Тайна трех: Египет и Вавилон - Мережковский Дмитрий Сергеевич (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Что такое пирамида? Безмысленная груда камней? Нет, даже геометрическое тело ее не так просто, как это кажется. Тут простота — упрощение сложности. Простое тело пирамиды найдено не сразу, а после долгих, может быть, тысячелетних, поисков, через промежуточные тела пирамид ступенчатых.
Совершенные треугольники, возносясь от земли, соединяются в одной точке неба. «Я начал быть, как Бог единый, но три Бога были во Мне», — говорит Бог Нун в древней египетской книге, почти с такою же точностью, как символ Никейского собора.
Бог един в Себе и троичен в мире. Бог и мир — Единица и Троица: 1+3=4. Не знаменует ли пирамидное зодчество — соединение четырех треугольников в одной точке — эту трансцендентную динамику божественных чисел?
И пусть для самого Египта она еще темна и сокровенна, как малое семя в земле; но, воистину, вырос он весь, как пирамида, из этого малого семени.
От начала мира до наших дней и, может быть, до конца времен, каждое утро, на песчаной равнине Гизеха, на розово-пепельной дали выжженных, с голыми ребрами. Ливийских и Мокаттамских гор, в лучах восходящего солнца, рдея, как бы изнутри освещенные, кристаллы пирамид возвещают людям единственный путь к Воскресению — Тайну Трех, Пресвятую Троицу.
В древнейших пирамидах почти нет иероглифных надписей; сама пирамида — исполинский иероглиф: Pir-mharu, «исхождение в свет», «Воскресение». Но затем всюду появляются надписи, на стенах и столпах святилищ, на пилонах, обелисках, изваяниях, в высоте, на скалах и под землею, в гробах: весь Египет — один бесконечно развивающийся свиток с иероглифами. Вся живопись — иероглиф, и все иероглифы — живопись. Люди, растения, животные, звезды — все явления природы — письмена, начертанные Божьим перстом, вещие знаки, знамения.
Для нас они уже темны. Мы не понимаем и, может быть, никогда не поймем, что значат эти, подобные бреду, чудовищные сплетения человеческих тел с телами животных — четвероногих, насекомых, птиц, пресмыкающихся; но они понятны египтянам: все всему отвечает, все во все переливается, все сквозь все просвечивает. Мир тускл, как булыжник, для нас; а для них прозрачен, как драгоценный камень.
Вот почему пламенеют с такою волшебною яркостью самоцветные тела египетских богов — сапфирно-голубые, корналиново-алые, топазово-желтые, изумрудно-зеленые.
Помимо формы, само вещество упоительно.
От глубочайшей, додинастической древности дошли до нас сосуды совершенной прелести, из твердейших каменных пород — диорита, сиенита, порфира, обсидиана, базальта, горного хрусталя, — просверленные без помощи железа, простыми деревянными сверлами с увлажненным порошком кварца или песком.
В гранитных колоссах тонкость и нежность камей. В каждой мелочи такое совершенство, что кажется, художник работал под лупой. Овладение веществом небывалое. Проникновение в тайну вещества религиозное.
Живое тело для нас — мертвая материя; а для них мертвая материя — живое тело. Дух и вещество взаимнопроницаемы. Сфинкс вырублен в скале: камень переходит в животное, животное — в человека, человек — в Бога.
«Почему материя не достойна природы божественной?» — недоумевает Спиноза. Никто не ответил на это недоумение, кроме Египта.
Стены храма, от внешних притворов к внутреннему святилищу, постепенно сдвигаются, потолок нависает, тени сгущаются до совершенного мрака во Святом Святых, Sechem, где обитает Бог.
«Слава тебе, Боже, во мраке живущий!» — воспевается бог солнца, Ра. И на горе Синае, Моисей «вступил во мрак, где Бог». О том, что Бог обитает во мраке, не узнал ли он от учителей своих египетских?
Там, во Святом Святых, в маленькой часовенке из огромной цельной глыбы гранита, в вечном сумраке, в таинственном свете лампад, в дыму благовонных курений, шевелится священное животное — живое сердце храма.
«Почему египтяне поклонялись животным? Если бы я об этом сказал, то коснулся бы предметов божественных, говорить о коих больше всего избегаю» (Herod., II, 65).
Да, именно здесь, в поклонении животным, мы прикасаемся к неизреченной тайне Египта.
Немой глагол Сфинкса, глагол всего Египта, доселе никем не услышанный: «Ищи Бога в Животном» (В. Розанов).
Не святым и страшным, а только смешным и отвратительным кажется эллино-римской древности, так же как и нашей европейской современности, лицо Египта, обращенное к Богу-Животному.
«Средоточие храма — не бог, а… кошка, крокодил, козел, бык или пес», — смеется Лукиан, самозатский насмешник, тот самый, который с такою же легкостью посмеялся и над «Распятым Софистом».
И св. Климент Александрийский вторит Лукиану безбожнику: «Внутреннее святилище египетских храмов завешано золотыми завесами, а когда мы ищем бога, жрец подходит с важностью, воспевая песнь; приподымает завесу, как бы желая показать божество, и возбуждает в нас великий смех, ибо мы видим не божество, а кошку, крокодила, змею или иного мерзостного гада. Египетский бог является зверем, валяющимся на пурпуре».
К «великому смеху» мы уже не способны; мы только усмехаемся брезгливо, глядя на тщательно спеленутые мумии кошек или крокодильих детенышей, на маленькие кладбища мух-кантарид и навозных жуков. Кто эти зверепоклонники — дикари, дети или сумасшедшие?
Но вот, уже не смех, а ужас. «Случилось в области той (Мендесской) такое диво при мне: с женщиной козел всенародно смесился, и это стало всем ведомо», — сообщает Геродот (II, 46).
Один из лучших знатоков второй книги Геродотовой, посвященной Египту, немецкий египтолог Видеманн полагает возможным и вероятным священное скотоложество в Египте: по смыслу обряда женщина совокупляется, конечно, с богом, а не с животным.
Мендесский козел или овен, Banibdiduit, сокращенно Bindidi, есть «живая душа» бога солнца Ра, или бога мертвых, Озириса. «Банибдидуит — великий бог, жизнь Солнца, юных жен оплодотворяющий, источник силы мужской у богов и людей», — гласит мендесская надпись.
«Проклят, кто ляжет с каким-либо скотом», — возвещает Моисей во Второзаконии (XVII, 21), и в Числах (XVIII, 23–27): «Женщина не должна становиться перед скотом для совокупления с ним… говорит Господь… Всем этим осквернили себя народы, которые я прогоняю от вас… И осквернилась земля… и свергнула с себя людей, живущих на ней».
Это сказано тотчас по Исходе из Египта, и уж конечно, Моисей не заклинал бы народа Божьего такою грозною клятвою из огня Синая, если бы не знал, какой для народа соблазн в этих неимоверных тайнах Египта. Во всяком случае, Моисей не смеется, подобно Лукиану безбожнику, св. Клименту и нам.
Нет, нам будет не до смеха, если мы только представим себе этот ужас воочию.
Вот она, юная жрица Мендесского бога, может быть, та самая девочка-подросток, лет тринадцати: «птица аравийская, миррой умащенная», тонкий стебель водяного цветка, янтарно-смуглое тело, розово-смуглые кончики острых сосцов, полудетских, полудевичьих; вся нагота ее — одна улыбка божественной «прелести-благости»:
И рядом — чудовищный козел или овен, сладострастно-смрадный Биндиди, — не черный ли Ночной Козел, Hyrcus Nocturnus, средневекового шабаша ведьм?
Этого почти нельзя вынести. И как могла Пречистая Матерь с Младенцем бежать в такую землю? Не проклясть ли нам Египта? не бежать ли из него вместе с Израилем?
Это, впрочем, мы уже сделали: бежали из Египта, от нечистой животности, в пустыню «чистого разума», где и блуждаем доныне вместе с Израилем.
Чистый разум Декарта не соблазняется никакою животностью: для него сами животные — только «машины», «автоматы». И можно сказать, что весь наш век — век чистого разума и чистой механики — родился от этой Декартовой машины.
