согнуло его плечи». (Впрочем, и физическая «тяжесть» понимается из времени как условия ее осознания. Примечательно, что немецкий глагол lasten означает «тяготеть», но вот однокоренной английский to last означает «длиться».) Однако подчеркнем еще раз: временная тягота — не просто усмотренное психологическое состояние: она бытийна. В маргиналии на эту die Last из упомянутого параграфа Хайдеггер пишет: «„Тяжесть“: что надо нести; человек вручен, усвоен присутствию [Dasein]. Несение: взятие на себя из принадлежности к самому бытию» (курсив наш — Л. LU.).
В этом же параграфе говорится, что «в настроенности присутствие [Dasein] всегда уже по настроению разомкнуто как то сущее, которому присутствие в его бытии вверено как бытию, каким оно экзистируя имеет быть». И чуть ниже: «Присутствие оптически-экзистентно чаще уклоняется от разомкнутого в настроении бытия» — и уж тем более оно делает это в тягостной скуке, не радуясь такой разомкнутости, но за пределы своей «брошенности» (Geworfenheit) — брошенности в это тягостное «так оно есть» — ему все равно не выйти. Ему не выбраться в «эмпиричность» этого переживания, не раствориться в ничейном «эмпирическом» времени, потому что оно само не «налично»: «Фактичность (т. е. фактичность брошенности в свое «вот» через тягостную скуку — А. Ш.) — не эмпирия чего-то наличного в его factum brutum, но втянутая в экзистенцию... бытийная черта присутствия».
Таким образом, в намеченном нами смысловом ракурсе langweilig — это не просто словарное «скучный», но именно «тягостно скучный» (langweiliges Buch — «тягостно скучная книга», langweilige Einladung— «тягостно скучный визит» и т. д.). Третья форма скуки совершает «пленение во всю широту временного горизонта», но тем самым совершается и «воз-гнание на острие мгновения как чего-то такого, что по-настоящему делает возможным», чтобы вот-бытие решилось на свое самое подлинное, самое собственное свое «вот».
Становясь безличной в своей временной тотальности, тягостная скука, тяготя человека и как бы растягивая его во «во всю ширь временности», вытягивает его «на острейшее острие настоящего осуществления возможности вот-бытия как такового» («an diese äußerste Spitze der eigentlichen Ermöglichung des Daseins als solchen») (рискнем сказать, что в такой миг она ис-тязает его — ведь в «тяготе» и «истязании» единство корня очевидно). Действие всеобъемлющей скуки в своей третьей форме чем-то напоминает действие «ужаса» из § 68 «Бытия и времени»: «Особенно перед-чем ужаса встречает не как нечто определенное из способного озаботить, угроза идет не от подручного и наличного, а наоборот как раз от того, что всё подручное и наличное человеку уже просто ничего не “говорит”. С мироокружным сущим уже нет никакого имения-дела. Мир, в котором я экзистирую, просел до незначимости, и, разомкнутый так, мир способен высвобождать только сущее с характером не-имения-дела».
Таково действие ужаса, а вот какова тотальная скука (§ 31 «Основных понятий метафизики»): «Это безразличие к вещам, а вместе с тем и к нам самим — не результат суммы оценок: всё и всяческое становится безразличным внезапно, чувствуешь, что всё и каждое сразу сваливается в безразличие. Это безразличие не перескакивает с одной вещи на другую, как пожирающий огонь: просто внезапно охватывает всё вокруг и не отпускает. Сущее... стало безразличным в целом, и мы сами как вот эти личности — в том числе».
Но, затягивая человека на острие мгновения, тягостная скука дает увидеть с его высоты сущее в целом, что, собственно, и делает человека существом «миро-образующим» (weltbildend) (в хайдеггеровском понимании мира), а не оставляет «скудомирным» (weltarm) (как животное) или вообще «безмирным» (weltlos) (как камень). «Широту этого „в целом“, открывающегося в глубокой скуке, мы называем миром», — пишет Хайдеггер.
Здесь возникает еще одна переводческая проблема: «скудомирие» животного характеризуется целым гнездом однокоренных слов: Genommenheit, Eingenommenheit, Hingenommenheit, Benommenheit, Einnehmen, Eingenommensein, Hingenommensein и т. д. Все они характеризуют своеобразие животного поведения, которое передается словом Benehmen (его словарное значение — именно «поведение», но здесь невозможно не видеть, что оно тоже оказывается однокоренным всем только что перечисленным словам, характеризующим животное «скудомирие»). Перечень слов, в которых «игра» префиксов при непреложном единстве корня создает своеобразный концептуальный рисунок «скудомирия» и «мирообразования», можно дополнить еще одним весьма существенным словом — das Vernehmen — которое, оставаясь однокоренным всем перечисленным, тем не менее выражает нечто совершенно противоположное «скудомирному» способу бытия, не размыкающемуся на сущее как таковое.
В «Бытии и времени» оно встречается довольно часто, и, собственно, уже там в него вкладывается тот смысл, который окажется решающим в понимании природы животного «скудомирия». Vernehmen, в основном, переводится как «внятие» (и, кстати, несмотря на некоторую необычность звучания (в отличие от глаголов «внять» и «внимать»), это существительное как вполне употребительное приводится в словаре Даля — вместе с «вниманием»).
Итак, в «Бытии и времени» мы, например, имеем «das schlichte Vernehmen von etwas Vorhandenem in seiner puren Vorhandenheit («просто внятие чего-то наличного в его чистом наличествовании»); «das schlicht hinsehende Vernehmen der einfachsten Seinsbestimmungen des Seienden als solchen» («прямое вглядывающееся внятие простейших бытийных определений сущего как такового»; «in sogeartetem Aufenthalt“ — als dem Sichenthalten von jeglicher Hantierung und Nutzung— vollzieht sich das Vernehmen des Vorhandenen («в так устроенном „npe-бывании“ — как воздержании от всякого оборудования и использования — происходит внятие наличного») и т.д.
Грубо говоря, именно этого и не дано животному: его «скудомирие» выражается в том, что оно лишено только что упомянутого «внятия чего-то наличного в его чистом наличествовании», лишено «прямого вглядывающегося внятия простейших бытийных определений сущего как такового» и уж тем более лишено возможности внять «сущее как сущее» или «сущее в целом». Поэтому животное не разомкнуто в «мир» и «бытие-в-мире» (в каковых существует человек). Для животного, наоборот, характерна Eingenommenheit, т. е. «вобранность» в себя самого, специфически животное «бытие-у-себя», не имеющее, впрочем, ничего общего с «самостью» человека. В этом же смысле употребляется и Hingenommenheit. Животное по-своему открыто (о его «скудомирии» нельзя говорить как о какой-то ущербности, ибо тогда задается неверное, слишком рациональное противопоставление животного и человека), но оно открыто в свою же собственную вобранность в себя самого как кольцо инстинктов, т. е. своеобразно «окольцовано» (die Umringung). В § 60 «Основных понятий» читаем: «Jene geöffnete Hingenommenheit ist in sich die Genom-menheit der Möglichkeit des Vernehmens von Seiendem», т. e. «в себе самой эта открытая вобранность есть отъ-ятость возможности внятия сущего».
Вобранность животного в себя самое характеризуется словом Benommenheit, перевод которого создает определенную трудность (хотя бы потому, что здесь налицо перекличка с только что приведенными Genommenheit и Vernehmen). Словарное значение этого слова — «оцепенелость», «помрачение сознания», но такой перевод имеет сугубо негативный смысл и напрямую связан с состоянием человека. Животное же не находится в оцепении, у него нет помрачения сознания: речь идет о его вполне естественной для него «неразомкнутости», вобранности в себя, и потому здесь, наверное, подходил бы вариант «охваченность» (в смысле охваченности своим животным естеством), но несмотря на всю правильность такого подхода общий контекст этих лекций дает понять, что, говоря о бытии животного, момент отъятия (пусть понимаемого условно — в качестве методической установки) все-таки надо акцентировать, тем более что нередко встречаются места, где Benommenheit (понимаемая как «охваченность») прямо связана с Genommenheit, т. е. с «отобранностью», «отъятостью». Например, в § 62 читаем: «Wenn aber zum Wesen der Welt gehört: Zugänglichkeit von Seiendem als solchem, dann kann das Tier bei seiner Benommenheit im Sinne der Genommenheit der Möglichkeit der Offenbarkeit von Seiendem wesensmäßig keine Welt haben...». «Но если к существу мира принадлежит доступность сущего как такового, тогда животное, находясь в своей объятости, понимаемой как отъятость возможности иметь сущее раскрытым, сущностно не имеет никакого мира». Здесь, как видим, Хайдеггер сам разъясняет Benommenheit, но, разъяснив ее, только усложняет переводческую задачу: значит, одна только «охваченность» как таковая не годится для адекватной передачи смысла — надо одновременно учитывать и момент отъятия, который слышится в глаголе benehmen (jemandem seine Freude benehmen — «лишить кого-либо радости»), и момент охвата, объятия, который недвусмысленно задается префиксом «Ье-» и оправдывает предложенный вариант «охваченность».
