На переломе. Философские дискуссии 20-х годов - Коллектив авторов (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
Это утверждение совершенно голословно и неожиданно, ибо на протяжении всей книжки Вернадский совершенно не останавливался на этой стороне лабораторного и химико-синтетического разрешения вопроса. Оно, наконец, ложно, ибо в корне противоречит исторически установленным достижениям науки. Но оно необходимо Вернадскому, ибо он очень хорошо понимает, что в противовес его ссылке на историю вопроса о самозарождении его противники выдвинут гораздо более мощную аргументацию истории того, как современная экспериментальная наука подчиняла методам физико-химического исследования все более и более сложные проявления жизни.
Эта история могла бы рассказать о том, как сто лет назад самая задача синтеза простейших органических тел считалась неподсудной точным наукам и приписывалась действию одной лишь «жизненной силы» и как Велер, синтезировав мочевину, пробил первую брешь в этой цитадели витализма; как благодаря последующим работам гениального Вертело витализм шаг за шагом оставлял свои позиции и, обратно, как проблема синтезов органических сложных тел завершилась в наши дни не менее гениальными работами Э. Фишера по синтезу белковых тел и т. д.
Таким образом, если Вернадский свой косвенный вывод о невозможности первичного самопроизвольного зарождения и свое виталистическое мировоззрение основывает, собственно, лишь на одном установленном наукой факте, что такое самозарождение не обнаружено в наши дни, то обратная, авиталистическая точка зрения опирается на всю необъятную сумму фактов науки, которые исторически же показывают, как силой физико-химических методов исследования и мышления наука проникала в изучение и истолкование явлений жизни, только что перед тем провозглашаемых виталистами как тайны, недоступные объективному исследованию.
Вернадскйй упрекает отстаиваемую нами здесь авиталистическую, или, проще сказать, материалистическую точку зрения в гипотетичности.
Мы этого не отрицаем, но ведь не менее гипотетична и точка зрения Вернадского; ибо гипотезы всегда неизбежны там, где нет окончательно установленных и доказанных наукой фактов. Разница только в том, что если наша гипотеза опирается на всю сумму исторически установленных наукой фактов, кроме одного, то Вернадский опирается лишь на этот один установленный факт, что до сих пор науке не удалось доказать факта самозарождения или синтезировать живое существо лабораторным путем.
Но ведь это же, в конце концов, старый, избитый прием доказательств, к которым всегда прибегали виталисты: они предъявляют к науке требования, чтобы она тотчас, немедля, как deus ex machina [205], ответила им на тот или другой «проклятый» вопрос, а если та скромно указывала, что движение и развитие науки подчиняется определенным законам и последовательности, то они радостно кричали «ура» невежеству и провозглашали победу жизненной силы.
Мы отнюдь не упрекаем академика Вернадского в таком грубо примитивном понимании витализма, но в конечном итоге его аргументация сводится к тому, что если наука в чем-либо до сих пор не успела, то она и в будущем этого не достигнет. Но этому скептицизму, опирающемуся на один из фактов в истории науки, мы противопоставляем историю науки в ее целом, и я полагаю, что с полным правом мы можем сказать: «История за нас!»
В подкрепление к основным аргументам, базирующимся на фактах науки, Вернадский дает еще несколько косвенных подкреплений своей точке зрения. Он ясно сознает, что материалистическая точка зрения «имеет очень глубокие корни в нашем научном мировоззрении»; ясно для него и обратное, что отказ от абиогенеза не является безразличным для эволюционной теории и для авиталистического представления о живом организме. «Но, — продолжает он, — в этом и его значение, ибо оно в связи с этим должно служить плодотворным источником к научной работе и углублению в понимании наших теоретических представлений». Но эта попытка заменить строго научные факты и методы мышления обещаниями и надеждами о будущих благах, которые, как полагает Вернадский, принесет допущение самодовлеющего значения жизни, нам также хорошо знакома, ибо она является постоянным, но ни разу еще не оправдавшимся припевом виталистов за все времена.
Столь же мало убедительно звучит для нас и ссылка автора — требующая еще своего доказательства, — что сейчас научная мысль подходит вновь к критике авиталистических представлений из других соображений: «Испытанный метод работы — сведение всего, чего возможно в организме, на физику и химию мертвой среды — остается» [206], но толкование, что этим путем можно понять все составляющее живой организм, становится все более и более сомнительным. Возрождение разных форм виталистических и энергетических гипотез жизни является здоровым проявлением научного критицизма».
Против этой цитаты также можно возразить многое.
Мы уже привыкли слышать, как всякий раз вновь приобщающиеся к виталистическим тенденциям и разочаровавшиеся в силе научных методов представители науки заявляют о «здоровом», все усиливающемся течении виталистических, неовиталистических и т. д. мировоззрений, со ссылками на то, что этот взгляд проникает, и даже уже проник, в сознание всех представителей науки и т. д. и т. д. Тем не менее эти повторяющиеся каждые 5—10 лет утверждения не препятствуют материалистическим тенденциям и течениям благополучно здравствовать и твердо держать в своих руках знамя науки. Что же касается утверждения, что современная наука вновь подходит к критике авиталистических тенденций, то мы можем противопоставить ему красноречивое свидетельство одного из крупнейших представителей современной экспериментальной биологической науки, Рудольфа Гёбера, который в своем превосходном «Учебнике физиологии человека», изданном в 1920 году, пишет следующее в первой, методологической главе книги:
«Подобно тому как нам представляется превратным, когда какой-либо дикарь приписывает совершенно непонятному для него чудесному сооружению техники особую, недоступную пониманию силу, так же ошибочно и ложно было бы призывать deus ex machina в самом начале изучения сложнейших явлений природы и в то самое время, когда лучшие головы (науки) только лишь приступили к подведению под все науки физико-химического фундамента».
«И все же своими современными успехами физиология обязана почти исключительно физике и химии. Напротив, жизненные силы, о которых нам напоминают якобы для лучшего понимания жизни, до сих пор нигде еще не были доказаны».
Наконец, нельзя не остановиться на заключительной части последней цитаты из Вернадского, которая, в сущности, повторяет мысль, часто принимаемую и более уступчивыми представителями материалистического лагеря в следующей форме: «Если витализм, как таковой, ничего не дал и не даст науке, то он полезен тем, что создаст здоровую критику крайностей материализма.
Нам кажется, что наивысшей формой научного, здорового критицизма является: 1) умение отличать научно установленные факты от гипотез; 2) умение строить свое мировоззрение, в котором неизбежно примешиваются элементы философско-гипотетического характера, наиболее близко держась предуказанных наукою методов и направления мышления».
Что касается первого, то современный научный материализм умеет достаточно трезво оценивать границы известного и установленного наукою от проблем, еще требующих своего научного разрешения. Свидетельством тому является тот же Гёбер, который в упомянутом учебнике без всяких двусмысленностей заявляет:
«Не подлежит никакому сомнению, что цель физиологического исследования еще бесконечно далека от нас, что мы, пожалуй, находимся лишь в начале наших познаний и что еще ни одна проблема физиологии не разрешена без остатка».
Нам представляется, что в такой скромной, но в то же время твердой и уверенной оценке достигнутых завоеваний науки — гораздо больше здорового научного критицизма, чем в малодушных и часто истерических возгласах о кризисе науки и крушении культуры и разума.
