Письма о восточных делах - Леонтьев Константин Николаевич (чтение книг .TXT) 📗
Ясно, что этот номинально вольный город должен очень скоро стать русским на деле!
Теперь о городе нейтральном; о городе нейтрализованном для всего мира или для всей Европы, по крайней мере.
Конечно, эта форма самая доступная, потому что большинство западных держав может легко ее допустить, предпочитая такого рода исход исключительному владычеству как Англии или Австрии, так и России в этом, драгоценном со всех сторон зрения, пункте...
Это форма окончательного разрешения Восточного вопроса, говорю я, самая доступная, самая благоприятная, может быть, с точки зрения тех держав, которые не так прямо, как Россия, и Австрия, и Англия заинтересованы в делах Востока.
Но зато для России подобная сделка была бы историческим самоубийством. Вся история ее борьбы за свободу христиан и славянства оказалась бы каким-то ужасным самообольщением; воюя и борясь политически целые века под знаменем Восточного Православия, русский народ, приблизясь к главной цели борьбы, внезапно увидал бы под ногами своими пропасть.
Нейтрализованный и поставленный под общий контроль Европы Царьград стал бы очень скоро самым опасным очагом крайнего международного космополитического радикализма.
История имела бы право сказать тогда, что мы освобождали христиан от так называемого «ига турок» для того, чтобы повергнуть их и самих себя в водоворот глубочайшей анархии.
Мы не должны обманывать себя более – вся Европа почти одинаково разъедается глубоко разрушительным движением умов; и есть признаки, по которым можно думать, что Германия поражена этим недугом еще сильнее, чем сама «передовая» Франция.
Здесь не место входить в рассуждение, так ли мечтательны стремления социалистов, как они кажутся с первого раза; достаточно признать, что эти стремления живучи, что бедные классы всех стран без исключения не могут не сочувствовать им, раз они стали для них понятны; что ложная вера в возможность общего благоденствия на земле воспитывается в образованных обществах XIX века не одними Прудонами, Кабе и Лассалями, но и множеством людей умеренных и честных, отвергающих крайности, особенно преступные по приемам своим, но согласных с радикалами в том, что прогресс в смысле свободы, равенства и мирного приближения к идеалу земной справедливости и земного вседовольства – есть вещь прекрасная, вполне законная, есть цель высокая, а не ложь одна или замаскированный всякими юридическими формальностями путь к тому же, к чему без околичностей желали бы прийти радикальные люди, т. е. к разрушению всех известных и привычных нам политических обществ, к уничтожению всех отличий религиозных, государственных и национальных. Либералы всех стран сами не видят, что они готовят мировой экономический переворот, воображая, что человечество в угоду им захочет остановиться. Вера в необходимость экономического переворота, присущая социалистам, побуждающая их свершать даже преступления и жертвовать своею собственною жизнью, – есть факт; безумна ли эта вера, ошибочны ли эти надежды, или есть в них какая-нибудь доля возможности для практического осуществления – это еще вопрос; но несомненно одно: что социалистические стремления в совокупности своей суть сила, с которой необходимо считаться. Впрочем, кто же этого не знает?
Социализм со всеми его разветвлениями есть не что иное, как вполне законное по логике происхождения детище тех прогрессивно-эвдемонических идей, тех верований в благо земное от равенства и свободы, которые Франция объявила в 89-м году и которые в других странах Европы распространились без гильотины и без больших народных восстаний весьма разнообразными путями.
Революция совершается и совершилась везде одинаково; но во Франции посредством взрыва, а в других странах посредством более мирного и постепенного изменения в идеях, верованиях, правах и учреждениях. Загадку до сих пор составляют еще одни славяне. Так как они не сказали еще до сих пор в истории никакого своего слова, а были во всем без исключений подражателями других, доводя только нередко чужое до крайности, то многие в Европе и в наше время не знают, как нужно им смотреть на Россию и единоверных ей народов Востока: с ужасом или с симпатией?.. Мнения об этом очень разнообразны, но все чего-то ждут от нас... Ждем и мы от самих себя чего-то, выходящего из ряда... на такой отрицательной вещи, как идея простой гражданской свободы.
Идея свободы (свободы от чего? Для чего? И во имя чего?), сказано давно уже многими, есть лишь понятие чисто отрицательное и значит, что личность, или нация, состоящая из лиц же, или какой-нибудь класс людей должен встречать как можно менее препятствий и ограничений со стороны Церкви, государства, общества и семьи на жизненном пути своем. Но во имя чего, для какого идеала дается и требуется эта свобода? Тут ответ один – для блага, для большего удобства и счастья на земле.
С XVIII века, со времени Вольтера и Руссо, проповедуется все это благоденствие с разными вариациями, в разных формах и с разными приемами; но сущность одна: идеал – вера в возможность большего и большего удобства земной жизни; результат же – разрушение постепенное или бурное всего прежнего, во что человечество верило. Самые искренние и благие намерения различных деятелей в этом смысле и направлении достигают, с одной стороны, по-видимому, своей цели вполне, с другой – немедленно родят новое зло, возбуждают новые неудобства и страдания, или небывалые прежде, при старом порядке, или не замечаемые, потому что они были заслонены от сознания людей другими неудобствами, другим злом, при прежних порядках более чувствительным.
Но пока не совершится роковое и неотвратимое дело славянского объединения, никто не может решить, чем мы будем: новым Римом, соответствующим современным требованиям; Римом, который дал свои государственные и гражданские идеи миру; или Македонией, которая своего ничего истории не дала, а только, разрушив все доступное ей, смешала все восточное со всем западным и приготовила этим хаосом путь для римской государственности, для византийского православия и германской феодальности (из сочетания которых выросла позднее та европейская цивилизация, в которой и мы воспитаны).
Я говорю – роль России и славянства не обозначится ясно до тех пор, пока не объединятся все христиане Востока под гегемонией России в какую-нибудь конфедерацию. Объединение это, эта конфедерация невозможны без центра. Центра такого, кроме Царьграда, нет ни у славян, ни у христиан Востока, вместе взятых.
Сделать Петербург центром славянского единения – это значит просто присоединить всех славян. Но не это имеется в виду, и это было бы своего рода несчастьем как для России, так и для единоверцев ее, по причинам, которые так ясны, что я считаю излишним о них здесь и говорить.
Если ни Петербург, ни Москва, ни даже вновь обруселый Киев не могут стать средоточием политического славизма, то по другим, тоже до грубости ясным причинам нельзя сделать столицей славянства ни Белграда, ни Филиппополя, ни Тырнова. Это было бы смешно и думать. Сербская нация слаба, даже взятая во всей совокупности своей.
А болгары, которых географическое положение гораздо выгоднее и многозначительнее, сами бы не могли бы удержаться в своих второстепенных столицах, если бы даже и возможно было придать им это неподобающее значение, – их тянуло бы в Царьград, как во времена Крума и Симеона.
Итак, еще раз – роль России и славянства в истории определится лишь при единении; для единения нужен центр не столько административный, сколько общеполитический, религиозный и культурный. Этим центром может быть только Царьград!
Без Царьграда нет славянского единства, нет того идеального славизма, к которому, по-видимому, столькими изворотами вела нас история; к которому она идет и пойдет, вопреки всем задержкам и препятствиям, с первого взгляда кажущимися непреоборимыми.
