Гуго Коллонтай - Хинц Хенрик (книги бесплатно без регистрации полные .TXT) 📗
Таким образом, санкция теологии по отношению к результатам анализа является, по мнению Коллонтая, одной из наиболее серьезных преград на пути развития науки, поскольку за этой санкцией могут безнаказанно скрываться любые «ошибки и искушения», не подлежащие научной критике. Поэтому-то именно «догматическая наука ввела наиболее отвратительные обряды, чаще всего делающие мерзости. Пользуясь легковерностью людей, она распространила среди них такие правила, которые не могли бы удержаться в науке иначе, как только при помощи подчинения разума слепому послушанию этого рода вере» (30, 7).
Этих сформулированных выше принципов Коллонтай придерживается в собственной исследовательской практике, программно независимой от слепого послушания любым авторитетам. Рассмотрим это на примере его рассуждений о потопах (см. «Критический разбор»). Проблема так называемого потопа привлекала в XVIII в. всеобщий и особый интерес, что было связано с уже упоминавшейся «модой» на геологию. Увеличивающиеся описания вновь открываемых морей и материков, накопление все большего числа геологических наблюдений успешно подрывали достоверность известной библейской легенды о потопе, которую со всей серьезностью защищали университеты и церковь. В этом споре деление на противников и сторонников библейской версии потопа было, конечно, мировоззренчески однозначным. Однако отнюдь не было однозначным деление на тех, кто принимал определенную версию потопа, провозглашавшую изменяемость положения воды и суши на земном шаре, и тех, кто не признавал этой изменяемости и поэтому отрицал историю Земли. Так, например, такой авторитет просветительской критики, как Вольтер, выступал против библейской легенды о потопе, но наряду с этим отбрасывал тезис об истории Земли, об изменениях и перемещениях морей и суши в ходе ее естественной истории. Коллонтай полемизировал с Вольтером, считая его точку зрения противоречащей физическим и историческим наблюдениям и продиктованной не столько беспристрастным поиском истины, сколько стремлением любой ценой скомпрометировать апологетических «комментаторов первой книги Моисея». Ближе всего Коллонтай стоял ко взглядам Бюффона. Однако известно, что выдающийся французский естествоиспытатель, подвергнутый репрессиям за взгляды по вопросу об истории Земли, отказался от своих наиболее радикальных формулировок, осуждавшихся церковно-университетскими властями в Париже. В связи с этим Коллонтай с нескрываемым порицанием писал о Бюффоне: «Очевидно, не желая вступать в какие бы то ни было споры с Сорбонной, он утверждал, что хотя, согласно любым физическим законам, всеобщий потоп совершенно невозможен, однако на самом деле он был предопределен чудесным образом бесспорной волей бога» (33, 275).
Вырабатывая собственную точку зрения, Коллонтай освободился от давления церковной апологетики, а также от влияния противоположного последней философского авторитета Вольтера. Коллонтай не сомневался в том, что библейская повесть о затоплении всей Земли и пресловутых похождениях Ноя не приемлема в свете науки уже хотя бы потому, что было бы невозможным равномерное покрытие всего земного шара водой. Однако одновременно он считал, что соответствующие фрагменты книги Бытия являются искаженным свидетельством катастрофы, вызвавшей потоп и происшедшей в южном полушарии Земли. Геологические, гидрологические и физические наблюдения склонили Коллонтая к истолкованию свидетельства, содержащегося в книге Бытия как историческом источнике, который может быть подвергнут любым способом обычным правилам светской исторической критики. Он считал, что библейская повесть о потопе является дополнительным подтверждением события, неопровержимо установленного естественными науками. Но истолкование потопа как кары, ниспосланной на человечество божьей волей, является, конечно, теократическим добавлением к свидетельству о действительном событии.
Истолковывая потоп как природное явление, Коллонтай не побоялся пойти на конфликт с официальным учением церкви по этому вопросу. По его понятиям, эта катастрофа была только естественным результатом непрестанного и закономерного движения первоэлементов в природе, результатом спонтанной активности огня, воды и воздуха. Поэтому он доказывал также, что разные «космогонисты» бесполезно ищут на небе «чуждых и невероятнейших причин этого явления», когда его можно объяснить естественными и необходимыми причинами. «Зачем вымышлять ненадежные и ненужные причины, — писал он, — если имеем видимые? Зачем представлять себе потоп таким, каким его воображали себе комментаторы плохо понимаемой традиции? Если его причины и следствия будут найдены в природе, то это поможет быстрее исправить человеческие предания и сделать их более понятными» (33, 166).
Существенным элементом этой своего рода натурализации идеи потопа в учении Коллонтая было убеждение в том, что его причины действуют постоянно, а следовательно, и в настоящее время. Из положения о постоянном и неизменном действии этих необходимых физических причин вытекал сформулированный Коллонтаем тезис о неизбежности периодического повторения потопов также и в будущем, что снова отчетливо противоречило «истине» откровения: «Даю примирение мое с вами, и ни в какой мере больше не будет поглощено любое тело водами потопа, и не будет больше потопа, опустошающего землю» (Быт., 9, 11).
Таким образом, здесь выступает точка зрения, свидетельствующая о методологической последовательности Коллонтая, признающего рациональную научную критику единственной и окончательной инстанцией истины. Так называемые истины откровения религии он лишает какого бы то ни было авторитета относительно научных исследований. Коллонтай, не колеблясь, возражал тем истинам христианского откровения, которые приходили в столкновение с результатами, достигнутыми науками. Эта позиция независимости разума явилась существенным фактором того перелома, который польское Просвещение совершило в науке и философии.
С рассматриваемой здесь проблемой тесно связан еще один важный методологический и мировоззренческий вопрос. Известно, что в допросветительском образе мышления чудеса и различные сверхъестественные явления составляли существенный элемент картины мира и человеческой жизни. В своем тезисе о потопе Коллонтай отбросил саму возможность чуда, отрицая доказательную ценность сверхъестественных причин при выяснении физических явлений.
Представленные выше взгляды Коллонтая об автономии разума и его независимости от веры указывают на радикальное понимание этой проблемы. Данному пониманию уже не подходили половинчатые рассуждения, свойственные, например, теории двух истин, и т. д. Разум должен сам решать вопрос об истине и ошибке во всех областях мысли и жизни, а также и по религиозным вопросам. Из этого положения последовательно вытекало, что даже наивысшие философские обобщения не являются исключительной областью господства религии и авторитета; эти обобщения могут быть исключительно результатом независимых научных исследований и неограниченных теоретических разработок. Религия оказывалась, таким образом, лишенной права формировать мировоззрение. Более того, Коллонтай выдвигал цель безграничного развития науки. Догматизму и стагнации знания, защищаемым схоластикой с ее бесплодным вербализмом, питающимся авторитетом Писания и официальных комментаторов, Коллонтай противопоставил программу творческой науки, способной преодолеть балласт вредной традиции и открывающей новые горизонты.
Основной предпосылкой этой программы было принципиальное восстановление ценности науки. В начертанной Коллонтаем перспективе наука, выступив против церкви, должна стать основным орудием создания мира в общественных отношениях, а также в сфере ценностей и благ, создаваемых людьми.
При всем этом автор «Физическо-морального порядка» отдавал себе отчет в том, что религия — это не единственная преграда на пути безграничного «прогресса света». Над умами господствуют также разнообразные другие социальные и моральные авторитеты, предубеждения, суеверия и т. п., которые порабощают ум, лишая способности к беспристрастному суждению, в особенности когда суеверия отвечают эгоистическим интересам властителей и правящих слоев. По этой же причине прогресс познания всегда является драматическим. Его подлинные новаторы и открыватели, как правило, обречены на порицание и осуждение, иногда на всеобщее. Так, Коллонтай пишет, очевидно имея в виду также и свой личный опыт, что «когда нам встречается такое чрезвычайное остроумие, которое показывает нам наше собственное состояние, то надо слишком много времени, чтобы мы отказались от наших предубеждений и суеверий…. освобождение от предубеждений и суеверий начинается чаще всего с того, что сперва мы высмеиваем и преследуем тех, кто открыл, что мы идем в познании ложной дорогой, и не очень скоро мы проникаемся уважением к этим открывателям, высмеивая и преследуя наши собственные предубеждения и суеверия» (30, 256–257).
