Защита поэзии - Шелли Перси Биши (читать хорошую книгу .TXT) 📗

Слова, краски, формы, религиозные и гражданские обряды — все они являются средствами и материалом поэзии; их можно назвать поэзией с помощью той фигуры речи, которая считает следствие синонимом причины. В более ограниченном смысле слова, поэзия — это особым образом построенная, прежде всего ритмическая, речь, порождаемая властной потребностью, которая Заложена во внутренней природе человека. Она проистекает также и из самой природы языка; он более непосредственно выражает наши внутренние движения и чувства, способен к более разнообразным и тонким сочетаниям, чем краски, формы иди движение, более гибок и лучше подчиняется той потребности, которая его создала. Ибо язык возник по воле воображения и всецело относится к области мысли, тогда как все другие материалы и средства искусства связаны друг с другом, а это воздвигает преграды между замыслом и его выражением и ограничивает его. Первый, т. е. язык, является зеркалом, которое отражает, а другие — облаком, которое заслоняет тот свет, что все они призваны распространять. Вот почему слава скульпторов, живописцев и музыкантов — даже тогда, когда силою таланта великие мастера этих искусств ничуть не уступают тем, кто для выражения своих мыслей избрал язык, — никогда не могла сравниться со славою поэтов в собственном смысле слова; подобно тому как два равно искусных исполнителя извлекают отнюдь не равноценные звучания из гитары и из арфы. Одни лишь законодатели и основатели религий, покуда живут их учения, по-видимому, снискивают более громкую славу, нежели поэты в узком смысле слова; но если вычесть из их славы часть, достающуюся им за потворство грубым вкусам толпы, а также то, что принадлежит им по высшему праву, как поэтам, можно не сомневаться, что сверх этого ничего не останется.

Таким образом, мы ограничили значение слова «поэзия» тем искусством, которое является и наиболее привычным, и наиболее совершенным выражением поэтического начала. Необходимо, однако, сузить его значение еще более, а для этого определить разницу между речью ритмической и неритмической; ибо принятое деление на прозу и стихи непригодно для серьезного рассмотрения вопроса.

Подобно мыслям, звуки находятся в известных отношениях, как один к другому, так и к тому, что они изображают, и восприятие иного порядка в этих отношениях неизменно оказывается сопряжено с восприятием порядка в самих выражаемых мыслях. Поэтому поэтическая речь всегда отличалась равномерным и гармоническим чередованием звуков, без которого она не была бы поэзией и которое почти столь же необходимо для ее восприятия, как и самые слова. Вот почему переводить ее тщетно; пытаться перенести из одного языка в другой творения поэтов — это все равно что бросать в тигель фиалки, чтобы найти секрет их красок и аромата. Растение должно снова взрасти из семени, иначе оно не зацветет — таково следствие вавилонского проклятия.

Наблюдения над правильным гармоническим чередованием звуков в языке поэтов, а также связь его с музыкой привели к возникновению размеров, т. е. некоей традиционной системы речевой гармонии. Однако для соблюдения гармонии, являющейся душой поэзии, поэту вовсе не обязательно приспособлять свой язык к этим традиционным формам. Они удобны и признаны, и их следует предпочитать, особенно когда большую роль в произведении играют форма и действие; но каждый великий поэт неизбежно вносит в свою версификацию нечто новое по сравнению с предшественниками. Деление на поэтов и прозаиков является грубым заблуждением. Деление на философов и поэтов чересчур поспешно. Платон был, по существу, поэтом — правдивость и великолепие его образов и благозвучие языка находятся на величайшей высоте, какую только можно себе вообразить. Он отверг размеры, принятые для эпоса, драмы и лирической поэзии, ибо стремился к гармонии мыслей, независимых от формы и действия, и не стал изобретать какого-либо определенного нового ритма, которому он мог бы подчинить разнообразные паузы своей речи. Цицерон пытался подражать его каденциям, но без особого успеха. Поэтом был и лорд Бэкон. Его слогу свойствен прекрасный и величавый ритм, радующий слух не менее, чем почти сверхчеловеческая мудрость его рассуждений удовлетворяет разум; это — мелодия, расширяющая восприятие слушателей, чтобы затем вырваться за его пределы и вместе с ним влиться в мировую стихию, с которой она находится в неизменном согласии. Каждый, кто совершает переворот в области мысли, столь же обязательно является поэтом и не только потому, что творит новое, или потому, что его слова вскрывают вечные соответствия сущего через образы, причастные к жизни истины, но и потому, что он пишет гармоническими и ритмическими периодами, заключающими в себе главные элементы стиха, — этого отзвука вечной музыки бытия. Но и те великие поэты, которые пользовались традиционными размерами ради формы и действия своих произведений, не менее способны постигать и проповедовать истину, чем те, кто эти формы отбросил.

Шекспир, Данте и Мильтон (если называть одних только авторов нового времени) являются величайшими философами.

Поэма — это картина жизни, изображающая то, что есть в ней вечно истинного. Отличие повести от поэмы состоит в том, что повесть является перечнем отдельных фактов, связанных только отношениями времени, места, обстоятельств, причины и следствия; в поэме же действие подчинено неизменным началам человеческой природы, как они существуют в сознании их творца, отражающем все другие сознания. Первая представляет собою нечто частное, относящееся лишь к определенному времени и к известным сочетаниям событий, которые могут никогда более не повториться; вторая есть нечто всеобщее, заключающее в себе зачатки родства с любыми мотивами или действиями, возможными для человеческой природы. Время разрушает красоту и ценность повести об отдельных событиях, если они не облечены поэтичностью, но усиливает очарование Поэзии, раскрывая все новые и все более прекрасные грани вечной истины, в ней заключенной. Недаром всякого рода конспективные изложения называют молью истории — они истребляют в ней поэзию. Повесть об отдельных фактах — это зеркало, которое затуманивает и искажает то, что должно было быть прекрасно; Поэзия — это зеркало, которое дивно преображает то, что искажено.

Бывает, что отдельные части произведения поэтичны, но целое, тем не менее, не слагается в поэму. Иногда отдельная фраза может рассматриваться как некое целое, даже если находится в окружении не связанных между собой частей; и даже в отдельном слове может сверкнуть бессмертная мысль. Все великие историки — Геродот, Плутарх, Тит Ливий [1] — были поэтами, и, хотя план, которому подчинено их повествование, особенно у Тита Ливия, мешал им развить это качество в полной мере, они с лихвою искупают эту подчиненность, перемежая повествование живыми образами.

Определив, что такое поэзия и кто такие поэты, рассмотрим воздействие поэзии на общество.

Поэзии неизменно сопутствует наслаждение; все, на кого она снизошла, становятся восприимчивы к мудрости, примешанной к этому наслаждению. В младенческую пору человечества ни поэты, ни их слушатели не отдавали себе вполне отчета в том, насколько прекрасна поэзия; ибо в ее действии есть нечто непостижимое и божественное, выходящее за пределы сознания; и только позднейшие поколения могут увидеть и измерить могучие причины и следствия во всей мощи и всем великолепии их слияния. Даже в новое время ни один поэт не достигал при жизни вершины своей славы; ибо присяжные, дерзающие его судить, — его, принадлежащего всем временам, — должны быть ему равными; они должны быть избраны Временем из числа мудрейших людей многих поколений. Поэт — это соловей, который поет во тьме, услаждая свое одиночество дивными звуками; его слушатели подобны людям, завороженным мелодией незримого музыканта; они взволнованы и растроганы, сами не зная почему. Поэмы Гомера и его современников восхищали юную Грецию; они были частью того общественного порядка, который, подобно колонне, сделался опорою всей позднейшей цивилизации. Гомер воплотил в своих образах идеалы своего времени; нет сомнения, что его слушатели загорались желанием уподобиться Ахиллесу, Гектору и Одиссею; в его бессмертных творениях во всем величии и красоте представали дружба, любовь к родине и верность цели; столь возвышенные и прекрасные образы, без сомнения, облагораживали и обогащали чувства слушателей; от восхищения они шли к подражанию, а подражая, отождествляли себя с предметами своего восхищения. И пусть не возражают нам, говоря, что эти герои далеки от нравственного совершенства и отнюдь не могут считаться назидательными примерами для подражания. Каждая эпоха обожествляет свойственные ей заблуждения под более или менее благовидными названиями;