Ницше и христианство - Ясперс Карл Теодор (лучшие книги читать онлайн .txt) 📗
Маркс со своей эсхатологией принес в казалось бы такой просвещенный современный мир новую веру — веру в магию исторических событий, совершенно абсурдную веру, где История превращалась в высшую инстанцию и садилась на место Бога.
Атеист Ницше выдвинул новую цель — сверхчеловека; эта мысль стала апофеозом культа власти и силы, руководством к выведению лучшей человеческой породы, к просветлению жизни и претворению ее в дионисическую реальность.
Все трое проповедовали удивительную, собственно не верующую, веру: «я в это не верю, но надо в это верить»; вера эта приобрела мощь и власть, не знавшие себе равных. И каждый раз, что любопытно, происходило извращение первоначального замысла, и одновременно его упрощение, зато чем проще становилась мысль, тем действенней. Маркс не был маркистом. И Киркегор и Ницше отреклись бы от большинства своих последователей. Ницше сам не раз говорил об этом. Он издевался над «обезьянами Заратустры» и приходил в ужас от мысли, что толпы абсолютно чуждых ему людей будут клясться его именем, не имея на то никакого права. Чтобы добраться до изначальной истины, которая и делает этих трех мыслителей подлинно великими, приходится продираться сквозь нагромождения недоразумений. Новые ортодоксии всех мастей и оттенков позаимствовали у этих великих все, кроме их настоящих мотивов, критериев истинности и движущих сил. Помочь здесь может каждому лишь собственный опыт: штудируя их, вновь и вновь поддаваться соблазнам и преодолевать их, учиться отделять самый источник истины от наполняющих его ядовитых семян возможных извращений, учиться видеть в каждой их мысли не прямую дорогу, а перекресток, и не сворачивать в тупик или к пропасти.
Но самое поразительное, самое пугающее, самое притягательное в этих трех мыслителях вот что: именно их заблуждения оказались прообразом того, что позднее воплотилось в реальной действительности. Их ошибки стали историей. То, что с точки зрения истины было их слабым местом, оказалось выражением реальности наступившего после них столетия. Они высказывали мысли, которым суждено было прийти к власти; они снабдили двадцатый век символами веры и лозунгами дня.
Но если вы целиком сосредоточитесь на этом одном аспекте, вы станете глухи к истине — к той будоражащей, неисчерпаемой, незлободневной истине, которая — и вчера, и сегодня, и всегда — пытается докричаться до нас из книг этих троих. Критический подход к их распространенным и столь действенным мыслям научит нас видеть в них преходящее, научит отличать наносной духовный мусор, который первым бросается в глаза в их сочинениях, который сразу понятен и так привлекателен, но так недолговечен перед лицом истины и действительности.
Все трое были, каждый по-своему, аутсайдерами, отщепенцами в этом мире. Маркс — как эмигрант, безработный мыслитель-любитель, живущий на содержании у приятеля, оторванный от всякой почвы мелкий буржуа. А Кирке-гор и Ницше оба всем своим существом осознавали себя как «исключение», стоящее особняком, оба ощущали как роковое несчастье свое абсолютное одиночество. Меньше всего на свете ощущал себя каждый из них представителем чего бы то ни было, образцом для подражания, учителем, указующим путь: они сознавали себя людьми, призывающими обратить внимание, вспомнить, усомниться, попытаться.
И вот что удивительно: жизнь Киркегора и Ницше — абсолютно ненормальная, не образцовая, отпугивающая, жизнь, которую сами они хотели сделать и сделали неподражаемой и единственной — стала для современного человека одним из важнейших ориентиров. Ибо они показывают, в каком смятении живет сегодня мир, как поверхностно, туманно и иллюзорно все, что предлагается нам сегодня в качестве обоснования и оправдания нашей деятельности.
С этим связано и то, что Киркегор и Ницше, как никто другой (в отличие, впрочем, от Маркса), осмысливали собственную жизнь и реально «проживали» свои мысли, делая собственную биографию предметом рефлексии, интерпретируя смысл и смысловые возможности каждого события и переживания; так что мы и не можем представить себе их философию иначе, как пронизывающей насквозь их жизненный путь, отраженной во множестве зеркал биографических подробностей; и в конце концов их жизнь и их мысль является нам в удивительно завершенном целом.
Стоя у ворот современного мышления, они не указывают нам путь, зато несравненно ярко его освещают.
Все трое в свое время пытались перейти от слов к действиям: Маркс принимался готовить мировую революцию и диктатуру пролетариата; Киркегор под конец жизни повел яростную, радикальнейшую и притом публичную атаку на Церковь; Ницше кинулся атаковать Германский рейх (заболев, он бомбардировал всех безумными телеграммами, вроде того, что император Вильгельм арестован, все антисемиты расстреляны и т. п.). У них, так сказать, не закрывались глаза: жизнь их была постоянным видением того, что реализовало себя в истории как их — и наша — эпоха; это приводило их в ужас и не могло не побуждать перейти от мыслей и исследований к действиям. В те времена их действия должны были казаться абсолютно нереальными, и действительно были — с точки зрения истины как миросозидательного начала — дикой бессмыслицей и разрушительным бредом. Но под бессмыслицей все трое сохранили истинный смысл — в своей нравственной воле к правде; а в бреду своем каждый из них выразил то, что потом воплотилось в истории и во всех своих проявлениях и последствиях противоречило их собственному истинному смыслу.
Всякому, кто воспринимает трех великих мыслителей современности с такой точки зрения, какую мы пытались здесь обосновать, придется выслушать в свой адрес немало упреков: он-де старомоден и несовременен, увяз в давно изжитом просветительстве, он не видит действительно значительного, решающего и нового; он-де размывает и размазывает, сглаживает углы, ходит вокруг да около, пугаясь обнаженной истины, пытается залить ее пламя водичкой устаревшего либерализма, обезвредив то, что кажется ему опасным, — в общем, безнадежное предприятие.
Тут сплетено множество разных тенденций; чтобы распутать их и прояснить, нужен долгий, кропотливый труд. Покамест же я попытаюсь представить в грубой схеме то, чему противостоит наша «устаревшая» точка зрения.
Она противостоит софистическому стремлению к действенности, к актуальности, защищая поиски вечно истинного, сохраняющегося во все времена и вопреки всем катастрофам.
Она противостоит бесчеловечному стремлению во что бы то ни стало соответствовать времени, держаться наизлободневнейшего настоящего — во имя человечности, которая хочет сделать своей единственной точкой отсчета вечное в каждом отдельном человеке, незименное в любом изменении и становлении; или: она против того, чтобы мерой мышления была эпоха, — мерой мышления должен быть человек; или так: против классификации людей согласно историческим или иным категориям, которая незаметно разрывает взаимосвязи между ними, — она за открытость таких связей в просветляющей коммуникации.
Она противостоит нетерпимой вере, защищая открытый всему разум, иными словами, она против мистификации, которая враждебна коммуникации, она за мышление, которое поднимает экзистенцию ввысь из ее соотнесенного с трансцендентным истока.
Она противостоит пренебрежению к науке как таковой — во имя философии, ищущей истину на путях научного познания и знающей, что истина не достигнута до тех пор, пока не слились те два потока, о которых мы говорили выше.
Единовластно господствующий со времен Гегеля исторический миф внушает нам, что мы абсолютно зависимы от нашей эпохи. Он не допускает ни малейшей возможности для нас быть иными, чем того требует наше время. Если мы вообще представляем собой что-нибудь, то это «что-нибудь» есть лишь удовлетворение требований века; мы действительны лишь постольку, поскольку отвечаем своему времени. В противном случае мы — ничто, или, если хотите, ничтожества. И при этом они совершенно уверены, что знают, что такое «наше время».
Кое-что тут и в самом деле верно: никому из нас не дано удостовериться в своем бытии как отдельного человека иначе, как во времени, в исторических костюмах нашего настоящего, во всех подробностях нашего происхождения, положения, словом, нашего так-бытия. Но само это удостоверение возможно только на основании истины и происходит вопреки всякому времени, то есть по существу никогда не бывает современным или — что то же — современно всегда.
