Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли - Дугин Александр Гельевич (читаем книги .TXT) 📗
К этой гносеологической категории нихило-гуманистов относится очень узкая прослойка людей постмодерна («пророки ризомы», певцы «бесовской текстуры», веселящиеся академики бесо-свино-вселения), которые несколько забегают вперед его мерного наступления и смотрят несколько глубже и яснее, чем позволяют правила постмодерна. Так, впрочем, часто бывает на швах парадигм: там возникают явления, которые устоявшиеся парадигмы позднее постараются завуалировать (как мистицизм творцов Ренессанса или поддельные опыты Галилея).
Эти авторы болезненно воспринимаются шизоидными телемассами, поскольку показывают им, что некритическое участие в гносеосимуляционном процессе является пассивным согласием с новой разновидностью эксплуатации. Телемассам неприятно, когда их отвлекают от сериала или шоппинга...
В гносеологической иерархии нихило-гуманисты стоят выше телемасс, но в чём-то — по шкале антропологии—спускаются ниже их, предвосхищая в себе уже следующие аккорды ризоматического вторжения (которые не за горами).
Семиургия
Нихило-гуманисты, развивая тезисы Маркса применительно к эпохе постмодерна, набросали в общих чертах новое издание теории социальной революции. Социальной революции в эпоху постмодерна. Эта теория может быть описана через гиперкритическую терминологию Жана Бодрийяра, который говорил о «семиургии».
Семиургия — это производство знака. Если классический капитализм производит товары и оперирует с прибавочной стоимостью, изымая ее у рабочих, которые ее производят, то в эпоху посткапитализма или семиургии система производит знаки, бренды, которые ничему не соответствуют. Эти «знаки» последние люди, гносеологические недолюди постмодерна, и потребляют. Потребляют не вещи, но знаки. Живут ради знаков, во имя знаков. Эти знаки полностью утрачивают какую-либо связь с денотатом. Но они постепенно перестают быть даже коннотатами, так как коннотация всё же даёт знаку место в системе языковых смыслов. А настоящий знак постмодерна вызывающе и бесстыдно бессмысленен. Знак становится самодостаточным и абсолютно ничего не выражающим. Знак и есть симулякр, как его понимает Бодрийяр.
Далее, социальная система семиургии предполагает наличие двух основных групп. Первая группа это семиурги — господа знака или производители симулякров. Это эксплуататоры и экспроприаторы доверия и внимания шизомасс; циркуляторы знаков, которые заставляют знаки вращаться.
Семиурги — это не какой-то отдельный антропологический субъект, это просто удачливая, ловкая и успешная часть последних людей, вожди «золотого миллиарда», которые банально наживаются на доверии большинства, которое с открытым ртом принимает гносеосимуляционный процесс за чистую монету. Это необрахманы, о которых говорил Фридрик Старр и которые выжимают из шизомасс пользу. Но они не лгут, они и есть ложь. «Что есть истина?» — говорят последние люди и моргают». Бодрийяр всегда сомневался: кто кого обманывает — элиты (в частности, медийные), которые скармливают массам потоки бреда, либо массы, которые заставляют элиты массировать себе затылки...
Семиофаги
Семиурги не более свободны, чем те, кого я называю семиофагами — пожирателями знаков. Это то, что Майкл Хардт и Тони Негри называют «сингулярным множеством». Это телемассы, те недолюди, которые представляют большинство постчеловечества постмодерна. Они пожирают знак, искренне полагая, что с этих телелучей, с экранной симуляции всё началось и всё ею закончилось.
Они — важнейшая часть процесса, и они в значительной степени заставляют семиургов удовлетворять их спрос, давая им возможность на этом нажиться. Отсутствием критического мышления массы постмодерна коррумпируют свои элиты, ведя их всё дальше и дальше в воронку нагнетающегося идиотизма бессмысленной циркуляции пустых посланий. Это и есть экономика посткапитализма.
Среди и семиургов и семиофагов (т.е. средней гносеологической прослойки общества постмодерна) можно выделить тех, кто не ведает о трагической подделке, лежащей в основе парадигмы постмодерна, и тех, кто ведают о ней, сохраняя определенную память/мысль об утрате кода. Обычные семиурги знают, что код сегодня в дефиците, т.е. это «редкость» (на него нет ни спроса, ни предложения). Возможно, они догадываются, что код исчезает (как сокращаются запасы нефти), но при этом пытаются выстроить на этом свой конкретный гешефт, свою стратегию эксплуатации. Они участвуют в сужении доступа к коду. Но они не знают, что код есть ничто, что этого кода нет.
Среди семиургов есть разные люди — страшные и не очень страшные. Я думаю, что менее страшные, — такие, как Фридрих Старр, — искренне полагают, что сужение кода есть плата за расширение знаний. Открытый и приветливый человек, он, тем не менее, часть этого семиургического заговора господ знака, которые участвуют в процессе сужения кода.
Революционеры—меонтофаги
Третьей группой общества постмодерна, находящейся в оппозиции посткапиталистической системе (семиургии), являются «меонтофаги», «пожиратели ничто». Я мог бы сказать «уконтофаги», но это было бы слишком громоздко, с точки зрения греческого языка. О разнице между «меон», «небытием» и «оукон», «ничто» мы говорили. Это разница была фундаментальна при формировании христианской доктрины. Под «меонтофагами» я понимаю тех, кто питаются именно ничто, а не небытием.
Меонтофаги предлагают вместо пожирания знаков (семиофагии) пожирать сразу субстанцию этих знаков, то есть неприготовленный, сырой знак. Они — этакие людоеды, каннибалы постмодерна. Если знак есть некое стыдливое сокрытие ничто, то они предлагают пожирать «чистое ничто» вместо того, чтобы пожирать знаки, и, соответственно, ведут борьбу с семиургами, которые преображают ничто в знак, скрывая через пролиферацию знаков отсутствие у этих знаков смысла.
Меонтофаги предлагают сразу потреблять отсутствие смысла и утверждают новую революционную тактику борьбы, рассказывая семиофагам, обычным людям, что всё уже давно кончилось, вместо того, чтобы держать их в иллюзии, будто еще нечто продолжается. В данном случает меонтофаги выступают паладинами Гогов и Магогов, носителями черной ночи, пророками абсолютного ничто, взятого как наиболее существенная революционная категория.
Как утверждают Тони Негри, Делёз и другие представители меонтофагии, между новыми революционерами, постмарксистами (меонтофагами) и посткапиталистами (семиургами) идет война. Война за доверие и внимание семиофагов.
И как в истории с капитализмом и марксизмом капиталисты с огромным интересом читали Маркса, внимательно его исследовали и прислушивались к нему, хотя его и не принимали, так и семиурги, по крайней мере, их элита, внимательно прислушиваются к меонтофагам и уделяют им определенное внимание, поскольку именно они вскрывают сущность того, что делают первые.
Революционеры вскрывают сущность того, что делают эксплуататоры гораздо лучше самих эксплуататоров, и это отличает их от обычных семиофагов, которые покорно доверяют тому, что видят, и ничего не понимают. Так, меонтофаги гораздо более ясно определяют для семиургов смысл их собственной деятельности, точно так же, как на предыдущем этапе, в эпоху модерна, ни один автор, принадлежащий к «буржуазно-капиталистическому лагерю», так много, правильно и глубоко не сказал о сущности капитализма, как его радикальные противники — марксисты. Именно поэтому меонтофаги в эпоху постмодерна всё больше начинают быть в чести.
Кто-то удивлялся, почему была такая яркая презентация «антикапиталистической» книги Тони Негри «Империя». Именно потому, что семиургам или господам современного мира очень интересны революционеры. Они им интереснее, чем послушные рабы. Рабы скучны, они просто смотрят сериалы, а меонтофаги ещё что-то пытаются сказать.
