Среди обманутых и обманувшихся - Розанов Василий Васильевич (читать книги полностью без сокращений бесплатно txt) 📗
Это — «Мишна», «толкование закона» (Моисея); вот к ней тосефта, т. е. как бы «хрестоматия» мнений «учителей».
«Какая разница между изнасиловавшим и обольстившим? Изнасиловавший платит за страдание, а обольстивший за страдание не платит. Равви Симон говорит: ни тот ни другой за страдание не платит, ибо она все равно должна бы впоследствии испытать это страдание (!! т. е. при правильном замужестве). Ему возразили: добровольно (= с охотою) сожительствовать не то, что сожительствовать против воли».
Кстати, полное неведение Н. М. Минского об этой стороне: сколько он насказал патетического о страдании девушки изнасилованной — «и которая всю жизнь должна оставаться женою этого, может быть нелюбимого, человека» (его слова). Между тем все это — патетические пустяки, ибо не было ничего подобного! Вот правило:
«Изнасиловавший обязан жениться на изнасилованной; но она может потребовать развода — и тогда он уже кетубы (залог денег при браке на случай развода, всегда поступающий в пользу разведенной жены) не платит» (Талмуд, т. III, стр. 125).
Очевидно, что этими правилами всякое существо формализма было раздроблено до последних осколков, — и родителям оставалось только как можно поспешнее выдавать дочерей замуж или держать безвыходно дома; но и в последнем их ограничивала плодящаяся израильская община: только до 13 1/2 лет отец был вправе удерживать дочь. Вот правила:
«Дочери, вышли ли они замуж до достижения богера (13 1/2 лет) или достигли богера до выхода замуж, — потеряли право на пропитание (родительское), но не на содержание. Равви Симон, сын Элеазара, говорит: они потеряли право и на содержание. Как же им поступить? Они нанимают себе мужей и получают содержание» (Трактат Кетубот, гл. IV, Тосефта).
Г-н Переферкович делает подстрочные примечания:
«Девушка выходит из-под власти отца или благодаря замужеству, или благодаря богеру» («того ради оставит отца и мать», т. е. в инстинкте плодородия и достигнув плодородных лет, девушка ли, юноша ли родителям повиноваться не обязаны, но Богу). И другое примечание: «Симон, сын Элеазара, полагает, что девушки, достигшие богера до выхода замуж, потеряли право на десятую часть наследства, составляющую их (законное) приданое. Поэтому они должны стараться выйти замуж до богера, предлагая даже деньги тем, кто хочет на них жениться». Конечно, — с правом сейчас же развестись, но уже забеременев или во всяком случае — сбросив презренное девство.
Ну, как не повторить из Иова о всей этой картине: «Вол оплодотворяет и не извергает, корова зачинает и не выкидывает. Как стадо, выпускают они малюток своих, и дети их прыгают. Восклицают под голос тимпана и цитры и веселятся при звуке свирели»… И только та разница с людьми до потопа, что не забывают Бога, зная, что — от Него и воды, и дождь, и реки: вплоть до неназванного «источника» близ места жительства священников, где с проходившими девушками случалось то, после чего родителям их оставалось только отдать дочь «за кого-нибудь из тамошних жителей»..И в самом деле: родители наши сами несут великую муку за дочерей, якобы «павших». «Опозорила, глаз некуда показать! пальцами указывают». Но когда компактно весь народ, и во главе всех Храм, священники, первосвященник, да и сам закон, Моисей, пророки, указывали пальцами: «Смотрите, у него дочь уже подходит к 13 годам и все еще не беременна», — то не менялась ли радостно его психология на обратную с теперешним нашим испугом. И не от того ли за «обольщение» ничего, в сущности, не платили, да и даже за «насилие», вероятно с слабым сопротивлением, платили чуть-чуть, что горести это вовсе не причиняло никакой в сущности. И Храм, и народ, и священники радовались беременной, и уступали ей дорогу, и встречали ее песнями, и провожали свирелью. И думается, более всего, однако, радовались самые родители, потомки предков своих и предки будущих потомков, что так согласно и Храм, и певцы слились с их безмолвным желанием: видеть детей от детей — еще с большею радостью, чем своих детей [20].
А подозревает ли читатель, что было во время перехода через Чермное море (выход из Египта)? Какое смятение, казалось бы: ведь между водами, ставшими с обеих сторон горою, и имея позади догоняющего фараона, им уж вовсе некогда было думать о плодородии. — Но где Бог — там и заповедь Его, а тут-то особенно с ними был Бог, и они на заботу Его о спасении народа ответили сооветственной поэзией:
«В тот час, когда предки наши вышли из моря и увидели египтян, лежащих мертвыми на берегу моря, на них почил дух святой и они пели песнь. Равви Иосе Галилейский говорит: в то время, когда предки наши были в море, младенец лежал на коленях матери и грудной ребенок кормился у груди ея; лишь только они увидели Шехину (Шехина = Божество), как ребенок поднимал голову свою и младенец отнимал уста свои от груди матери, и они стали петь песнь и говорили: „Он Бог мой, и прославлю Его“, как сказано (Псал., 8, 3): „из уст младенцев и грудных детей ты устроил хвалу“. Равви Меир говорит: даже зародыши во чреве матери (т. е. „пели“), ибо сказано в том же псалме 68 (67), 27: „В собраниях благословите Бога, Господа — от семени Израилева“. Тем же ангелам, которые выступали обвинителями перед Господом и говорили (тот же Псал., 8, 5): „Что есть человек, что Ты помнишь его?“ — Он сказал: подите и посмотрите, какую песнь поют Мне дети Мои» (Трактат Coma, гл. V, Тосефта).
Вот что значит «богосыновство»… В конце концов, это — конечно, фантазия «равви Иосе и равви Меира» (первые, однако, светила учения, как бы ихние Гумбольдт и Лаплас): но важно, куда клонится вымысел, фантазия, утешение, надежда. Насколько это противоположно вечной жажде нашего пустынножительства: «как бы не явился дьявол в виде женщины и не соблазнил». Поэзия важнее закона; из поэзии вырастут потом законы, сами собою. Поэзия — мать бытия. И вот эта «мать бытия» у евреев, — точно неодолимый сон их клонил, — вечно клонилась к груди питающей и чреву беременному: так что даже и тень осуждения, нам присущего, кому бы то ни было и когда бы то ни было, не имела никакого места, никакой почвы там возникнуть. Буря плодородия прервала даже и без того широкие берега Моисеевых правил: благословив брак дяди и племянницы, он запретил, однако, брак племянника и тетки. Но последующие учителя ограничили нарушение этого пенею (кенас) в 50 сиклей (= 50 руб.).
«За следующих отроковиц полагается кенас: если кто сожительствовал с мамзером (=незаконнорожденным, нефинейкой (полуязычница) или самарянкой; если кто сожительствовал с прозелиткой (полуеврейка, как бы еще только „оглашенная“), пленной или рабыней; если кто сожительствовал с сестрой, с сестрой отца, с сестрой матери, с сестрой жены, с женой брата, с женой брата отца и с ниддой (т. е. „нечистою“, во время женского „очищения“) (Трактат Кетубот, гл. III, Мишна).
Замужество девушек, всех без какого-либо исключения, даже очень некрасивых и нищих, стало обеспечено через то, что не было никаких булыжников накладено в короб брака и вступить в него (даже с самой неприглядной девушкою) было не тяжелее, не опаснее, не рискованнее, чем подать ломоть хлеба нищему. Вот косвенные тому свидетельства. „Разрешение обетов“ (законов, обещаний) у девушки принадлежит отцу, у женщины — мужу. Трактуя об этом разрешении, учителя еврейства говорили:
„Если на его жене имеется пять обетов или у него пять жен, которые все сделали обеты, и он сказал: „уничтожено“, то все обеты уничтожены“. И т. д. (Трактат Недарим, гл. X, Мишна)
Или:
„Если она дала обет, будучи обрученной, и в тот же день была разведена, а затем в тот же день снова обручена и т. д. даже до ста раз, то ее отец и последний муж уничтожают совместно ее обеты“ (там же).
Таким образом, как брак не ложился никакою решительно тяжестью на брачащегося, так и развод женщине побрачившейся не угрожал решительно ничем: ибо она — всегда невеста целого Израиля. У нас развод страшен: это перелом судьбы, одиночество навек, гроб на живом. Но там он нисколько не был страшен, ибо разведенная тотчас же (выждав три месяца, для выяснения, не беременна ли от предыдущего мужа) и без всякого труда находила себе мужа, так как решительно для всякого израильтянина брак был в своем роде „сладок, как грудь матери“ (см. о манне) и легок — как свирель в поле. Существо семьи в ее индивидуальном выражении было (могло быть, имело право быть) чрезвычайно ломко и хрупко; но в племенном оно было тем более прочно и незыблемо; каждая женщина брачно необыкновенно плотно прилегала, но не к телу Ивана, Ицки, а всего Израиля, имея собственно супругом — Израиля, лишь варьировавшего в Ицке, Иване. Чрезмерная любовь к детям, поэзия около них, философия около них, особенно — религия около них, от всякой опасности сиротства этих детей оберегала. Да мы и видели, как „община“ выдает замуж или женит сироту. И, таким образом, самое стадо евреев было сбито необыкновенно плотно в кучу.
