Сочинения - Беркли Джорж (библиотека книг .TXT) 📗
Произошел не простой переход Беркли от «предварительной терапии» [51] философского мышления к конкретным применениям ранее выработанной позиции, но определенное изменение его эпистемологических взглядов в направлении операционалистской трактовки теоретических абстракций. На это указал Ленин, сравнивая концепцию всеобщего символизма природы у Беркли уже с позициями не О. Конта или Д. Милля, но основателя новейшего конвенционализма и предтечи операционализма А. Пу-
49 См. наст. изд., с. 163.
50 Там же, с. 385 (курсив мой. — И. Н).
51 G. Ardley. Berkeley's Renovation оf Philosophy, p. 8.
521
анкаре. Обрисовывается следующая установка: «...откажитесь искать вне сознания, вне человека «основы» этих (имеющихся у людей. — И. Н.) ощущений — и я признаю в рамках своей идеалистической теории познания все естествознание, все значение и достоверность его выводов. Мне нужна именно эта рамка и только эта рамка для моих выводов в пользу «мира и религии». Такова мысль Беркли» [52].
Но почему же одни математические и физические конвенции оказываются более «удобными» и «полезными», чем другие?
Почему дифференциальное и интегральное исчисления, несмотря на сопротивление консерваторов от науки, начали триумфальное шествие по всему ученому миру, а ньютонианская механика одержала неоспоримую победу над картезианской? Почему учение о силах притяжения, отталкивания и инерции «следует считать только математической гипотезой, а не чем-то реально существующим в природе» [53], но не может быть, однако, отвергнуто как ненужная выдумка и пустой вздор? Никакого сколько-нибудь вразумительного ответа Беркли дать не в состоянии, что не удивительно: ведь подлинным ответом здесь может быть только решение вопроса в духе материалистической теории отражения, что, как это видно из «Математических рукописей» Маркса, вовсе не означает, будто всякая теоретическая, а тем более математическая абстракция имеет свой непосредственный реальный прообраз. и даже тогда, когда он, Беркли, оказывается на пороге плодотворных догадок, как, например, в том случае, где он связывает практическую эффективность результатов математического анализа с процессом взаимной «компенсации» и «анниги-ляциями» противоположных по значению фикций [54 ]и таким образом, сам того не ведая, приближается к плодотворной идее введения и последующего исключения «чистых» конструктов, он все же не в состоянии переступить порог, отделяющий его искания от верного ответа. Более того, он не прекращает борьбы против деистического материализма Ньютона, с прежним упорством отрицая научную плодотворность материалистической философии. Но если раньше Беркли обвинял великого физика в том, что
52 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 18, с. 22.
53 Наст, изд., с. 437, ср. с. 440.
54 The Works of George Berkeley..., vol. 4, p. 78, 85.
522
тот нарушает аксиому «никакого рассуждения о вещах, о которых у нас нет идей» [55], и впадает в противоречие с чувственной данностью, то теперь он укоряет его в логических противоречиях, допускаемых при соединении одних математических выкладок с другими [56].
7. Судьба рационализма у Беркли и его этика
Последнее обстоятельство — еще один штрих, свидетельствующий о том, что идеалистический сенсуализм у Беркли начинает отходить на второй план по сравнению с не менее идеалистическим рационализмом, но в самом рационализме наряду с ранее принятой объективно-идеалистической (теологической) его частью все более утверждается часть субъективно-идеалистическая (конвенционалистекая). Тенденцию нарастания обманчивой рациональности завершает «Сейрис...», где центр тяжести философских размышлений перемещается с аргументации в пользу тезиса «вещи суть комплексы» ощущений на объективно-идеалистическую часть онтологии.
Онтология «Сейриса...» излагается в столь обтекаемых формулировках, что при беглом чтении специфика учения Беркли и его отличие от воззрений других философов сглаживается, а среди этих других философов, которых Беркли, набрасывая свой очерк истории философии, упоминает как своих союзников, мы встретим мыслителей самого различного склада — Пифагора и Эмпедокла, Платона и Аристотеля, Плотина и Кедворта, и к этому перечню он добавляет ссылки на египетскую и халдейскую мифологию. Проблема лечебных свойств дегтярной настойки, послужившая поводом к написанию этого пространного опуса, приводит к вопросам онтологии через посредство категории причинности.
В «Сейрисе...» Беркли пишет, что мышление и разум — «единственные подлинные руководители на пути к истине» [57]. Но псевдорационализм позднего Беркли, при всех довольно эклектических и иногда странных включениях в «Сейрис...» из кембриджских платоников и неопифаго-
55 Наст. изд., 10.
56 The Works of George Berkeley..., vol.4, p. 75,
57 Наст. изд., с 447.
523
рейцев, погружен в его прежний феноменализм как его подчиненный фрагмент, так как разум, о котором только что шла речь, — это либо конвенциональная надстройка над субъективно-идеалистическим сенсуализмом (в естествознании), либо враждебный науке мистический «высший разум» (в религиозной философии). Во всем главном Беркли остался верен себе.
Несколько замечаний об этическом учении Беркли. Оно не составляет разработанной системы, хотя автор пытается придать ему вид рационального построения, но интересно тем, что содержит в себе любопытные соображения по поводу эмоциональных моментов в использовании языка и различение между количественной и качественной оценками удовольствий.
Много места в этике Беркли занимает критическая сторона вопроса, атаки на просветительские учения Шефтсбери и Мандевиля. Беркли старается придать своей критике видимость убедительности, ссылается на некие факты, сопоставляет, умозаключает. Но все это софистика. Ему нет дела до того, что Шефтсбери и Мандевиль как моралисты были различными, отчасти даже противоположными друг другу мыслителями. Шефтсбери апеллировал к взаимной благожелательности людей, будто бы изначально укорененной в их природе богом и чуждой каким бы то ни было эгоистическим расчетам. Но для Беркли Шефтсбери — опасный вольнодумец: ведь он считал, что само по себе нравственное чувство независимо от религиозной веры. Мандевиль в своей знаменитой «Басне о пчелах...» (издания: 1705, 1714, 1723) противопоставил альтруизму Шефтсбери эгоизм, выгоду, корыстный интерес как коренные движущие силы человеческого поведения. Мандевиль опирался на учение Гоббса о человеческой природе, а как раз оно было объектом острой критики со стороны Шефтсбери. Шефтсбери почти не отличается от Мандевиля во мнениях клойнского епископа: уже малейшее свободомыслие кажется Беркли источником гедонизма, а потому и аморализма. В четвертой и пятой «Максимах о патриотизме» (1750) Беркли договаривается до того, что отождествляет неверующих с изменниками отечеству [58].
58 The Works of George Berkeley..., vol. 6, p. 253,
524
Положительная часть этики Беркли перекликается с писаниями философствовавшего англиканского епископа Батлера (Butler), она подчинена христианскому вероучению и не заслуживает подробного анализа. В концовке «Трактата...» мы находим обычную христианскую апологию зла как проистекающей от человеческой воли неизбежной частной детали всеобщего божественного мироустройства. По законам контраста зло не ставит под сомнение божью благость, но, наоборот, как бы подчеркивает ее своим наличием, так что sub specie totius mundi и зло есть благо. Нечто подобное Беркли высказал и по поводу отношения безобразного к прекрасному в эстетике. Таким образом Беркли пытается обосновать полезность зла, что и дало возможность автору недавней монографии об этике Беркли охарактеризовать ее как теологический утилитаризм [59]. Но это псевдоутилитаризм, подобно тому как рационализм позднего Беркли — это псевдорационализм.
