Общая психопаталогия - Ясперс Карл Теодор (смотреть онлайн бесплатно книга TXT) 📗
Что служит предметом символизации? Г. Зильберер (Silberer) выдвигает следующую классификацию: 1) соматические стимулы (соматические феномены); 2) функциональные феномены — такие, как легкость, тяжесть, заторможенность психического состояния; 3) материальные феномены: содержание желаний, предмет устремлений. Фрейд дифференцирует желания различных «уровней»: а) неосуществленные, не предосудительные желания повседневной жизни; б) желания, которым в течение дня удалось, так сказать, «вынырнуть» на поверхность психической жизни, но которые были отторгнуты и вытеснены; в) самый глубинный уровень составляют неосознанные желания, по существу никак не связанные с повседневной жизнью и своими истоками восходящие к миру детства (таково, в частности, желание инцеста).
Какие существуют пути формирования символов и содержания снов? Символизация может происходить непосредственно и открыто — как простое образное представление мысли, как нечто самоочевидное и едва ли подлежащее сомнению. Но во фрейдовском учении о толковании сновидений этот тип символизации играет наименее существенную роль. Значительно важнее желания, отторгнутые сознанием ввиду их неприемлемости; чтобы символически осуществиться в сновидениях, такие желания принимают «замаскированный», трудно поддающийся дешифровке облик. В рамках одного образа объединяется множество символизирующих тенденций (сверхдетерминация); особого рода «цензура» трансформирует символ до такой степени, что сознание уже не может распознать его. Таков один из многих путей структурирования содержания снов.
Вместо отвлеченного обсуждения этих материй приведем (в сокращении) пример из Зильберера, проливающий свет на то, что имеется в виду.
Сон Паулы. «Египетский храм. Жертвенный алтарь. Множество людей, одетых в обычные, не церемониальные одежды. Эмма и я стоим у алтаря. Я кладу на алтарь пожелтевшую старинную рукопись и говорю Эмме: «Смотри внимательно; если то, что они говорят — правда, на бумаге выступит жертвенная кровь». Эмма недоверчиво улыбается. Мы стоим так довольно долго. Внезапно на бумаге появляется красновато-бурое пятно, принимающее форму капли. Эмма дрожит всем телом. Потом я вдруг оказываюсь в открытом поле и вижу перед собой великолепную радугу. Я зову «ее милость» (даму, при которой Паула состояла компаньонкой. — Г. 3.), чтобы показать ей это явление, но она не идет… Затем я иду по узкой дорожке, по обе стороны которой высятся стены. Я испытываю ужас, так как узкая тропинка с высокими стенами кажется бесконечной. Я кричу, но никто не приходит. Внезапно одна из стен начинает понижаться; я выглядываю поверх нее и в двух шагах вижу широкую реку, также перекрывающую мне путь. Я иду дальше и вижу вырванный с корнем розовый куст. Я хочу посадить его обратно в землю в память о себе, если я умру; я начинаю рыть землю — чистый садовый чернозем, — пользуясь камнем из стены. Посадив куст, я оглядываюсь вокруг и вижу, что стена стала совсем низкой, а за ней открываются прекрасные, залитые солнечным светом поля».
Зильберер дает сну следующее толкование: после длительного перерыва Паула возобновила половую жизнь; при этом она не использовала противозачаточных средств и, соответственно, ввиду задержки менструации стала испытывать определенное беспокойство; у нее возникли мысли о смерти, как если бы она оказалась перед лицом страшной опасности. Спустя несколько недель сама Паула — сообщившая свой сон в письме — отчасти подтвердила эту интерпретацию. Вскоре после описанного сновидения она отдалась мужчине — хотя в то время, когда ей приснился этот сон, ее занимала лишь мысль об этом. Сон отразил не реальное событие, а интенцию и связанные с нею фантазии. Что касается деталей сна, то они объясняются следующим образом: алтарь в храме — это свадебный алтарь; указание на то, что собравшиеся были не в церемониальных одеждах, в сочетании с некоторыми другими подробностями может рассматриваться как указание на отсутствие противозачаточных средств — презервативов (которые сама Паула обозначает словом Ьberzieher — «пальто»); нераскрытая рукопись — это влагалище, из которого, как предполагается, должна выступить кровь; на многократный зов никто не откликается, включая и «ее милость», — значит, менструация не настолько «милостива», чтобы начаться вовремя; пугающий проход между высокими стенами соотносится с фантастическими представлениями о «проходах» в нижней части тела, о родах. Более подробно Зильберер разбирает мотивы крови и розового куста. Нетерпеливо ожидаемая кровь — это прежде всего менструальная кровь, которая должна появиться во влагалище (на нераскрытой рукописи). Желтоватый оттенок выступившей на рукописи крови внушает Пауле беспокойство: ей кажется, будто она стареет. Отсюда — еще одна возможная интерпретация крови как образа дефлорации: Пауле хочется быть девственницей («чистым листом»), чтобы дефлорация вновь стала возможной. Розовый куст — символ сексуальности и плодовитости. Паула думает о возможной беременности. Наяву ее занимала мысль о том, что, если ей даже суждено умереть при родах, ребенок все равно должен жить. Стены — это сдерживающее начало. Разрушив их, она роет собственную могилу и тем самым дает жизнь ребенку. Зильберер (которого я здесь цитирую в отрывках) заключает: «Все это ни в коей мере не исчерпывает всех сконденсированных в этом сне взаимосвязей; их подробное рассмотрение заняло бы целую книгу».
Каковы критерии правильности интерпретации сна? Любое толкование можно сделать приемлемым, если пойти по пути ассоциирования чего угодно с чем угодно и при этом придерживаться относительно разумных взаимосвязей — тем более что в снах тривиальные моменты вполне обычны, противоречия — естественны, и к тому же в них обычно присутствует великое множество сверхдетерминаций, смысловых трансформаций и гетерогенных идентификаций (например, идентификация самого себя с содержанием сновидения и т. п.). Содержательный аспект сновидения может быть нам хорошо известен, но перед лицом безграничного многообразия возможностей его интерпретации мы нуждаемся в особого рода критериях, позволяющих выделить одну интерпретацию в качестве предпочтительной или даже однозначно верной. Поначалу мы сталкиваемся с проблемой, так сказать, вероятностного характера: следует ли нам считать совпадение известных содержательных элементов пережитого наяву с «уловленными» содержательными элементами сна чем-то случайным или, наоборот, существенно важным? (Например, в сне Паулы мотив египетского храма может натолкнуть на ассоциацию с тем, что человек, которому Паула хотела отдаться, имел обыкновение называть ее «сфинксом»). Впрочем, этот путь не слишком перспективен: ведь совершенно очевидно, что весь материал сновидения так или иначе укоренен в переживаниях, имевших место наяву. Любая попытка толкования сна заставляет нас направить свои усилия на поиск факторов, чья роль в формировании содержания сна была решающей, и на фильтрацию всякого рода случайного материала. В конечном счете все решает субъективное свидетельство самого сновидца — то, как он, проснувшись, трактует свой сон сам или позволяет трактовать его другому. Только он может сообщить определенную значимость тем оттенкам, нюансам и эмоциональным обертонам, которые неотделимы от содержательного аспекта его сна и без учета которых невозможно говорить о какой бы то ни было интерпретации, если только она не сводится к бесконечной игре чисто логических ассоциаций. Конечно, в области толкования снов было сделано множество замечательных открытий; тем не менее каждый отдельно взятый случай, как правило, содержит в себе бесконечные сложности и не поддается сколько-нибудь надежной верификации.
Вместо «правильности» (понимаемой как эмпирическое утверждение установленного de facto и действенного смысла) следовало бы говорить скорее о некоей «истинности» толкования — в той мере, в какой последнему удается преобразовать материал данного сновидения в осмысленную реальность, способную влиять на дальнейший ход психической жизни. С этой точки зрения процесс толкования снов — это не столько процесс приумножения эмпирического знания, сколько продуктивная деятельность, форма общения между интерпретатором сна и сновидцем. Это общение воздействует на все мировоззрение последнего, косвенно — к лучшему или худшему — воспитывает его, но на любой стадии способно переродиться в обычное развлечение. Так или иначе, анализируемый субъект открыт для внушений со стороны аналитика и его теоретических установок; успех зависит от того, насколько он готов соучаствовать в этом процессе.
