«Симпсоны» как философия - Халвани Раджа (библиотека книг бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Прежде чем начать разговор о перемене мест традиционно «хорошего» и традиционно «плохого» в философии Ницше, я хочу заметить: хотя во времена Ницше еще не было телевидения и вряд ли его интересовала мультипликация, все же мультфильм «Симпсоны» является прекрасным воплощением (или метафорой) ницшеанского понимания фиктивности «деятеля», связываемого с «действием». В шоу, подобном «Симпсонам», за действием поистине не стоит никакой сути. Всё, что есть, — на экране. Гомер, Барт, Лиза, Мардж и Мэгги представляют собой не что иное, как сумму своих действий. Мультфильм существует, разумеется, только в восприятии, он лишь видимость. Здесь нет даже актеров, которые могли бы снять маски и выйти из своих ролей. Что такое Барт, помимо его еженедельных проказ? Ничто. Он просто набор совершаемых действий. В понимании Ницше такова природа не только мультфильмов, но и всего мира.
Такова реальность. Мир — это хаотичный, бессмысленный поток становления, а быть реальным, быть частью мира, частью потока — значит казаться. Иллюзия не маскирует реальность — иллюзия и есть реальность. А лучше вообще отказаться от понятий иллюзии и реальности. Все, что мы можем с уверенностью сказать, — есть поток.
Итак, в своих ранних произведениях Ницше предполагал, что мир разделен на иллюзорное и реальное, на волю и представление. Вскоре он отказался от этого взгляда, заявив, что хаос ничем не скрыт, а за действием нет сути. Интересно следствие смены его позиции. Если раньше Ницше считал нас всех феноменами скрытой воли, художественными проекциями, произведениями искусства Первоединого, являющегося подлинным художником и зрителем, то теперь мы стали одновременно волей и феноменом, или, точнее, разница между ними исчезла вовсе. Следовательно, мы сами обратились в художника, зрителя и произведение искусства одновременно: «Как эстетический феномен, наше существование все еще сносно для нас, и искусством даны нам глаза и руки и прежде всего чистая совесть для того, чтобы мы смогли из самих себя сотворить такой феномен» [89]. Ницше стер различие между искусством и жизнью. Следовательно, поскольку существование может быть оправданно или искуплено как эстетический феномен, художественный опыт, Ницше вместо оправдания мира начал говорить об оправдании личности. Как выражение воли или ее проявление мы являемся художниками и произведениями искусства в одном лице и тем оправдываем себя, придаем смысл своей жизни, — творя самих себя через выражение воли, через свои действия.
Однако зададимся вопросом: что значит сделать свою жизнь произведением искусства? Вспомните, для Ницше отказ от реальности, спрятанной за иллюзией, означает также отказ от самого понятия стабильного, прочного эго, или субъекта: «„Субъект“ — это не что-либо данное, а нечто добавленное, изобретенное и спроецированное на то, что есть» [90]. Под этим Ницше подразумевает, помимо прочего, создание своего «я» из собственных порывов, инстинктов, желаний, действий и т. д. В работе «Ницше: Жизнь как литература» Александр Нехамас говорит нам: «Единство своего „я“, составляющее также его индивидуальность — это не что-то данное, а что-то достигнутое, не отправная точка, а цель» [91]. В книге «Веселая наука» Ницше намекает на этот идеал или проект, когда пишет о «придании стиля» самому себе:
Одно необходимо. «Придавать стиль» своему характеру — великое и редкое искусство! В нем упражняется тот, кто, обозрев все силы и слабости, данные ему его природой, включает их затем в свои художественные планы, покуда каждая из них не предстанет самим искусством и разумом, так что слабость покажется чарующей… Наконец, когда творение завершено, обнаруживается, что оно было непреложностью вкуса, одинаково господствовавшего и формировавшего как в великом, так и в малом: хороший ли это был вкус или плохой, не так важно, как думают, — достаточно и того, что это просто вкус! [92]
Поскольку эго есть «лишь концептуальный синтез» [93], не что-либо стабильное или данное, а часть потока, как и все остальное, то целью для Ницше становится совершение этого синтеза, создание индивидуальности, творение самого себя в соответствии с неким планом или схемой, в общем — придание «стиля» своему характеру.
Кульминацией этого идеала Ницше является фигура Ubermenschʼa, или сверхчеловека — существа, которому удалось реализовать трудный проект превращения своей жизни в произведение искусства, самотворящего бытия. Нехамас пишет: «Книга „Так говорил Заратустра“ построена вокруг идеи создания своего я, или, что то же самое, — сверхчеловека» [94]. А Рихард Шахт говорит: «…понятие „сверхчеловек“ следует рассматривать как символ человеческой жизни, возвышенной до уровня искусства…» [95]
Выше я упоминал «сократический оптимизм» — веру в то, что Вселенная познаваема и имеет смысл — как средство избежать принятия и смирения с хаотичным, бессмысленным потоком существования. Всю свою жизнь Ницше не переставал поносить тех, кто, по его мнению, отрицает реальность, тех, кто из-за слабости не принимает жизнь такой, какова она есть. Среди таковых оказались большинство традиционных философов и практически все религии. Все они, как говорит Ницше, постулируют существование воображаемого мира за пределами этого, с целью самоутешения отрицая поток «здесь и сейчас». Платон, например, верил в царство вечных и неизменных форм, находящееся за пределами нашего мира преходящих и нестабильных отражений. Христиане постулируют в качестве «иного» Бога, рай и душу в противоположность человечеству, земле и телу. Другими словами, наш мир хаотичен и бессмысленен, а значит, ненадежен. Следовательно, чтобы чувствовать себя уютнее, некоторые верят в нечто противоположное: вечное, а не преходящее, стабильное, а не хаотичное, значительное, а не бессмысленное.
Все это было бы замечательно, если бы не печальные последствия, о которых говорит Ницше. Во-первых, когда постулируется существование мира безграничной ценности, реальность, то есть «здесь и сейчас», лишается всякой ценности. Тот факт, что мир как таковой в основе своей лишен смысла, еще не означает, будто ничто не имеет ценности. Ценность создается людьми, качеством их жизни, отношениями к вещам и другим людям. Наши жизни и этот мир имеют ценность, поскольку мы наделяем их ею. Но когда мы придумываем и верим в потусторонний мир безграничной ценности, в нечто вечное и неизменное, то реальность и настоящее лишаются, по сравнению с этим, всякой ценности. Что стоит жизнь моего тела по сравнению с раем и спасением души? Что такое тени этого мира перед вечными идеями Платона? Ничто, конечно! Всякое значение, вся ценность переносятся из этой жизни в несуществующий потусторонний мир, а мы остаемся в этом мире ни с чем.
Во-вторых, позиция такого рода — это не просто поиск личного утешения. Верящие в потусторонний мир всегда хотели заставить других (как правило, весь остальной мир) принять эту веру. В первом разделе книги «К генеалогии морали», названном «Добро и зло, хорошее и плохое», Ницше представляет гипотезу того, как появились нравственные суждения. Суждение «хороший», считает Ницше, впервые появилось, когда сильные, здоровые, активные, знатные обозначили себя и все подобное себе как «хорошее»:
То были, скорее, сами «добрые», то есть знатные, могущественные, высокопоставленные и возвышенно настроенные, кто воспринимал и оценивал себя и свои деяния как хорошие, как нечто первосортное, в противоположность всему низкому, низменно настроенному, пошлому и плебейскому [96].
